"Да, получается, что я убила своего сына… смертный грех, камень… карается смертью. Что ж, всё правильно. Как я могла… Не знала… Не знала? Не ври хоть сама себе. Тебе же хотелось пить, курить. А всех трудностей, связанных с ребёнком, тебе не хотелось. Может, ты чего и не знала, но основная-то причина была в этом. В этом!" И Шурочка едва слышно застонала.
- Ты спишь? - спросила Маша.
Шурочка не ответила. Как больно ей было! От этой боли она даже забыла на мгновение о том, как ей хочется уколоться.
"Убийца… Убийца!"
Какое-то время Шурочка лежала неподвижно. Душа болела. Душа не в силах была шевельнуться от боли и стыда.
"И всё же, это ещё было не всё. Что-то ещё было… Что? А! Целомудрие, зачатие, любовь к детям. Любовь к родителям… Вот уж не было чего, так не было… Если не любила собственную мать - нечего соваться с просьбами к Божьей Матери!"
- Маша, ну как же это можно - после того, как в тебе такая грязь - соваться к Богу? И к Божьей Матери? Как же это можно - из такой тьмы?
- Мы все таковы. Кричать надо: "Господи, прости!" Кричать надо изо всех сил, на полном пределе. На смертном пределе, понимаешь? И тогда даёт Бог благодать, и даёт силу противостоять греху. Когда будешь вылезать - Бог всё поменяет в тебе: и образ мышления, и мировоззрение, и смысл существования. Все ценности местами поменяются. Вся грязь заменится на живую воду. И простит Бог твои грехи по милости своей… Так бывает, честное слово. Я сама это пережила, и видела это - много раз. Только верь.
"На смертном пределе, - повторила про себя Шурочка. - Куда уж дальше - на смертном пределе…"
- Завтра, часа в четыре, к вечерне пойдём. На исповедь пойдешь, к батюшке. А там - как Бог даст… На всё Его Святая Воля…
Глава 37
Думала Шурочка, думала. И так, и эдак перекладывала в уме свою жизнь, стараясь ничего не пропустить. Начиная с желания быть "как все", и заканчивая грязным борделем у рынка, куда и взята она была по блату, "по протекции".
Желание уколоться накатывало на неё волнами - властными, жесткими. Бросить всё, взять в комоде деньги, и забыться, и улететь в чудные края… Манили "чудные края", а не ломка и бордель. И сколько не говорило сознание про ломку и бордель, что-то там такое внутри кричало про "чудные края". И манило, манило.
Когда желание накатывало уж очень сильно, Шурочка пыталась мысленно перекричать его. Так и вопила: "Господи, я не могу! Помоги! Я хочу уколоться, и не могу больше удержаться! Помоги! Помоги! Помоги!"
Желание отпускало, но стоило Шурочке немного забыться, расслабиться, как оно накатывало снова. И снова Шурочка кричала в небеса. Кричала, как могла… На смертном пределе…
Вечером Шурочку встретил знакомый мощёный двор и древний храм с кирпичными полами, выложенными ёлочкой. На этот раз народу было много.
Было несколько человек - таких, как она, Шурочка. Она узнала их сразу. По выражению глаз, по движениям рук. Наркоманы. Почти со всеми рядом кто-то был. В основном, матери. Люди стояли перед маленькой дверью к батюшке плотной толпой.
Очередь шла невыразимо медленно, и стоять в этой очереди было невыразимо трудно. Всё то, что надо было сказать, всё то, в чём надо было каяться, отчаянно сопротивлялось внутри. Оно тянуло Шурочку бросить всё, бросить эту невозможно томительную очередь, и убежать. Убежать, куда глаза глядят.
"Всё равно ничего не получится. Ты проститутка, убийца. Ты - продажная тварь… - нашёптывало оно прямо в ухо. - Смотри, какое желание у тебя! В церкви стоишь, к священнику идёшь, и ломки нет - а стоять не можешь, потому что надо уколоться… уколоться, уколоться…"
Вечерняя служба уже началась. Уже прошёл служитель с курящимся ладаном в кадиле, и весь храм наполнился запахом ладана. От этого запаха в голове у Шурочки вообще всё перемешалось. Ей казалось, что она сейчас упадёт.
И пение, было ещё пение. Странное такое, монотонное. Словно молитва на непонятном языке.
Состояние Шурочки приблизилось к какой-то критической точке, но в этот момент её толкнули в спину:
- Иди!
Дверь была открыта.
- Входи, входи. Александра?
- Да, - Шурочка удивилась, что батюшка запомнил её имя.
- Сняли ломку?
- Да.
- Ну, наклоняйся. Что ты надумала?
Время остановилось для Шурочки. Грязь и камни, грязь и камни… Язык сначала отказывался повиноваться, но батюшка задавал вопросы. И это были те самые вопросы, на которые труднее всего было давать ответы.
Как перед Богом. Как перед Богом.
Проститутка. Убийца. На краденом жила. Воровка! За что продалась? Что? Душу? Кому же ты отдала свою душу?
Сколько же ещё было в ней всего - кроме того, в чём она сама собиралась каяться! Сколько же дряни сумела она скопить за свою недлинную жизнь… И каким ничтожным выглядело всё-то, за что она пыталась цепляться… И то, чем пыталась она оправдаться…
Слёзы текли по щекам Шурочки, и она утирала их рукавом рубахи.
- Каешься ли в содеянном?. - спросил батюшка.
- Каюсь…
И батюшка накрыл её епитрахилью и прочитал над ней разрешительную молитву.
- Завтра утром на литургию и на молебен. Ничего с утра не ешь, не пей. Допущу тебя к причастию, как болящую. Иди, иди с Богом.
И Шурочка вышла из батюшкиной кельи на ватных ногах, и со слепыми от слёз глазами. Маша подхватила её под руки. Ей освободили место на лавке. Слёзы лились и лились…
Служба шла своим чередом.
И пели ангелы в небесах гимн, и радовались об одном грешнике покаявшемся. Праздник был нынче, праздник на небесах.
А те, противоположные, отступили. Они рычали и огрызались, и готовы были снова вцепиться…
Но пели ангелы в небесах…
Глава 38
Маша осталась с Шурочкой и на эту ночь. Они почти не разговаривали, и легли спать рано. Маша читала свои вечерние молитвы перед иконой Фёдоровской Божьей Матери. Шурочка лежала на кровати с закрытыми глазами и слушала.
Утром они снова были в храме. Сначала Шурочка сидела, потому что стоять было невмоготу. Потом ей сказали, что в этом месте службы сидеть нельзя, и она встала. И, к удивлению своему, простояла на ногах уже до конца, отдаваясь неспешно текущим, малопонятным словам молитвы. И ещё более непонятному, проникающему прямо внутрь души, пению.
Маша поставила её в очередь, показала, как сложить руки на груди. Наталья Леонидовна тоже была в храме, но только кивнула Шурочке издали.
Шурочка сделала всё, как надо. Она совершенно не понимала происходящего, а только чувствовала, что происходит что-то важное. Едва ли не самое важное, что было когда - либо в её жизни.
"Святых Христовых Тайн" - эти слова были ей понятны. Сразу стали они ей понятны. Это была некая Святая Тайна, которой она, Шурочка, становилась причастной… не смотря на то, что было с ней… Как болящая, чтобы исцелиться…
Ничего более сладкого не касалось её рта, чем то вино, что дали ей выпить из маленькой чашечки.
Потом был молебен и освящение воды. Брызги воды летели в лицо, и от этого такая радость поднималась в душе Шурочки, что её даже не с чем было сравнить, эту радость. Чистая, чистая вода к ней летела… Летела, и заполняла её душу.
"Как мне хочется чистой воды! Как истосковалась в грязи моя душа! Чистой воды… Чистой воды… Как мне хочется чистой воды…"
Молебен закончился, и народ стал потихоньку расходиться. И Шурочка вдруг поймала себя на том, что за всё время службы ей ни разу не захотелось уколоться. Она не поверила себе, и как бы с опаской заглянула в себя. Туда, в самую глубину. Нет! Желания уколоться там не было!
- С праздником! С праздником! Поздравляем!
Подходили какие-то незнакомые люди, обнимали, поздравляли. И хотя Шурочке было не понятно, с чем её поздравляют, она отвечала этим людям.
- С праздником…
- Поехали ко мне, Шура. У меня побудешь немного… - Наталья Леонидовна слегка обняла Шурочку за плечи.
- Езжай, Шура, - сказала и Маша. - Я уже завтра в институт пойду. Я неделю пропустила.
- Ты из-за меня институт пропускала? А я даже не знаю, какое сегодня число… И праздник… какой сегодня праздник?
- Двадцать первое сентября сегодня. Рождество Пресвятой Богородицы. Это число теперь твоё, на всю жизнь. Первое причастие твоё. Можно сказать - день рождения.
- Двадцать первое сентября, - повторила Шурочка.
- Езжай с Натальей Леонидовной, потому что тебе лучше не быть одной. А к батюшке приедешь во вторник утром. Да, вот ещё…
Маша достала из сумки две небольших книжки.
- Вот тебе. Житие Марии Египетской. А вот эта, вторая - тут о грехах, о страстях. Сама посмотришь. До вторника тебе чтения хватит. А не хватит - у Натальи Леонидовны возьмёшь.
Шурочка лежала на том диванчике, на котором спал Юрка. До того, как ушёл из дома. Она читала Житие Марии Египетской. Она прочла его быстро, на одном дыхании. А потом начала сначала, на этот раз медленно, вчитываясь в каждую строчку.
Всё написанное было правдой, чистой правдой. Шурочка чувствовала это. То же самое происходило с ней. Но дальше… семнадцать лет…
"Нет ничего бесплатного в этом мире, - подумала Шурочка. - И сколько ещё надо платить за бесплатный кайф? И чем платить? А за убийство ребёнка?"
Шурочка отложила книгу. Слёзы снова текли.
"Господи! Помилуй меня! Прости меня! Пожалуйста, прости меня! И ты, нерождённый мой ребёнок… Прости меня! Святая Мария Египетская… ты смогла… пожалуйста, ты тоже помолись за меня…"
Наталья Леонидовна не трогала Шурочку. Вечером они попили чайку и посмотрели фотографии. Детские фотографии Юры.
- Молюсь за него, - сказала Наталья Леонидовна. - И ты молись. Будет уже двое нас…
Да что моя молитва может! - вздохнула Шурочка. - Вы же знаете, какая я…
- Ты молись, а Богу с высоты виднее, кому что дать, и по какой молитве. Ты молись так, как можешь. Изо всех сил. Всем своим духом. Что в человеке есть - это дух его, потом уж плоть. И хорошо, когда Божий дух в человеке. Божий дух - он даёт молитву человеку. И любовь. Бог есть любовь. Слышала? Если дух Божий - то и поступает человек по-Божески. А если не Божий - то сама знаешь, как бывает.
Шурочка услышала что-то важное в словах Натальи Леонидовны. Она стала повторять слова последней фразы, боясь, что смысл сказанного упорхнёт от неё.
"Дух… Сначала дух, потом - плоть. Так. Какой дух, такая и плоть. И не только плоть. Какой дух - такие поступки. Значит, получается, какой дух - такая и любовь. Боже мой! Какой дух, такая и любовь! И Бог есть любовь. Та, самая чистая… Бог. Бог".
Шурочку аж подкинуло с дивана.
"Что? Что? Какой дух - такая и любовь? Боже мой! А я мучилась всю жизнь и никак понять не могла - любовь, или не любовь. Какой дух - такая и любовь! Какой был во мне дух - такая была и любовь! И мать… и "Зелёная пятница"…. и Вадик, и бордель… и Юра… Боже мой! Какой дух - такая и любовь. И если увидеть эту любовь - станет понятно, что это был за дух. Господи, помилуй меня!"
"Какой дух - такая и любовь, - повторяла про себя Шурочка. - Так, так, правда. Правда! Господи! Пусть будет во мне Твой Дух, Господи. И у Юрки. Всели в него Божий Дух, Господи! И в меня… В меня тоже. Помоги нам, Господи. Помоги. И ты, Матерь Божия… помоги нам. Помоги нам, грешным".
Глава 39
Сутки, до вторника, Шурочка периодически задавала себе один и тот же вопрос: "Хочется, или нет?"
Не хотелось. Не хотелось! Не хотелось даже курить. Шурочка забыла про курево! Забыла про сигареты.
Во вторник Шурочка поехала в храм сама. Но Маша уже ждала её там.
- С тобой пойду, - сказала она. Батюшка уже улыбался им навстречу.
- Как?
- Хорошо, - ответила Шурочка.
- Совсем хорошо? Желание уколоться осталось? Только честно, полностью честно!
- Нет. Не хочу. Сама себе не верю, но не хочу….
- Слава Богу. Слава Богу… Как отмычкою - отомкнуло душу твою. И что же ты теперь хочешь?
- Хочу в пустыню, как Мария Египетская.
Батюшка улыбнулся.
- Ну, милая моя, значит, всё правильно. Все нормальные люди, как в первый раз это Житие прочитают, так в пустыню хотят. Всё правильно.
И батюшка погладил Шурочку по голове. От этого неожиданного движения у Шурочки на глаза навернулись слёзы.
- Батюшка, она живёт одна. Мать живёт с отчимом, и не знает ничего. В институте у неё "академ", - это уже вступила в разговор Маша.
- Знаю, я знаю, куда ты клонишь, - сказал батюшка Маше. - Я уже думаю!
- Я в институт не вернусь, - Шурочка высказала то, что вызревало в ней всё это время. Если в пустыню нельзя, то я хочу, как Машка… помогать хочу…
- Ишь, какая прыткая… Помогать… Окрепнуть надо. Во всех смыслах. В первую очередь - в вере. Институт - не помеха. Маша вон - в институте. А вот ты не боишься, что тебя через месяц назад потянет? Свобода поманит, и снова кайфа бесплатного захочется? Душу захочется дьяволу продать?
Батюшка говорил резко, и Шурочка сжалась от его слов. "И правда, как это я осмелилась… неделю назад ещё в ломке корчилась. Чудо со мной произошло. Чудо. Мне кажется, что уже годы с того времени прошли. Прости, Господи…"
- Ладно, - сжалился над ней батюшка. - Возвращайся домой. В субботу - к вечерне и на исповедь. В воскресенье - на литургию. В четверг - на школу приходи, где такие, как ты, собираются. Книги читай. А я Матушке Анастасии позвоню. Есть тут под Москвой один монастырь женский. Туда тебя определим, если Бог даст. Побудешь послушницей. Будет тебе там и укрепление в вере, и помощь, и пустыня. Согласна?
- Да, - сердце Шурочки стучало. Её казалось, что всем слышно, как оно стучит. - Можно мне к Юре съездить? В тюрьму? Может, получится на свидание попасть?
Батюшка задумался и сказал:
- Юре ты пиши, с матерью передавай письма, и так, по почте. Но ездить - не благословляю пока. Окрепнешь - поедешь. Всё, идите с Богом.
- Маша, а что, это все священники так с нами возятся? С наркоманами? - Спросила Шурочка, когда они с Машей спустились по лестнице храма.
- Да нет, что ты. В Москве таких батюшек можно по пальцам пересчитать. А центр такой, можно сказать, и вообще один.
- Как один? А нас-то - много как. И никто ничего не знает, никто и представить себе не может, что можно помогать… так. И что действительно - вырваться можно. Почему, Маша?
Какое-то время они шли молча.
- Маша, почему?
Я думаю, как тебе ответить. Ты ведь поняла, кто помогает? Бог! А Богу кто сопротивляется? Вся темная сила стоит против Бога. Тот, кто наркотики распространяет. Ищи, кому выгодно, чтобы центров таких не было? Кто бизнесом на нашей смерти занимается и огромные деньги на этом зарабатывает. Вот тебе и ответ. Наркодельцов много, а центров таких - мало. И ещё… Я уж не знаю, как это сказать… Я сама об этом думала столько раз…
- Скажи!
- Ну, вот помогло тебе… потому что Бог помог. Потому что - всё честно. Все, кто тебе помогал… Как помогали? Во Славу…
- Во Славу Божию!
- Да! Честно, и во Славу Божию. Может, хотел бы кто-то тоже помогать. Но в сердце у него корысть… или жажда прославиться… или гордость - мол, это я помогаю! Многие пытаются помогать, но не тем духом помогают. Не тем духом! И не даёт им Бог открыть такой центр. Поняла? И люди у них не выздоравливают, а снова начинают.
Не заливается чистая вода в грязный кувшин. А вычистить кувшин - можно только во Славу Божию.
Глава 40
Целый пакет книг привезла Шурочке Маша. И Шурочка вернулась домой, в свою квартиру. Войдя, она перекрестилась на икону Федоровской Божьей Матери.
- Прости меня. Прости меня, матушка, - сказала Шурочка.
Что-то заставило её склониться и встать на колени. И долго, долго так она стояла, уже и не говоря ничего. Такое было чувство, будто вернулась она домой, после долгого, изнурительного странствия. Вернулась и припала к материнской щеке.
Через некоторое время Шурочка встала, прошлась по комнате, вышла на кухню.
"Грязно-то как у меня" - подумала она.
И Шурочка взяла ведро и тряпку. Потом подумала, и нашла свою старую футболку, из неё получились прекрасные тряпки для стёкол. Шурочка раскрывала окна, одно, потом другое, и мыла их с удовольствием и даже с радостью. Затем она вымыла полы.
На душе было светло и спокойно.
Как светло и спокойно было на душе!
Пора было написать Юре письмо. Надо было как-то описать ему всё то, что с нею произошло.
Но нет, ещё одно дело надо было сделать. Шурочка открыла нижний ящик комода. Шесть тысяч по-прежнему лежали там, под газетами. Шурочка привычно, как-то автоматически прикинула, сколько можно было купить… Сколько граммов можно было купить…
И снова она посмотрела внутрь себя. Туда, туда, в самое сокровенное и скрытое место…
Ей не хотелось! Не хотелось!
И Шурочка закрыла нижний ящик комода. Она снова опустилась на колени. "Спасибо, Господи! - сказала про себя Шурочка. - Спасибо, Господи. И тебе, Матерь Божия, спасибо. Спасибо, Мария Египетская…"
Только к вечеру она закончила письмо к Юре. Ей приходилось прерываться, ходить по комнате, вычёркивать из письма какие-то куски и всё начинать сначала.
"Ты осилишь, Юрка, - написала Шурочка в конце письма. - Ты осилишь, и у тебя получится так же, как у меня, и даже лучше. И мы сможем жить. Мы сможем жить вместе, без всякой дури. Я верю. Я верю. Я верю".
Письмо получилось большим, толстым. По почте не стоило отправлять такое.
"Отнесу завтра Наталье Леонидовне", - подумала Шурочка и приступила к пакету с книгами.
Неделя пролетела незаметно. Шурочка сделала всё, как сказал батюшка. Снова была в храме и спокойно выстояла длинную вечернюю службу, и воскресную литургию. И на школу сходила. И слушала другого, молодого священника. Не слушала - впитывала, как губка, всё, что говорилось.
А в среду, на следующей неделе, ей позвонила Маша.
- Приходи в храм. Батюшка договорился.
Батюшка действительно договорился, и можно было ехать. Сначала - месяца на три.
Батюшка смотрел на Шурочку из-под очков. Казалось, что он смотрит туда, прямо в Шурочкино будущее.
- Подойди, благословлю тебя. Да смотри, веди себя там, как тебе скажут. Во всём подчиняйся матушке Анастасии. Работай, не ленись. За послушание работай. Во Славу Божию. А работы там разные. И по хозяйству, и шитьё, и иконописные мастерские есть. Пристроишься. На службы будешь ходить, книги читать. Если что будет невтерпёж - звони мне. Но сама из монастыря не уезжай. Как едешь - по благословению, так и покинуть его должна - по благословению. Поняла?
- Поняла.
- Не страшно?
- Нет.
- Ну, тогда с Богом. Мария тебя довезёт. Можно завтра. Вещей много не бери. Только самое необходимое.
- Три хлеба… Как Мария Египетская… - вдруг сказала Шурочка, сама того не ожидая. Вырвалось.
- Да, - серьёзно повторил батюшка. - Три хлеба.
Кем был для Шурочки этот невысокий седой человек?
Батюшка. А ведь Шурочка совершенно не знала отца. И ласки отцовской не знала, не видела. И мечтать о ней не смела.
"Батюшка. Батюшка. Отец. Как это Маша говорила - духовный отец. Да, так и есть. Отец это мой. Единственный на свете - мой духовный отец".
- До свидания, батюшка, - сказала Шурочка.