Глава 33
Они подошли к маленькой боковой двери в широкой стене храма. И в это время кто-то тронул Шурочку за плечо.
- Шура! Это ты?
Шурочка обернулась. Это была Маша. Шурочка дёрнулась в её сторону, но ответить не успела.
- Входите, - сказали им из-за маленькой двери, и Наталья Леонидовна втолкнула Шурочку и сама вошла следом.
Священник был невысок ростом, и почти стар. Только глаза молодо светились из-под очков.
- Батюшка, я привела вам девушку моего Юры. - сказала Наталья Леонидовна. У неё… тяжёлое положение…
- Вижу. Как звать-то тебя? - спросил священник. - Вы можете теперь выйти, а с девушкой я поговорю. На героине?
- Да. Зовут Шура. Александра.
- Сколько лет колешься, и какая доза?
- Год примерно. Чуть больше. Два грамма в день.
- Где деньги берёшь?
- Я пристроена… В борделе я…
- Помилуй, Господи… Хочешь бросить?
- Хочу.
- Что, очень плохо?
- Умираю…
- Умираешь… Это так. Крещёная?
- Да.
- Хорошо. Так ты колешься ещё… Тебе когда надо?
- Вечером. Я ломки боюсь… У меня было уже, и я не вынесу больше. Я чуть с ума не сошла…
Напряжение первых вопросов спало, и Шурочка вдруг почувствовала, что не хочет отсюда уходить. Так бы и осталась сидеть здесь, в этой маленькой комнатёнке. И Шурочка решилась задать вопрос. Только она не знала, как обратиться…
- А скажите…
- Батюшка, - подсказал священник.
- Батюшка, - с трудом выговорили губы непривычное слово. - А скажите, батюшка, есть у меня надежда? Кто-нибудь у вас уже сходил с иглы? Ведь это же невозможно!
Что человекам невозможно, то Богу возможно. Ибо мы здесь только помогаем, а исцеляет вас - Бог. Бог, понимаешь? Если захочешь исцелиться - всё поймёшь, и всё сделаешь так, как надо. Ломку пережить мы тебе поможем. У нас есть врачи. Но не в этом соль. Дальше - многое от тебя будет зависеть. Насколько сильно ты захочешь понять, и сколько своего труда ты сможешь приложить. Из борделя своего - можешь уйти просто так?
- Думаю, что могу. Там меня не очень-то… Я - второй сорт.
- Хорошо, а теперь позови ту женщину, что привела тебя.
Вместе с Натальей Леонидовной вошла и Маша.
- А тебе что, Мария? - обратился к ней батюшка.
И Машка быстро-быстро рассказала, что связывает её с Шурочкой. И с матерью Юры.
- Я буду помогать! - сказала Маша и дотронулась до Шурочкиной руки.
- Вот и хорошо. А я думал - кого бы к ней определить. Здесь ещё надо ломку пережить. Веди её к врачам. Ты же у нас умеешь капельницу налаживать?
- Умею.
- Так бери свою подругу под своё крыло. Что можно лучшего для неё придумать.
- Благословите, - сказала Машка и подошла к батюшке.
- Идите с Богом, - батюшка благословил Машу и перекрестил всех троих. - А ты, Шура, как в себя придёшь - к исповеди готовься.
- Это как?
- Маша расскажет. Идите. И не затягивай. Раз решилась - до конца иди. И проси Бога о помощи. Молиться умеешь?
- Нет.
- Господи, помилуй. Иди.
Глава 34
Они заходили ещё куда-то, в какие-то маленькие кабинетики. Шурочка ещё отвечала на вопросы врачей, но уже почти автоматически. Было уже половина четвёртого, и приближалось время укола.
И от того, что укола, скорее всего, не будет, Шурочке было страшно. Она слышала, как Машка звонила по телефону. Видимо, предупреждала мать, что не вернётся ночью.
Уже были взяты все нужные медикаменты, по списочку, который написала для них врач. Основное покупали в аптеке, но часть - Маша взяла с собой. Оттуда, из центра. Платила за всё мать Юры.
- Куда пойдём? - спросила Машка.
- Можно - ко мне, - сказала мать Юры.
Но Шурочка стала просить, и уговорила пойти к ней.
- Вы идите домой, Наталья Леонидовна, - решила Маша. - Сегодня ночью я буду, а завтра - вы. Это ведь может дня на три растянуться.
Мать Юры взяла адрес, телефон. И ушла от них в метро, перейдя на другую ветку. А Шурочке вдруг захотелось… бросить всё. Машу бросить, и рвануть. Доза была у неё в сумке.
"Поеду, уколюсь. А потом возьму деньги, куплю граммов десять… И всё".
Машка, видимо, почувствовала что-то.
- Терпи. Не поворачивай назад, - сказала она.
Придя к Шурочке, сначала попили чаю, почти не разговаривая. Потом Шурочка позвонила в бордель.
- "Приятный отдых" слушает! - раздался в трубке сладкий голосок.
- Это я, - сказала Шурочка. - Старшую позови.
- Алоу!
- Это я, Шура. Стрекоза. Я не приду. Можете моё место занимать. Я не хочу, чтобы меня оттуда вынесли.
- Ну, и прекрасно, - старшая не была ни удивлена, ни расстроена. - Вынесут, так не от нас. Одним трупом меньше. Только учти - если ты помирать раздумаешь, и надумаешь вернуться, то я тебя не приму, пусть меня хоть десять Вовчиков просят. У меня эти наркоманки, эти инвалидки долбанные - уже вот где сидят!
- Не надумаю, - ответила "мадаме" Шурочка. Теперь уже все концы были отрублены. Внутри поднималась предательская дрожь, и росло желание уколоться.
Тяжёлое, непреодолимое, липкое желание, захватывающее всю Шурочку, целиком.
- Ставь свою капельницу, - проговорила Шурочка, сцепив зубы. - И возьми там дозу, в моей сумке. Спусти в унитаз. А то - я за себя не отвечаю. Зашибу тебя, Машка. Ночью встану, когда ты заснёшь, и уколюсь. Давай, давай скорее…
Под капельницей возбуждение у Шурочки стало стихать, и он заснула ненадолго. Потом она просыпалась и снова засыпала, видя перед собой усталое, но такое простое и спокойное, лицо Маши.
Под утро Машка сняла капельницу. Шурочка спала.
Маша позвонила Наталье Леонидовне.
- Наталья Леонидовна! - сказала она. - Если можете, то ещё ровно столько, сколько было. Если не можете, то я вам деньги отдам. Вы приходите, а я пойду домой, посплю немного, и приду часа в четыре. Вас сменю. Тогда - вторую капельницу поставлю.
- Успокойся. Спасибо тебе. Я уже иду.
Когда Шурочка очнулась, Маши уже не было. Наталья Леонидовна сидела рядом. Было около двенадцати часов дня.
Тяжело дались Шурочке эти несколько часов, пока не пришла Маша, и не поставила вторую капельницу. Нет, острой боли не было. Так, тошнило, и мышцы болели, но не дёргались. Но как хотелось… Как хотелось уколоться…
От непреодолимого желания Шурочка металась по кровати, потом вскочила, начала метаться по квартире. Она выла, как раненый зверь.
Наталья Леонидовна сначала пыталась Шурочку успокаивать, потом бегала за ней по комнате. Потом она поняла, что всё это бесполезно.
Тогда она начала молиться. То про себя, то шёпотом. И, когда Шурочка металась особенно сильно, Наталья Леонидовна начинала молиться вслух. Молитва её была не хитра.
"Помилуй, Господи, нас, грешных", - повторяла Наталья Леонидовна.
Так они дождались прихода Маши. Маша наладила капельницу быстро, почти не задавая вопросов. Шурочка успокоилась и заснула, вымученная и ломкой, и желанием.
- Идите, Наталья Леонидовна, - сказала Маша. - На вас лица нет.
Наталья Леонидовна медленно встала. И только сейчас, глядя на уснувшую Шурочку, заплакала.
- Как он там… в тюрьме… один всё это мог перенести?
- Может, там врачи помогают?
- Какие там врачи… - устало махнула рукой Наталья Леонидовна. - Да и вообще…
Мне, теперь уже… люди рассказали, что надо было деньги давать… Что "отмазать" можно было. А я пошла к нему поздно. А потом уже - и давать деньги поздно было…
- Молитесь. Вы вот Шурочке помогаете… Молитесь, и Господь сохранит сына вашего.
- Что мне ещё остаётся. На свидание скоро поеду. Он в Твери сидит.
- Недалеко.
- Ладно, Машенька, пойду я. Если надо - звони. Завтра я приду с утра, часов в десять. Что надо в аптеке купить?
- Купите половину от сегодняшнего. Если ей плохо будет - ещё докупим.
Дверь за матерью Юры захлопнулась.
Тихо капали прозрачные капли. Жидкость проходила по воспалённым Шурочкиным венам. Потом она достигала сердца и разносилась артериями ко всем, даже самым малым и самым далёким клеточкам её тела.
Тело очищалось, но это было только тело.
Нет, было и ещё что-то. Что-то сдвинулось в небесах.
Встали в ряд вооружённые воины в сияющих латах. И пробежала дрожь в противоположном стане.
Казалось им, противоположным, что эта душа, так низко павшая, навсегда останется там, среди них. Но они ошибались.
Глава 35
Шурочка очнулась часов в девять вечера. Капельница капала. Маша же прилегла на кровать рядом с Шурочкой, и тоже, видимо, задремала. Но когда Шурочка очнулась, Маша проснулась сразу же, вслед за ней и спросила Шурочку:
- Ты как?
- Ничего. Вроде не ломает.
- Ну, вот и хорошо. Хочешь чего-нибудь? Есть будешь? Я тебе бутерброд сделаю.
- Давай.
Шурочка сжевала бутерброд. Спать ей не хотелось.
- Машка… - сказала Шурочка. - Спасибо тебе. Сидишь со мной, и капельницу ставишь… как будто у тебя других дел нет. И бесплатно…
- Да ладно тебе… Это у меня послушание.
- Что? - не поняла Шурочка.
- Послушание. Это значит, что я, по благословению священника, делаю дело во Славу Божью.
- Это ты мне капельницу ставишь - во Славу Божью?
- Да.
- Ну и ну. Не просто так, значит.
- Не просто. У нас центр, куда приходят… - Маша замялась.
- Наркоманы последние?? - помогла ей Шурочка.
- Наркоманы, только не последние. Потому что у Бога Свой счёт. Кто первый, кто последний - это Бог знает, а не мы.
- Чудная ты, Машка. Но всё равно - здорово. А я - там, в церкви, когда тебя увидела - хотела сразу убежать. Стыдно было.
- Понятно. Но было бы гораздо хуже, если бы ты убежала.
- Не знаю. Желание - всё равно есть. Всё равно укололась бы, прямо сейчас.
- Капельницей душу не вылечишь.
- А как её вылечить-то, эту душу?
- А вот это и есть самое главное. Самый главный вопрос. Я даже не знаю, как тебе и сказать… Вот видишь - капельница токсины вымывает. Понимаешь?
- Да.
- А теперь представь себе душу. Ну, может, не свою, а просто человеческую душу. Представь себе, что душа эта - как кувшин. Когда-то кувшин этот был наполнен чистой водой. Но человек стал поступать против своей совести. И вода стала мутной. А дальше - все мутнее и мутнее, и, наконец, образовалась просто грязь. А если грех был тяжел… Если это был смертный грех, то не только грязь образовывалась в этом кувшине, но и камни.
- А что же, человек не видел, что у него в кувшине?
- В этом-то и дело. Когда человек поступает против совести один раз, потом второй, потом ещё, то он становится как бы слепым. Он как бы сам погружается в этот кувшин, и уже не видит ничего вокруг. Не видит неба, не видит солнца. Барахтается в своей грязи. И пьёт её, и ест её.
- Так, как я, - сказала Шурочка. - И пьёт, и ест, и колется… А дальше? Дальше-то что?
- Дальше, когда остаются только грязь и камни, он начинает умирать. Ведь нельзя всё время есть и пить только грязь и камни. Понимаешь? Это не обязательно физическая смерть. Это - духовная смерть. То есть душа, в которой совсем нет просвета. Понимаешь?
- Пытаюсь.
Но иногда, когда уже смерть подходит, человек делает отчаянный рывок вверх, к Богу. Потому что сам он вылезти не может из грязи своей, как ни будет пыжиться. Вот он и начинает кричать Богу: "Господи, помоги, я умираю! Я задыхаюсь! Я снова хочу чистой воды!"
- Да, это точно. Не вылезти самому. И умирать не хочется. А Бог? Бог-то может такого человека услышать?
- Бог его слышит, и начинает помогать. Сразу. Только Бог помогает так, как знает Он сам. Иногда - болезнь посылает. А иногда - человека, или ситуацию. Ибо Богу известно, что в сердце у того, кто кричит. Сердцем человек кричит, или только словами. Как он кричит, и о чём.
- Вот как…
- Иногда Бог говорит так: "Как же Я налью тебе чистой воды, когда кувшин твой полон грязи и камней? Выброси камни, и вычисти кувшин. И я налью тебе чистой воды".
- Да разве можно вычистить?
Маша молчала.
Шурочка полежала немного, и всё же спросила по-другому:
- Как надо чистить?
- А это - и есть исповедь… - Маша говорила устало. Слова её казались простыми, но они проникали глубоко. Казалось, что до самого дна кувшина.
- Это значит, что ты… тот человек понял, что умирает, - продолжала Маша. - И он старается избавить свою душу от всего, что он делал против совести. Или - против Божьих заповедей.
- И что, я… что, он всё это должен рассказать кому-то? Кому, священнику?
- Сначала - понять. Потом - понять, что так нельзя, и что делать так дальше - равносильно смерти. А потом - он должен это всё сказать на исповеди. Как бы - пред лицом Божьим. Не священнику, а Богу. Но сказать!
- А потом?
- А потом… Бог даёт благодать. Тому, кто понял.
- А как это - благодать?
- А это ты почувствуешь. Это спокойствие, это любовь, это сила. Сила - не изменять своей совести. Понимаешь?
- Не очень.
Шурочка лежала тихо, с закрытыми глазами. Камни сдвинулись. Тяжёлые камни, лежащие на душе - сдвинулись.
- Повтори ещё раз… насчёт камней… - сказала она Маше. - Что значит - выбросить камни?
- А что у тебя есть… Что у тебя самое главное, от чего у тебя болит совесть? Только это больно бывает. Камни-то словно прирастают там. Иногда их по-живому выдирать приходится…
Маша не успела договорить.
Так, как она сказала - по-живому, так, по-живому и прошли её слова. Тяжёлая волна стыда как бы накрыла Шурочку. И то, о чём она старалась забыть… и почти уже забыла, закопала в себе, вдруг вышло наружу во всей своей неприкрытой, во всей своей отвратительной наготе.
- О-о-о-о… - простонала Шурочка, и снова резко повернулась на спину. - Я продалась… понимаешь, доза-дозой, но я… я продалась…
Шурочке казалось, что вся эта гадость сейчас хлынет из неё, как зловонная рвота.
- О-о-о-о…
- Не хочешь - не говори, - сказала Маша. - Мне ты можешь не говорить…
Но Шурочка закрыла глаза и снова тихо простонала:
- О-о-о-о… бордель… и ещё… ботинок целовала… за дозу - ботинок целовала…
- Шура, Шура… - Маша погладила Шурочку по руке. - Богу говоришь…
Глава 36
Капельница закончилась часов в двенадцать ночи. Маша взяла плед, и устроилась на широкой кровати рядом с Шурочкой. Они заснули, и проспали до десяти часов утра, пока их не разбудила Наталья Леонидовна.
На этот раз Шурочке было значительно лучше. Её почти не ломало, только была слабость во всём теле.
Можно было и поесть, и поговорить. И поспать в своё удовольствие. Но спокойствия - не было. Душа болела у Шурочки. Почти невыносимо болела душа. И так было стыдно…
- Видишь, легче уже, - сказала Наталья Леонидовна.
- Да, легче. Только душа болит.
- Душа и должна болеть. Выболеть должна душа. Как гнойник болит, пока не вскроется. Если назревает. А пока не назревает - не болит. Я ведь тоже совсем недавно понимать стала кое-что.
- Что?
- А то, что ничего на свете не бывает просто так. А бесплатный сыр - сама знаешь, где бывает. За грехи приходит расплата. За всё мы платим, за всё. За тщеславие, за жадность. За злобу. За зависть. Тоже выбаливала у меня душа… И сейчас ещё выбаливает.
- Вы разве злая? - спросила Шурочка.
- Как тебе объяснить? Муж так умирал тяжело. И только перед самым концом простил Юру. А ведь мы всю жизнь тщеславились. А как вышло не по-нашему, так стали на сына злиться и сына проклинать. Слава Богу, что хоть что-то открылось мужу. Перед смертью - простил Юру он. Свою вину признал. И я - тоже поняла. Самое главное поняла. Не судите, да не судимы будете. А помогайте, как можете. А не можете физически помогать - тогда молитесь. Бога не обманешь. Бог поругаем не бывает.
- И мы пытались себя обмануть. Мы, с Юркой… И себя, и Бога обмануть пытались. Не задумывались ни о чём.' И всей грязи своей не видели…
- Помилуй тебя Бог, Шурочка, - сказала Наталья Леонидовна и пошла ставить чайник.
Маша пришла часов в шесть и отпустила Наталью Леонидовну.
- Теперь в воскресенье встретимся, в храме. В субботу мы на исповедь пойдём, а в воскресенье… как Бог даст, в общем. Но на службе мы будем вдвоём. Там и решим, как дальше быть.
Снова капали капли. Шурочка уже выспалась.
- Тяжко лежать, - сказала она Маше. - Лежу, и только об одном и думаю. Аж выворачивает. И уколоться снова хочется.
- А ты молись.
- Я не умею. Не молилась никогда и ни о чём.
- Молилась, наверняка молилась. Икона-то у тебя стоит, - Маша перекрестилась на икону, - Божия Матерь, Феодоровская.
- Я не молилась. Я с ней просто разговаривала. Иногда. А просить я ничего у неё не могу. Я пыталась, но меня как будто отталкивает. Ещё Богу - могу как-то, а Божья Матерь меня к себе не пускает. Молчит всё… Хоть и стоит тут, рядом.
- Может, ты и права. Такие бывали случаи. Одну святую, Марию Египетскую, Божья Матерь не пускала в храм, пока она не покаялась.
- Как это - святую, и не пускала?
- Она её не пускала, когда та была ещё блудницей.
- Блудницей? Проституткой, что ли?
- Да. Она потом такой святости достигла, что ходила по водам. По поверхности реки шла.
- Была проституткой, а стала святой? И так бывает?
- Бывает. Я тебе её жизнеописание принесу, если хочешь.
- Хочу.
Шурочка помолчала, и сказала тихо:
- Значит, меня икона к себе не пускает… правильно делает. Я тоже проститутка… Страшно говорить.
И ещё… - Маша как-то замялась. - Богоматерь-то- с младенцем. С младенцем, понимаешь?
- Аборт? Нет, Машка, тут ты меня не переубедишь. Срок был небльшой. Там же были клетки одни…
- А ты, Шура, вообще, в Бога веруешь?
- Да. Теперь - верую.
- Так ты не бабка какая-то малограмотная! Ты же понимать должна, что вера - это не просто вера, а мировоззрение! Если ты веришь в Бога, значит, у тебя идеалистическое мировоззрение. Значит, ты признаёшь, что не материя первична, а дух! Дух! Это значит, что сначала дух, душа, а потом - плоть.
- Подожди-подожди… Это что же получается, душа - раньше тела? И тело строится - по душе?
- Да. А если ты считаешь, что это не так, тогда нечего говорить, что ты в Бога веришь.
- Вот она молчит почему, - Шурочка посмотрела в сторону своей иконы. - Мало того, что проститутка, так ещё и ребёнка убила. Своего ребёнка. Так, что ли?
- Матерь Божия защищает всё, что касается зачатия, рождения человека. Всё, что касается целомудрия женщины, брака, семьи. И любви к детям, и любви к родителям. Любви к матери, например. Духовно защищает.
- Значит, убийство… Так, как ты тогда говорила… Вот как это получается - убийство.
Значит, я убила… Это что, смертный грех? Заповедь такая есть - не убий.
- Есть. Это все знают, даже неверующие.
- Все знают, да не все выполняют…
Шурочка лежала молча. Ей надо было осмыслить услышанное. Ей надо было пустить всё сказанное в свою душу, и попытаться сделать это своим. Своим, собственным.
Было трудно представить себя убийцей. Сознание отказывалось принять в себя факт, ставший столь очевидным.