- Я найду, кому поручить купить запчасти, - сказала директор. - Я найду того, кто починит унитазы и двери. Но я должна найти и того, кто ломает. И куда смотрят в это время воспитатели? И старший воспитатель - куда смотрит?
Всё, понеслось. Воспитателей можно ругать в полный голос. Их можно ругать вдоль, а можно - и поперёк. И всё будет правильно, всё - по существу. Потому что ругать завхоза - это всё равно, что ругать самого себя.
Неужели опять не починят?
- Галина Николаевна, давайте всё-таки купим эти запчасти… - вступаю я в поток обвинений. В адрес воспитателей, конечно.
- Всё, Наталья, я себе уже записала. Успокойся. У тебя всё, или нет?
Когда директор переходит на "ты" - это не так уж и хорошо.
- Нет. Я хочу завучу дать список сирот, которые пойдут по стационарам. Чтобы они потом аттестованы были. Потому что места будут давать в разное время.
- Хорошо, вы созванивайтесь. Всё?
- Ещё я хотела пару слов сказать. По уборке спален. Я не успеваю за уборщицами следить. А убирают они грязно. Туалеты моют плохо. Старший воспитатель со мной солидарна.
- Беру на контроль. А вы, Наталья Петровна, сами получше проверяйте, когда они моют. Почаще ходите по спальням.
- Я ведь проверяю по графику… Я хожу часто, но с проверкой уборщиц - раз в неделю.
- Этого мало.
Завхоз должен смотреть ежедневно.
- Я смотрю, смотрю… - опять слабенький голосок. Острый, как блеснувшее лезвие, взгляд. Все мои слова ей - поперёк горла.
- Вы дождётесь, что я после праздников сама буду ходить. Будет плохо и врачу, и завхозу, имейте в виду! - директор стучит по столу своим карандашом.
Давно, давно пора выйти и пройти по спальням, по туалетам, по столовой. Пройти в простой, будний день, а не перед очередной комиссией, когда надраено всё и намыто. И когда детей выгнали из спален, чтобы они не садились на туго заправленные кровати.
- Теперь-то у вас всё, Наталья Петровна?
- Ещё кое-что, по столовой.
- Я бы хотела обсудить это с вами в индивидуальном порядке.
- Хорошо, Галина Николаевна.
Пятиминутка продолжалась. Что-то я забыла… А, вшей! Ну ладно, со вшами разберёмся как-нибудь, не впервой. Господи, помоги. Помоги мне, Господи…
Глава 15
- Что вы хотели сказать по столовой, Наталья Петровна?
- Галина Николаевна, я хотела сказать, что в нашей столовой воруют.
- Вы, Наталья Петровна, подумайте, прежде чем говорить. Обвинение в воровстве - это вам не игрушки! Обвинение в воровстве надо доказать, а если доказательств нет, то человек, которого вы обвиняете, может и на вас в суд подать. За клевету.
Тогда я скажу иначе. Галина Николаевна, в последнее время порции у детей маленькие, еда приготовлена плохо. Если сравнивать с меню, то выход готовой продукции - не соблюдается. Получается значительно меньше, чем в меню. И по мясу, и по рыбе, и даже - по гарниру. И даже булочки, вместо ста граммов, весят пятьдесят.
- И вы это всё документально можете подтвердить? У вас есть акты, росписи членов комиссии?
- Нет, конечно. Я считала, что, в своём коллективе, можно разобраться без актов и комиссий. Вы… Вы должны им сказать… Надо урезонить кладовщицу! Ведь все кухонные говорят, что это она забирает большую часть продуктов. Или просто не даёт. Не додаёт, из кладовой.
- Кто это - все кухонные?
- Вы хотите, чтобы я назвала фамилии?
- Да.
- Но это же смешно! Галина Николаевна, давайте вместе! Придите вы, проверьте какой-нибудь ужин, или обед. Только - без предупреждения. Вы можете их приструнить, только вы. Потому что, когда я проверяю, они прикрываются вами. У меня же нет прав наказывать сотрудников.
- Кто это прикрывается?
Я замолчала. Мне было трудно говорить. Человек, с которым я разговаривала, не понимал меня и не слышал. Я боялась, что расплачусь перед ней - перед этой холёной, знающей своё дело, и уверенной в себе женщиной.
- Галина Николаевна, вы меня поймите правильно… - начала я ещё раз. - Я понимаю, что трудные времена. Что дают продуктов - всё меньше и меньше. И даже, если возьмут кухонные немного - ничего не сделаешь…. Но не так! Не половину! Ведь от кого берём-то? От сирот!
- Как это - немного возьмут? Что это за разговоры такие? Запомните! Никто ничего не имеет права брать! И у нас в интернате - никто и ничего не "берёт", как вы изволили выразиться! И не думайте, что вы одна тут - честная, а все остальные - воры.
- Так почему же такие порции?
- Мы сами едим и кормим бесплатно - всю обслугу.
Вы же знаете, Галина Николаевна, закон котла. Десять человек питается от сотни, и выход готовой продукции практически не меняется. У нас и кормится-то, всех сотрудников наших - как раз, по этому закону. У нас недостача гораздо больше, чем на кормёжку сотрудников. У нас в сводке детей всегда больше числится, чем на самом деле. И вы это знаете. И воспитатели питаются за счёт отсутствующих детей.
- Что это за дурацкие подсчёты? Где это вы выискали такой закон?
- В армии. Муж рассказал.
- Вы ещё и с мужем делитесь?
- Не всем, но делюсь. Это разве плохо?
- А вы поменьше делитесь с посторонними своими домыслами, пока они не доказаны. Особенно - о воровстве. И ещё… Я хотела вам сказать. Что это за врач, который дружит с санитаркой? Вы с ней - тоже всем делитесь?
- Она…
- Пусть Надежда Ивановна в прошлом - и инженер, но сейчас - она санитарка. Уборщица! А вы с ней кофе распиваете. Во что вы вообще превратили свой кабинет? Это должен быть кабинет врача, куда можно зайти официально. А у вас что там такое? То ли кафе, то ли молельная комната. И ходят туда к вам все, когда захотят.
- А…
- И вообще, иконы, как и другие проявления культа, в детских учреждениях запрещены. Так что, сделайте выводы.
- Галина Николаевна… - мой голос предательски задрожал. Кто-то уже и про икону рассказал. Её же не видно при входе…
- Что Галина Николаевна?
- Всё-таки… Как мне быть с проверкой кухни?
- Проверяйте. Это ваше право. Только если вы хотите жить нормально, то и проверяйте - с умом.
- А вы? Вы придёте проверять?
- А я проверю так, как проверяет директор, а не так, как вы. За меня - будьте спокойны. И я обойдусь без ваших указаний. У вас всё?
Да, всё.
Я повернулась и пошла к выходу.
- Наталья Петровна! - остановила меня директор.
- Что?
- Не делайте глупостей, Наталья Петровна. До свидания.
Глава 16
Вот так, Наталья Петровна, не делайте глупостей. Я посидела немного в своём кабинете. В своём кабинете, превращенном в кафе, в молельную, в исповедальную, и ещё незнамо в какую комнату.
Там я взяла себя в руки. Вернее, я взяла в руки молитву Оптинских старцев, и принялась читать пункт за пунктом, без стеснения примеряя их на себя. Потом я долго-долго смотрела на свою икону, на "Умиление". Просто смотрела и представляла себе, как темной и холодной ночью стоял перед такой же иконой старец. А ведь он был еще молод тогда. Было ему еще немного лет…
И, после этого, я успокоилась уже окончательно. Всё мне стало понятно. Как будет директор проверять кухню, и что директору надо от меня.
Господи, прости меня, прости меня, грешную. Прости…
Надо работать. Надо пойти, посмотреть больных в изоляторе…
В изоляторе было тихо. Окно в палате малышей было завешено одеялом, создавая, ни с чем не сравнимый, послеобеденный полумрак.
Малыши лежали в кроватях, а Тоха сидел на кровати Анютки.
Анютка, всхлипывая, обратилась ко мне:
- Вы меня выпишите, Наталья Петровна, ладно? Я хочу на праздник домой поехать. Вы меня выпишите?
- Ладно, выпишу. У тебя сегодня какая температура?
- Тридцать семь и один. И живот совсем не болит!
Ну, вот видишь, как хорошо. Завтра сходите с Надеждой Ивановной, кровь сдадите - и выпишу.
А послезавтра - короткий день. И праздники.
- Пошли, Тоха, на перевязку. Полетели, что ли… - сказала я. - Ты у меня один, в изоляторе, на праздники останешься. А я приду в какой-нибудь день, перевяжу тебя. И чтоб не высовывался!
- А…
- И не возражай, а то в хирургическое отделение поедешь.
И Тоха, махая своим подбитым крылом, замотанным в шины, полетел за мной в сторону процедурной.
- Наталья Петровна!
- Чего тебе?
- Наталья Петровна! Я вылезать не буду… Только… купите мне пачку сигарет… Я по половинке буду курить… А то у меня уже уши… опухают. Я уже у Надежды Ивановны полпачки выпросил…
- Ладно, Тоха, Бог с тобой. Пошли на перевязку.
Заживало на Тохе всё, как на немецкой овчарке. Рука двигалась, и не болела. Отёк почти исчез. Я перемотала шину потуже. Нет, пусть две недели в шине побудет, от греха подальше.
- Наталья Петровна, - сказал вдруг Тоха. - А мне сегодня сон приснился, что меня хотят отправить… в школу для дураков.
- Ну, Тошка, ты же не дурак. Ну, расскажи, что тебе приснилось?
- Такой сон чудной - сказал Тоха. - Снится мне, как будто я на поляне лесной. Тихо, хорошо так вокруг. И вдруг меня какой-то грозный голос спрашивает: "Ну как, Тоха, ты думаешь дальше жить?" Я испугался, и ничего придумать не могу. А тут наша Светлана… Ну, старшая наша… Приходит, и говорит: "Он не может ничего придумать! Надо его срочно послать в школу для дураков!" А дальше - как будто эхо пошло: "В школу для дураков, в школу для Дураков…" Мне так страшно стало, и я стал убегать. И про снулся. А Сашка говорит, что я во сне закричал, а потом проснулся.
- Ну и сон у тебя, Тоха, - сказала я вслух. А про себя подумала: "Ну это же надо - почувствовать так, да еще и во сне увидеть! Смотри, Тоха, как бы твой сон - явью не оказался!"
Вместе с Тохой я вернулась в изолятор, послушала Сашку, и Верочку. Ещё раз помяла живот Анютке. Печень чуть-чуть прощупывалась под рёберной дугой. Не нравилась мне Анютка, не нравилась.
- Надежда Ивановна готовьтесь, завтра детей на кровь вести, - сказала я Наденьке. Вести детей через весь город в стационар.
- А может, не надо?
- Потерпи, Надежда. Пожалуйста. Надо.
Уходя, я слышала, как Надежда ворчала что-то про себя. Наденька, храни тебя Бог.
Глава 17
Мой муж, Василий Иванович - бывший подполковник. А теперь - на пенсии. Три месяца депрессии, в виде лежания на диване и беспробудного пьянства, уже позади.
Сейчас пошёл процесс восстановления, и процесс мучительного врисовывания в новую жизнь.
Новая сейчас жизнь, новая. Весь наш дом - сплошные отставники, и все врисовываются. Кто лучше, кто хуже. Кто быстрее, кто медленнее.
Служат, в основном, в сторожах. В ВОХРЕ. И мой - не исключение.
А вообще, мне грех жаловаться. Прожили мы с мужем жизнь хорошую. Можно сказать, что нормальную, и даже - весёлую жизнь. Компанию любили, часто собирали гостей, и сами ходили в гости. И в общаге жили, и на квартире. Сколько всего перевидели, на своём военном веку…
И я никогда дома не засиживалась. Старалась всегда работать, где бы мы ни были.
И двое детей у нас. Два сына. Боюсь и сказать, что хорошие получились ребята. Старший, Андрей, в этом году школу заканчивает, в институт поедет поступать. А младший, тоже Васька, как и муж - в шестом классе.
Вот и сидим мы все за столом, все вчетвером, чай допиваем. Нет, хорошо, всё-таки - хорошо! Спасибо, Господи!
Для интерната для нашего, иметь мужа - чуть ли не дурной тон. По крайней мере, из всех женщин, что сидели вместе со мной на пятиминутке, замужем ещё только одна - бухгалтер. И "старшая", и завуч, и сама директор - разведены. Да и среди воспитателей - тоже, почти все разведены. Только и остаётся им, как детей воспитывать.
А как мы детей воспитываем? Так и воспитываем. Как в заведомо неполной семье, да ещё с мамой - неврастеничкой.
Нет, не все неврастенички, конечно. Не все. Но есть.
Директриса, правда, не совсем одна. У директрисы есть любовник. Она им помыкает, как хочет, а он бегает за ней, прилетая по первому зову. Наблюдала я эту картину, и не раз. Раньше-то мы ближе были. Собирались у директрисы на чаепития, или праздники отмечали. Директор, завуч, "старшая", бухгалтер, да ещё кое-кто из приближённых воспитателей. Сюда и приходил директорский любовник - один на всех разведённых и одиноких. И все встречали его, приветствовали и хвалили.
Теперь меня уже на эти чаепития не зовут. Вышла из доверия. Сейчас там, на этих чаепитиях, наверняка мои косточки промывают.
Так же, как и я сама - столько раз промывала чужие косточки. Сколько ругательных разговоров я выслушала за этим столом. Сколько сплетен! И не только слушала. Сколько метких реплик вставляла!
Вот чего я ещё лишилась, когда начала кухню проверять. Чаепитий у директора. Изгой я теперь, изгой.
Когда мои мальчики попили чаю и ушли, я рассказала мужу всё, что произошло у меня сегодня в интернате. Весь разговор с директором.
- Ну, и что ты хочешь от меня услышать? - спросил муж.
- Что мне делать? Что мне делать, Вася, скажи?
- Что делать… Ты, наверно, думала, что пойдёшь к директору, поговоришь, и она тебе сразу покается, и в ножки поклонится?
- Да не в ножки…
- Ты думаешь, она так сразу и перестанет. Перестанет всё то делать, что раньше делала? Перестанет воровать, перестанет богатые подарки в область возить. Перестанет СЭС подкармливать. Тамарку прогонит, и святого кладовщика тебе найдёт? А шеф-повар покается и перестанет мясо воровать?
- Хорошо бы…
- Не будет так, не будет так никогда. А ты сама решай, с кем ты. Потому что не получится у тебя - и нашим быть, и вашим. Или проверять, или не проверять. Или брать, или не брать. А то ты, мать, застряла…
- Это точно, застряла. Не хочется ссориться, хочется работать. И брать - уже не могу, и концы рвать - не могу. Это же надо выступать против них! Это же комиссии всякие, прокуратура. Я не могу. Ты же знаешь, что мне это не по силам.
- А ты как хотела? К совести призвать?
- Да.
- Услышали тебя?
- Посмеялись, и пригрозили.
- Вот, правильно. Так что, мать, иди в свой интернат, и неси домой мясо. И сгущёнку - не забудь.
Да… Как жить? Зарплата у меня - вообще никакая, без слёз сумму эту не назовёшь. У мужа - тоже не велика. Да ещё и задерживают её, эту самую зарплату.
Сначала, когда я продукты перестала домой приносить, муж надо мной посмеивался, а иногда и злился.
Частенько мне высказывал: "Откуда они взялись, эти заповеди, на нашу голову? Тоже мне, монашка выискалась! Жила бы, как раньше. Как все, так и ты. А то - и мяса не приносишь, и сама мучишься. Ты что, хочешь, чтобы мы с голоду умерли?"
Но когда муж понял, что я не отступлю, он встал на мою сторону, встал твёрдо и надёжно.
Только вот материально - от этого мы лучше жить не стали.
Я подошла к окну. А может, и правда… Ведь как хорошо мне было до того, как я начала проверять кухню… Спокойно было. Жила себе, не видя, и не зная ничего. Вот тебе и - "укради селёдку!" Как это там, у классика: "Ейной мордой в харю…" Да, примерно так…
Я повернулась к мужу.
- Вась, а если выгонят меня?
- Смотри, чтоб не пришлось тебе сухари сушить! Ты ведь ещё с такой публикой не сталкивалась. Смотри, если что не по ихнему, они так тебя подставят, что не обрадуешься.
Вася был, как всегда, прав. И нашим, и вашим - так не бывает. Но можно же позвать ваших: станьте нашими! Станьте же нашими!
Может, я мало звала? Плохо, непонятно звала? Может, надо ещё посмотреть? Может, всё-таки, директор услышит меня. И кухонные - поймут.
И всё наладится…
И войду я в те благословенные края, где честные директора и святые кладовщики… И где на каждого сироту найдётся ласковая мама…
Господи, помилуй меня, грешную! Помилуй меня, и направь меня на правильный путь. Направь меня, Господи, ибо я опять заблудилась. Опять - нет во мне уверенности, нет крепости.
Как тяжело мне от этих сомнений! Как будто я ими отравилась. Да, вот это точный мой диагноз - отравление сомнениями.
А лечение? Промыть мозги мне надо, и душу свою - промыть. Как там это было, у Тохи, во сне? Додумать надо свою мысль. Додумать! Даже если все вокруг давно уже решили, что ты - просто дурак. То есть - дура.
Это не Тохе, а мне предстоит учиться в школе для дураков. А может, я и так - давно уже в ней учусь?
Глава 18
С утра следующего дня Надежда отправилась с Анюткой в стационар, сдавать кровь.
У нас со стационаром договор. Можно послать одного-двух детей в месяц, не откажут. Но, всё равно, это трудно. Надежда выбывает из ежедневного уборочного процесса, не успевает убрать изолятор и свою часть коридора. А потом ей приходится всё это доделывать.
Вместе со Анюткой я решила послать и Сашку. А то он что-то застрял у меня. Хрипы в лёгких. Хрипит и хрипит, как будто его и не лечат.
Только вернулись они назад, как меня к телефону позвали. Звонили из стационара. У Сашки кровь была хорошая, с небольшим аллергическим сдвигом. А у Анютки!
- Что? Что? - кричала я в телефонную трубку. - Вы не ошиблись?
- Там в крови - ни одной зрелой клетки нет. Скорее всего - острый лейкоз. Сколько дней она у вас в изоляторе? - спросила у меня главврач стационара.
- Три. Третий день долёживает.
- И жалобы какие?
- Непонятные боли в животе и в пояснице. Температура была в первые сутки, потом такая держалась - тридцать семь, и две.
Почему ты раньше не прислала её на обследование?
- Да когда же раньше? Температура упала, боли уменьшились. Она не лежала, сидела, читала. Выписываться просилась. До стационара, до вас, через весь город прошла пешком.
- Ну ладно. Что ещё можешь сказать по ней?
- Я и сама не знаю почему я её послала, на этот анализ… Потому, что бледная… или ещё почему… ела плохо… Наши-то - все голодные, все едят - и здоровые, и больные. Слава Богу, что послала. А то - праздники потом. Неизвестно, чем бы всё закончилось.
- А что в анамнезе?
- Ничего. Здоровая девочка, из села, из многодетной семьи. У нас - второй год. В третьем классе.
- А до этого в изоляторе не лежала?
- Лежала, в начале года. Дня четыре, с ОРЗ.
- Ладно, давайте её. Матери надо сообщить.
- Да, пойду сейчас к директору.
Трагедия, трагедия у нас. Настоящая беда. Бедная Анютка. Бедные родители её. И как раз - перед праздником!
Трагедия - сближает. Я сидела в кабинете директора. Сидела свободно, почти как раньше. Сидела вместе со "старшей", пока директор звонила в сельсовет, вызывая мать Анютки.
- И что они дальше делать будут? - спросила директор, когда дозвонилась до сельсовета. Там, на том конце провода, кто-то побежал звать к телефону мать Анютки.
- На завтра уже машину заказали. Повезут в область. Её же надо специальными препаратами лечить. У нас тут, наверно, и нет таких.
- Какой ужас… - сказала директор. - Вот так живёшь, и не знаешь, что тебя завтра ждёт.
Она посидела немного молча, сжимая и разжимая руки, и сказала:
- Может, чайку пока попьём? Меня тут тортом угостили. Правда, секретаря я отпустила… Сходи, Наталья, за Надеждой своей, пусть она нам чайку приготовит.