И я пошла в комнату для персонала.
Мне было стыдно.
Стыдно от того, что я не поверила "шефе".
Стыдно от того, что такое плохое мясо.
Стыдно от того, что, действительно, надо кормить сотрудников.
Стыдно от того, что мы такие нищие.
Что воспитатели сливают себе в баночки остатки интернатского борща и несут домой, чтобы накормить свою семью.
Что действительно, многие наши воспитанники, даже при таком раскладе дел с кормёжкой, едят сытнее, чем их сверстники, вне стен нашего интерната.
Мне было стыдно.
Я пила переслащённый и перекипячённый интернатский чай, и слёзы текли по моему лицу. Потом я справилась с собой, сказала всем кухонным "спасибо" и вышла из кухни - как раз тогда, когда в неё входил дежурный класс. Накрывать к завтраку.
Глава 11
Я прошлась по спальням малышей, заглянула в палату к Таньке Никитиной. Посмотрела, сколько за ночь мокрого белья. Поговорила с ночной нянечкой, которая уже собиралась уходить.
Не так уж много сегодня мокрых, человека четыре. Это у малышей. Есть ещё один несчастный в седьмом, и двое - в шестом.
- Наталья Петровна, надо что-то делать с Крапивиным!
Ночная нянечка говорит мне о нём, о несчастном. Уже не в первый, и не во второй раз.
- У него уже матрац сгниёт скоро. А он - такой лоб здоровый, что мне его ночью будить страшно!
- Да вы же у нас - герой! - отвечаю я. - Чего же страшно?
- Да здоровый… Ещё зашибёт!
И ночная нянечка смеётся. Она - хорошая, добрая женщина. Простая. Сколько поколений интернатских, одно за другим, она поднимала, и поднимает ночью. И ничего не слышит хорошего в свой адрес, даже простого "спасибо". Скорее, наоборот.
Потому что трудно говорить "спасибо", если тебя будят ночью. Сначала в двенадцать, а потом - в четыре часа утра. А некоторым - и с утра трудно говорить "спасибо". И в обед, и вечером. Но это - я уже совсем о другом.
- Потерпите немного! - говорю я ей. - Я его в больницу буду класть, в конце мая. Договорилась уже, в специализированное отделение.
Уже совсем чуть-чуть, совсем мало осталось времени. И каникулы. Весна… И душа просит лета, просит тепла…
В изоляторе Наденька уже кормит больных. Она их всегда кормит пораньше. Тоха сидит в изоляторской столовой, вместе с другими больными, и наворачивает за обе щеки.
- Ну, герои, привет! Как дела? - спрашиваю я жующую публику.
- Хорошо, хорошо!
- Тоха, голова не болит?
- Не-а!
- А не кружится?
- Нет.
- Не тошнит?
- Нет, вы что!
- Вот и прекрасно. А теперь глаза зажмурь! Изо всей силы.
Надо, всё-таки, кое-что проверить.
- А зачем? Зачем зажмуривать? - интересуется Тоха. Остальные даже есть перестали.
- Надо! - не нашла я ничего другого, чтобы ответить.
- Ладно… - Тоха зажмурился.
- И я буду жмуриться! И я! И я!
И все за столом закрыли глаза, и стали щупать друг друга, как слепые.
- Ну, хватит, хватит, - остановила их я. - Теперь - зубы оскальте. Вот так.
И я показала, как. Все зарычали.
- Теперь - покажите языки.
Что все и сделали, с удовольствием.
- Ну всё, молодцы. А на прощание - закройте глаза и достаньте пальцем до носа. Так, сначала одной рукой, потом - второй. До своего носа, а не до носа товарища!
Очаговой симптоматики у Тохи не видно. Не рвёт, не тошнит. Сотрясение если и есть, то незначительное. Отлежится.
Тоха, готов будь, я тебя перевяжу после завтрака. А ты как себя чувствуешь, Анютка? - спросила я свою больную с болями в животе. С утра температуры у неё не было, но она была вяловата и ела плохо. Каша была почти не тронута.
Нехорошая всё-таки она, эта Анютка. Бледная, прямо прозрачная.
Поноса не появилось, аппендицит - тоже был маловероятен. Ладно, пусть лежит. Кровь бы ей сдать. И мочу. Надо, надо. Я оборачиваюсь в дверях столовой:
- А после перевязки я приду к вам ещё раз и всех посмотрю. Смотрите только, чтобы порядок был, а то - всех повыписываю!
- Не надо! Не надо нас выписывать!
- Ладно, посмотрим. Пейте свой чай.
- Ну, как там, на кухне? - спросила меня Наденька, когда я выходила из изолятора.
- Да так…
И я рассказала, как.
- Да, не особенно хорошо.
Наденька помолчала.
Как-то неправильно она молчала. Уж я-то немного изучила Наденьку, и, поэтому, спросила её прямо, в лоб:
- Надя, что ещё случилось?
- Я директора встретила… В столовой. Когда детям еду брала, на изолятор. Ей Люба в красках описывала, как ты вынимала кости из котла.
- А…
- Ну, директриса мне и говорит, вы там передайте Наталье Петровне, пусть свой пыл проверочный поумерит.
- Что? Словечко-то какое.
- Да. Поумерит. А то, говорит, найдётся и на неё проверка.
Я посмотрела на Наденьку. Мне показалось, что она недоговаривает что-то ещё, и это "что-то" - самое важное.
- Надь, что ещё?
- Ничего.
Я тоже помолчала. А что тут было говорить?
В коридоре, при переходе в школьный корпус, я почти столкнулась с директором. Встречи было не избежать. И я снова почувствовала страх…
Опять страх. Липкий, противный.
"Господи, Иисусе Христе, помилуй меня, грешную!" - пробормотала я про себя, а вслух сказала:
- Здравствуйте, Галина Николаевна!
Галина Николаевна повернула ко мне своё лицо, обрамлённое тщательно ухоженными волосами. Она развернулась ко мне - всею своею значительной фигурой, с широкими бёдрами и полными, слегка отёчными ногами.
Она была хорошо, очень достойно одета.
И вся её фигура выражала уверенность в собственных силах и сознание собственной значительности.
И это вызывало уважение.
- А, Наталья! Как там дела у нас? Говорят, Протока отличился вчера?
- Да, упал он вчера, с крыши перехода.
Я удивилась, услышав свой собственный голосок. До чего же елейный. Заискивающий голосок…
- Ну, и как?
- Перелом руки. Скорее всего. Но неосложнённый. Лёгкое сотрясение. Рана на голове.
Я его полечила… рану зашила… (Опять заискиваю!) - Справишься, чтобы в область травму не сообщать?
- Думаю, справлюсь… (Я - молодец! Похвалите меня!)
- Ну, молодец, молодец. Я на урок спешу. Ты что-то ещё хотела сказать?
- Я потом, чтоб не торопясь… (Потому, что я боюсь!)
- Ну, давай завтра, после пятиминутки. А может, и на пятиминутке разберёмся.
- Да, Галина Николаевна! - радостно ответила я.
Как пионер - всегда готов! Что же это со мной, Господи? Что это за страх, что это за паралич? Что это за подлость? Эх!
Глава 12
Уже перед самым обедом, я, после проведённых с шумом и криком прививок, сидела в своей "келье".
Дверь была открыта, и я просто отдыхала.
В дверном проёме возникла фигура поварихи, Люды.
Поваров, или поварих, у нас две. Вчера была Света, сегодня - Люда.
Света - женщина уже пожилая. Может, не столько пожилая, сколько пьющая. Выглядит соответственно.
У неё ровно столько выговоров, сколько стаканов она может выпить, пока не упадёт под стол. Однако не выгоняют её, жалеют.
Один сын у неё - сидит, а второй, тоже беспутный - не работает, шляется. Наркоман, говорят. Всё тянет из дома.
Свету держат, пока она на смене не запьёт. Она держится, сколько может, потом - начинает пить. Тогда её переводят в посудомойки, на месяц, а потом опять, в поварихи.
За четыре года, что я здесь, это уже случалось четыре раза.
Люда же - ещё молода. Она своенравна, а иногда даже развязна. Может ответить дерзко, грубо. И детям, и воспитателям, и даже - своей дорогой "шефе".
Люда всегда ярко накрашена, а волосы выбелены. На лоб спадает низкая, белая чёлка. С мужем Люда разведена, и занята сейчас тем, что меняет мужиков, налево и направо. Причём ещё и рассказывает об этом, почти без стеснения. И со смехом.
Вот Люда и возникла в дверях.
- Наталья Петровна, вы одна?
До чего же у неё юбка короткая! Неужели она сама этого не чувствует?
- Можно к вам?
- Давай. Что случилось?
- Голова болит. Можно давление померить?
- Давай, померю.
Я достала аппарат, развернула манжетку.
- А вы можете двери закрыть? - неожиданно спрашивает Люда.
- Зачем?
- Закройте!
Когда я закрыла двери, Люда сняла манжетку со своей руки.
- Мне давления не надо. Я хочу вам важную вещь рассказать… Наталья, они тебя сегодня на кухне обманули… "Шефа" тебя надула, как девочку.
- Как? Я же там у вас - опозорилась сегодня ведь по весу - всё сошлось.
- По весу! А кости-то, кости!
- Что - кости?
- Точно, Наталья Петровна, вы не догоняете! Кости-то были - вчерашние! А может, и позавчерашние!
- Как?
- А вот так. Люба говорит утром: сегодня эта дура придёт… вы уж простите, за дуру-то…
- Да ладно, чего уж там.
- Сегодня эта дура придёт, а мы ей устроим полный вес. "Шефа" частенько так делает. Кости поварит, потом из котла вытащит, завернёт, и в холодильник положит. И у неё - всегда всё шито-крыто, и по весу - совпадает. Ни одна комиссия, ни одна СЭС не подкопается.
- Значит, каждый день… Это - килограммов пять-шесть, каждый день…
У меня не было слов. Не то, что слов. Даже не было эмоций. Я машинально собирала в чехол свой тонометр. Дура я, дура. Правда, дура.
- Три-четыре кило Тамарка забирает, кладовщица. Кому что дать, из начальства, это Тамарка делит. Остальное - наше. Но нам, кухонным, совсем немного перепадает.
- Но перепадает?
- Конечно. Это я тебе только по мясу рассказала. И по маслу - так же, и по сахару. Тамарка, может, и выдаст правильно, если комиссия. А потом придёт, и всё, что ей надо, заберёт обратно. Ведь ни одна комиссия не может сидеть на кухне круглые сутки.
- Господи, да как же это…
- Это так, Наталья, я не вру. И, по-моему, там ещё химия идёт. Прямо от меню. Ты попробуй, посмотри меню. Подробнее посмотри. А то мы иногда готовим вообще без меню.
- Зачем ты мне всё это говоришь, Люда? Почему?
- Потому, что ты брать перестала. У тебя сил хватило с этим делом завязать. Мы же видим всё. А у меня не хватает сил. Нет, не хватает у меня сил - ни от любовников отказаться, ни от мяса.
И тут она засмеялась.
- Мне любовников кормить надо!
- Нет, Люда, постой. Если я их поймаю, ты свои слова подтвердишь?
- Ты их не поймаешь. А если и поймаешь, то они - вывернутся, а тебя - подставят. Что, тебя подставить не за что?
- Есть. Меня, по медицине моей, вообще подставить легко. Я могу на каждом шагу залететь. Или на дезрежи-ме, или на вшах, или на прививках Я уже об этом думала.
- Вот-вот, подумай. Я тебе потому рассказала, чтобы ты не извинялась так сильно. Перед Любой нашей, перед "шефой", тем более. Она, потом, знаешь, как смеялась…
- И директору рассказала.
Рассказала. Но ты имей в виду, что директриса наша - всё и так знает, и без "шефы". И всё сама держит в руках. Она знает, сколько мяса, и какого, идёт на стол. И директриса Тамарку не даст тронуть, никому.
- Да…
- Так что, лучше ты успокойся, Наталья Петровна. Что сделаешь! Все воруют! Не своруешь - с голоду помрёшь. Разве на нашу зарплату можно прожить? Вот и воруем. Каждый - на своём месте, ровно столько, сколько по должности положено. Кому больше, кому меньше…
- Люда, но ведь от детей! От сирот!
- А если я домой ничего не принесу, то мой сын сиротой станет! И все мы так, учти. Думаешь, Светка против них пойдёт? Кто её, пьяницу такую, на работу возьмёт? Куда её можно взять? Может, её потому и держат, что она ни пикнет никому, и ничего.
- Ну ладно, от такой зарплаты… От всей этой жизни… Куда нам деваться… А те, кто выше стоят? У них что, тоже - на хлеб не хватает?
- А я про них не знаю. Я тебе что сказала, то сказала. А им - Бог судья. Я ведь тоже крещённая. Поэтому я и пришла к тебе. Мне стыдно…
- Да, нам всем - Бог судья. Уж не знаю, что тебе и сказать. Спасибо, что ли?
- А ничего не говорите, Наталья Петровна. Я пошла.
В дверях Люда обернулась и сказала:
- Не хотела я этого говорить… Да ладно! Вы с санитаркой вашей… с Надеждой… Вы поосторожней с ней… Она и нашим, и вашим….
- Ну, уж это ты брось! - оборвала я Люду. - Это ты брось, слышишь!
- Как хотите, - сказала Люда. - Я пошла.
Глава 13
Люба ушла, а я ещё долго сидела, не в силах двинуться с места. Потом я поднялась, и пошла в столовую.
Обед был в самом разгаре. В столовой стоял весёлый шум, гомон детских голосов. Я постояла в дверях столовой, не успевая кивать головой и говорить всем: "Здрась…"
Как я их люблю! Честное слово как я люблю эту столовую, и всех, кто сейчас в ней!
"Господи, помилуй нас всех, сидящих и стоящих в этой столовой! Помилуй всех сирот, находящихся здесь!
Матушка Богородица, будь им матерью, не отдай их на поругание, сохрани их в этой жестокой жизни, ломающей не только слабых, но и сильных.
А всех тех, кто издевается над сиротами, всех, кто ворует от них - накажи, матушка. Ибо видно всё оттуда, с высоких небес. Кто сколько ворует, кто почему ворует. И помилуй нас всех, Матушка. Помилуй. Не забирай от нас покрова твоего…
И меня, грешную, помилуй. Вразуми меня, Матушка, как мне теперь быть, как поступать. Избавь меня от моей поганой трусости. Дай мне мудрости, хоть чуть-чуть. А то ведь - я дура, полная дура…"
- Добрый день, Наталья Петровна. Вы уже обедали? - это "старшая", и завуч, Ольга Сергеевна.
- Нет.
- Идёмте, идёмте.
- Да, конечно.
Гуляш на столах - максимально нейтрален. Огромное количество подливки из пережаренной муки. Мяса - понятно, сколько. Мало мяса. Но приготовлено приличнее, чем вчера. Люда готовит, вообще, лучше Светы.
А, может, у неё продуктов меньше забирают. Уж я теперь не знаю, где правда.
- Как там Протока? - спрашивает "старшая".
- Нормально.
Ко мне сегодня Елизавета Васильевна подходила. Давай, Наталья, с психиатром созванивайся, да будем Протоку на лечение отправлять. Директор в курсе.
- От него и учителя все плачут, - поддакнула Ольга Сергеевна. - Вроде он и успевает, на троечки, но поведение…
Тихая такая женщина у нас, эта Ольга Сергеевна. Тихая и неприметная, как тень. Или как эхо. То ли есть, то ли нет…
Директорское эхо.
- Что, все плачут? Все учителя? - спросила я.
- Да нет, не все. Большинство, - Ольга Сергеевна уткнулась в тарелку..
- Давай, Наталья, давай, - повторила "старшая". Завтра на пятиминутке соберёмся, и всё обговорим.
- Ладно.
Я опрокинула в себя компот, хотя мои коллеги только приступили ко второму. Почему-то сидеть за обедом мне было трудно, просто - невыносимо.
Кости, кости в холодильнике. Кости - вчерашние, а, может, и позавчерашние… Неужели правда? Неужели можно додуматься до такого?
- Побегу в изолятор, - сказала я и выскочила из кухни. Не через столовую, а через второй выход, для кухонных.
Скорее, скорее на воздух. Всё, не могу больше. Ух!
Ух! На улице уже весна, настоящая весна. Хочется расправить плечи, раскинуть руки и, - полететь. Полететь, полететь без оглядки…
"Господи, помилуй меня, грешную…"
Голова Тохи, замотанная бинтами, выглядывает в форточку изолятора.
- Тоха, а ну-ка, засунься! - кричу я со двора.
- Наталья Петровна, так ведь весна!
- Я тебе дам, весна! Голова ещё и не думает заживать!
- Уже не болит! - и Тоха постучал по бинтам.
- Я тебе дам, не болит! Ну-ка, засунься!
Тоха нехотя засунулся обратно в палату. Малышня, лежащая в изоляторе, с восторгом за всем этим наблюдала, и облепила Тоху, когда он слез с подоконника. Даже через стекло было видно.
Ещё день, и я не удержу Тоху в изоляторе. А ведь ему ещё рано выходить, рано. Эх, Тоха-братишка, знал бы ты, какие над твоей головой тучи собираются…
Глава 14
На следующий день я работала с двенадцати часов. Так и пришла, как обычно, к двенадцати, и сразу пошла на пятиминутку.
То, о чём я собиралась говорить на пятиминутке, я написала на листочке ещё вчера, перед уходом.
Бачки унитазов в спальне восьмого-девятого.
Плохо убранные спальни, практически все, особенно пятые-шестые классы.
Чтобы воспитатели тоже посмотрели вшей в своих классах, перед тем, как отпускать детей на майские праздники. Мы тоже будем смотреть, с Надеждой, но и они пусть смотрят. Мы не успеваем за всеми.
4) Лечение сирот - с энурезом и с другими болезнями, которые требуют стационара.
5) Кухня.
Кухня стояла в списке пятым номером. Она ворочалась в моей душе, вопила и кричала.
На пятиминутку собиралась вся администрация: директор, завуч, старший воспитатель, бухгалтер, шеф-повар, кладовщик, завхоз. И я, врач.
Когда я пришла, уже все расселись. Странное дело. Не смотря на то, что "шефа" так лихо обманула меня, мне все-таки легче было сидеть рядом с ней, чем с кладовщицей, или с бухгалтером. Или - даже со "старшей".
И я села рядом с "шефой", как всегда.
- Так, все в сборе, - сказала директор. - Начнём. Завуч, пожалуйста.
Ольга Сергеевна говорила о количестве потенциальных неуспевающих, о подготовке к выпускным экзаменам за де вятый класс, что в нашей школе-девятилетке было равносильно полноценным выпускным.
Директор вставляла свои замечания в её речь.
Я плохо их слушала.
- Старший воспитатель.
Как всегда. Воспитателей - не хватает, приходится ставить подменных. Бухгалтерия - не успевает за сменами графика. Кому-то - опять недоплатили.
Так. Кого - дети не слушают. Ясно, кого.
- Протока учудил опять. Что у него там, Наталья Петровна? Да, да. Надо что-то делать. Давайте отправим его в область, в психиатрию. В отделение… Как его, Наталья? Да, реабилитации.
Теперь - моя очередь.
- Насчёт Протоки. Я его сейчас подержу в изоляторе, до майских праздников. И учителя, и воспитатели отдохнут немного. А насчёт психиатрии… Я звонила уже. Не получится, отделения реабилитации - не получится. Ему уже будет пятнадцать, и он уже из детского возраста выйдет. Может быть только такое отделение: от пятнадцати до восемнадцати. А там - такие больные лежат… Даже психиатр не советует туда отправлять. Там - совсем другой режим. И пациенты - другие.
- Вот это вы нас огорошили, Наталья Петровна, - сказала директор. - Это - значительно хуже…
- Куда же нам его девать? - спросила "старшая".
- Подумаем, - ответила директор. - Держите его пока в изоляторе, и как можно дольше.
- Поняла. У меня есть ещё кое-что.
- Давайте.
- Бачки в туалетах. Это - просто ужас. Все унитазы загажены, бачки поломаны, двери выбиты.
- Завхоз. - Директор протянула карандаш в сторону завхоза. - Завхоз пошевелилась под пуховым платком.
- Я ходила… Я на базу ездила… ничего нет… запчастей нет… дверных петель нет…
Голосок слабый, затухающий.
Все молчат. Ждут, что скажет на это директор. Пауза затягивается.