Завязав шнурок, я выпрямилась, но предусмотрительно не сошла с места. Экипаж замедлил ход и обогнал меня - темная его внутренность по-прежнему была спрятана за тяжелыми кружевными занавесками. Чуть дальше он остановился. Я неуверенно шагнула туда.
Кучер оставался бесстрастен и безмолвен: мне виден был только контур сгорбленных плеч и шляпы, а когда я приблизилась, экипаж заслонил его полностью. В темноте задок экипажа казался совсем черным, только в пятнах света от фонаря он отливал темно-малиновым в блестках золота. Не иначе, решила я, джентльмен, который в нем едет, очень богат.
Ну ладно, он будет разочарован; слежка ни к чему не приведет. Я ускорила шаг и, не поднимая головы, попыталась миновать карету.
Однако когда я поравнялась с задним колесом, послышался негромкий щелчок задвижки и дверца тихонько отворилась, преграждая мне путь. Из темноты за дверцей поплыло сизое облако табачного дыма; кто-то вздохнул, что-то прошелестело. Я стояла перед выбором: вернуться и обогнуть экипаж сзади или протиснуться слева, между дверцей и стеной, и, может быть, взглянуть одним глазком на загадочного седока. Признаюсь, я была заинтригована. Всего-то и нужно для устройства свидания - кинуть слово, кивнуть, взмахнуть, наконец, начерненными ресницами, а вместо этого он затеял такое представление; да, этот джентльмен явно не прост. Честно говоря, я была польщена, а потому настроена великодушно. Джентльмен приложил столько усилий, чтобы полюбоваться моими ягодицами на расстоянии, так разве не заслуживает он возможности разглядеть их получше? Хотя, конечно, разглядеть и не более.
Я сделала шажок к открытой дверце. Внутри царила непроницаемая темень, только в квадратике дальнего оконца виднелись очертания плеча, руки и колена. Вдруг в черноте вспыхнул огонек сигареты, бросая красный отсвет на белую руку в перчатке и лицо. Рука была тонкая, унизанная кольцами. Лицо припудренное - женское.
*
Я была так ошеломлена, что у меня не вырвалось даже смешка; я только застыла, не ступив в льющийся из экипажа сумрак, и уставилась на женщину. И тут она заговорила:
- Не позволите ли вас подвезти?
Голос, довольно низкий, с чуть высокомерной интонацией, странным образом завораживал. Я едва не лишилась дара речи.
- Вы… вы очень любезны, мадам, - выдавила я из себя в жеманной манере мальчика-посыльного, отвергающего чаевые, - но мой дом в двух шагах, и, если вы позволите мне распрощаться, я быстрее доберусь на своих двоих.
Тронув фуражку и наклонив голову в сторону темноты, откуда исходил голос, я с принужденной полуулыбкой двинулась с места.
Но дама заговорила снова:
- Час уже поздний, в этом квартале ночью небезопасно. - Она затянулась сигаретой, во тьме вновь ярко вспыхнул огонек. - Может, все-таки отвезти вас куда-нибудь? Кучер у меня знает свое дело.
Это уж точно, подумала я: кучер по-прежнему горбился на козлах, спиной ко мне, погруженный в собственные мысли. И мною вдруг овладела усталость и скука. До меня доходили в Сохо истории о подобных дамах - дамах, которые дорого платят кучерам, чтобы ездить в сумерках по улицам и высматривать досужих мужчин и юношей вроде меня, готовых доставить им удовольствие в отплату за ужин. Это богатые дамы, у которых нет мужей или мужья в отъезде, у иных же, по словам Милашки Элис, муж дома греет постель, рассчитывая разделить со своей благоверной ее улов. Я не знала прежде, верить ли таким историям, но вот передо мной одна из таких дам - надменная, благоухающая духами и жаждущая приключений.
Но сегодня она совершила промах, и какой!
Я взялась рукой за дверцу, чтобы ее захлопнуть. Но дама на этом не успокоилась:
- Если вы не хотите, чтобы я подвезла вас домой, то не соблаговолите ли вы немножко со мною покататься? Как видите, я совершенно одна, а мне сегодня так хочется общества.
Голос ее дрогнул, но отчего - от грусти, предвкушения или даже смеха? - я не поняла.
- Послушайте, миссис, - проговорила я в темноту, - вы обратились не по адресу. Позвольте мне пройти, и пусть ваш кучер сделает еще круг по Пикадилли. - Я рассмеялась. - Поверьте, у меня нет того, что вам требуется.
Экипаж скрипнул, красный огонек сигареты качнулся, вспыхнул ярче и вновь осветил щеку, лоб, губы. Они изогнулись в усмешке.
- Напротив. Оно у вас как раз есть - то, что мне требуется.
Я все еще не догадывалась, только подумала: втемяшилось же ей, чтоб мне провалиться! Я осмотрелась. По Грейз-Инн-стрит прокатились две или три кареты, скрыв из виду пару-тройку запоздалых пешеходов. В конце конюшен, невдалеке от нас, остановился какой-то экипаж, пассажиры вышли и исчезли в дверях, лошади тронулись, экипаж скрылся из виду, все снова затихло. Набрав в грудь воздуха, я просунула голову в темную внутренность кареты.
- Мадам, - произнесла я свистящим шепотом, - я вовсе не юноша. Я…
Я заколебалась. Огонек исчез: она выбросила сигарету в окно. Донесся нетерпеливый вздох - и тут я поняла.
- Дурашка, - сказала она. - Садись.
*
Как мне следовало поступить? Прежде меня томили усталость и скука - теперь нет. Я была разочарована, надежды, возлагавшиеся на этот вечер, не оправдались - но теперь, после столь неожиданного приглашения, они вновь расцвели. Да, час поздний, я одна, и эта чужая женщина, со странными вкусами и непонятными намерениями… Но с другой стороны, как я уже говорила, такой интригующий голос и манеры. И она богата. А у меня пуст кошелек. Я заколебалась, но незнакомка протянула руку, и в свете фонаря на ней заблестели драгоценные камни - такие крупные. Именно это - и ничто другое - меня и подтолкнуло. Я взяла протянутую руку и забралась в экипаж.
Мы сидели вместе в темноте. Экипаж подался вперед, с приглушенным скрипом тронулся с места и покатил - плавным, как полагается дорогим экипажам, ходом. Через тяжелые кружевные занавески улица выглядела непривычно, какой-то эфемерной. И я поняла, каким видится город богатым людям.
Я перевела взгляд на свою соседку. Ее платье из темной тяжелой материи трудно было отличить от темной обивки экипажа; огни уличных фонарей, с наложением фантастического мраморного рисунка занавесок, пробегали по лицу и затянутым в перчатки рукам, которые, казалось, плавали, подобно кувшинкам, в водоеме мрака. Насколько я могла разглядеть, она была красива и совсем молода - старше меня не более чем на десять лет.
С полминуты мы обе молчали, потом незнакомка, подняв подбородок, оглядела меня.
- Вы, верно, возвращались домой с костюмированного бала? - Она протянула это с оттенком высокомерия.
- С бала? - удивилась я.
Я не узнала собственный голос: он гнусавил и дрожал.
- Я думала, эта униформа…
Она указала на мой костюм. Он, как и я, словно бы подрастерял свою браваду, кровоточа алым цветом во мраке экипажа. Я почувствовала, что разочаровываю незнакомку. Я постаралась изобразить дерзкий, как в мюзик-холле, тон:
- О, в форму я переодеваюсь для улицы, а не для вечеринки. Когда девушка в юбках гуляет по улицам без сопровождения, на нее иной раз бросают совсем неподобающие взгляды.
Незнакомка кивнула.
- Понятно. И вам это не нравится? Взгляды, я имею в виду. Мне бы это не пришло в голову.
- Ну… Зависит от того, кто их бросает.
Я возвращалась на привычную стезю; незнакомка - это чувствовалось - следовала в том же направлении. На миг во мне пробудилось уже век как забытое волнение - как бывает, когда взаимодействуешь на сцене с партнером, который назубок знает песни, шаги, репризы, позы… Дала о себе знать давняя глухая боль потери, но ее, в этой новой мизансцене, заглушила острая радость ожидания. На пути к неизвестной цели мы двое, чужая дама и я, разыгрываем роли проститутки и клиента так ладно, словно зачитываем диалог из специального руководства! От этого у меня закружилась голова.
Дама протянула руку к моему обшитому тесьмой воротнику.
- Вот так маленькая обманщица! - произнесла она мягко. И добавила: - Но у вас, конечно, есть брат-гвардеец. Брат или, быть может, ухажер?.. - Ее пальцы слегка дрогнули, и мою шею обожгли холодом сапфир и золото.
- Я работаю в прачечной, униформу сдал в стирку один солдат. Я подумала, позаимствую-ка ее, он не заметит. - Я разгладила складки у себя в промежности, где все так же грубо топорщился скользкий галстук. - Мне понравился фасон брюк.
После кратчайшей паузы рука незнакомки, как я и ожидала, переместилась мне на колено и двинулась вверх по бедру, где и остановилась. Ее ладонь была необычайно горяча. Уже целую вечность никто не трогал меня в этом месте; я так привыкла оборонять его от чужих касаний, что едва удержалась и не скинула ее пальцы.
Вероятно, дама заметила, как я напряглась, потому что она сама убрала руку.
- А вы, боюсь, недотрога.
- О. - Я овладела собой. - Быть недотрогой я умею… если это то самое, что вам нравится…
- Ах.
- А кроме того, - добавила я дерзко, - уж кто недотрога, так это вы сами: я заметила, как вы следили за мной на Сент-Джеймс-сквер. Почему вы не остановили меня тогда, если вам так хотелось… общества?
- Поспешить и испортить игру? Вся штука в том, чтобы оттягивать удовольствие!
Она поднесла к моей щеке другую руку - левую. Я заметила, что перчатки влажные на кончиках пальцев; их запах меня смутил, и я от удивления отшатнулась.
Дама засмеялась:
- Вот так стыдливость! С джентльменами из Сохо вы, поди, не так привередливы.
Выходит, ей было известно очень многое.
- Так вы следили за мной и раньше… не только сегодня!
- Удивительно, чего только не увидишь, глядя из экипажа, если имеешь терпение и острый глаз. Следуешь за добычей, как собака за лисицей, а она ничего не замечает и занята своими мелкими хлопотами: поднимет хвост, сверкнет глазом, оближет губы… Я могла словить вас, дорогая, раз десять, но к чему портить охоту! А сегодня… что же заставило меня наконец решиться? Может, форма, а может, луна…
Незнакомка повернулась к окошку, где виднелась луна: выше и меньше прежнего, но такая же розовая, словно от стыда за порочный мир, который ей назначено освещать.
Я тоже покраснела. Слова дамы удивили меня и испугали, однако они вполне могли оказаться правдой. Занимаясь своим негласным ремеслом среди уличной суеты, недолго и не заметить стоящую карету - особенно когда твое внимание направлено на тротуар, а не на дорогу. Подумать только, все это время она за мной следила… Мне сделалось не по себе. Но разве не публики мне как раз и не хватало? Разве не сожалела я вновь и вновь о том, что мои ночные представления проходят тайно, под покровом темноты? Мне вспомнились сыгранные мною роли, джентльмены, перед которыми я преклоняла колени, их члены, побывавшие у меня во рту. Все это не порождало во мне ни малейшего трепета, но при мысли, что дама за мной следила, у меня в паху сделалось влажно.
Не зная, что сказать, я спросила:
- Выходит, я такая… особенная?
- Увидим, - последовал ответ.
Дальше мы молчали.
*
Дама привезла меня к себе домой, в Сент-Джонс-Вуд, и дом, как я и ожидала, оказался роскошным: высокий светлый особняк на чистой площади, широкая парадная дверь, большие створные окна с мелкой расстекловкой. В одном из окон горела лампа; в соседних домах из-за ставень не проглядывало ни единого огонька. Грохот экипажа на спящей площади прозвучал оглушительно: я не привыкла к полной, неестественной тишине, что окружает по ночам богатые дома.
Незнакомка молча подвела меня к двери. На стук отозвалась служанка с угрюмым лицом; принимая у госпожи пальто, она глянула на меня из-под ресниц, но далее глядела в пол. Дама помедлила, просматривая лежавшие на столике карточки, я тем временем несмело огляделась. Мы находились в обширном холле, у подножия широкой изогнутой лестницы, которая вела в темный верхний этаж. Справа и слева виднелись двери - закрытые. Пол был выстелен черными и розовыми мраморными плитками. Стены, под цвет пола, были темно-темно-розовые; у витой лестницы, как в глубине морской раковины, этот цвет еще сгущался.
Я услышала голос хозяйки: "Вы свободны, миссис Хупер"; служанка с поклоном удалилась. По-прежнему не говоря мне ни слова, дама взяла с соседнего стола лампу и стала подниматься по лестнице. Я пошла за ней. Мы миновали этаж, добрались до следующего. Тьма все сгущалась, под конец мои неверные шаги направляло только небольшое пятно света от лампы в руке моей сопроводительницы. По короткому коридору мы приблизились к закрытой двери, дама повернулась и остановилась; одна ее рука легла на дверную панель, другая держала на уровне бедра лампу. Блестящие темные глаза то ли приглашали, то ли бросали вызов. Честно говоря, больше всего она напоминала репродукцию "Свет мира", висевшую над подставкой для зонтов в холле у миссис Милн, но ее жест не остался мною незамеченным. Это был третий порог, который мне предстояло сегодня пересечь, и он вызвал у меня наибольшее смятение. Я ощутила укол не желания, а страха: освещенное снизу лицо хозяйки дома внезапно приняло причудливо-зловещее выражение. Я гадала, какие у нее вкусы и как они сказались на убранстве комнаты, что находится за безмолвной дверью в тихом доме, где слуги настолько нелюбопытны, что это даже любопытно. А вдруг там веревки, вдруг там ножи. Вдруг там свалены в кучу девушки в мужских костюмах, напомаженные головы прилизаны волосок к волоску, шеи залиты кровью.
Дама с улыбкой обернулась. Распахнула дверь. Мы прошли внутрь.
Там оказалась не более чем обычная гостиная. В золе камина тлел огонек, на каминной полке чаша с бурыми лепестками насыщала удушливым ароматом и без того плотный воздух. Высокое окно было наглухо завешено бархатными шторами, у стены напротив стояли два кресла без подлокотников, с горизонтальными перекладинами, между ними бюро. У камина виднелась еще одна дверь, она была открыта, но что находилось за нею, я не видела.
Подойдя к бюро, дама налила себе стакан вина, взяла сигарету с розовым кончиком и зажгла.
Я уже разглядела, что она старше, чем я думала, внешность ее не так хороша, но очень примечательна. Лоб у нее был широкий и бледный - особенно по контрасту с волнистыми черными волосами и густыми темными бровями. Нос очень прямой, губы пухлые (я предположила, что прежде они были еще пухлее). Темно-каряя радужная оболочка глаз в свете прикрученной газовой горелки почти сливалась со зрачками. Когда дама щурилась (а она как раз прищурилась, чтобы лучше меня разглядеть в сизом облаке табачного дыма), вокруг глаз обозначалась сеть морщин, тонких и не очень.
В комнате стояла невыносимая жара. Я расстегнула пуговицу у горла, сняла фуражку, причесала пальцами волосы, а потом вытерла замасленную ладонь о шерстяную материю брюк. Дама не сводила с меня глаз. Наконец она произнесла:
- Вы, наверное, невысокого мнения о моих манерах.
- Почему?
- Привела вас сюда и даже не поинтересовалась, как вас зовут.
Я ответила без колебаний:
- Меня зовут мисс Нэнси Кинг, и, думаю, вы, по крайней мере, могли бы предложить мне сигарету.
Улыбнувшись, дама шагнула ко мне и вложила мне в губы свой окурок, наполовину выкуренный и влажный на конце. Я уловила ее дыхание с запахом табака, слегка отдающее вином, которое она пила.
- Кинг? Король? "Будь ты король восторгов, а я королева мук…" - И добавила другим тоном: - Вы очень красивы, мисс Кинг.
Я затянулась сигаретой, и в голове у меня зашумело, как после стакана шампанского. Я сказала: "Знаю". Тут ее пальцы (перчатки и надетые поверх них кольца она так и не сняла) легли на грудку моего мундира и осторожно, неспешно прошлись по ней, сопровождаемые вздохами. Мои соски под шерстью мундира напряглись и вытянулись, как маленькие сержантики; груди, привыкшие прятаться под корсетом и рубашкой, расправились и запросились наружу. Я чувствовала себя как мужчина, по велению волшебницы превращенный в женщину. Забытая сигарета тлела у меня на губах.
Руки дамы скользнули вниз и остановились во впадине, где запульсировала жаркая кровь. Там лежал свернутый шелковый галстук; когда она ею нащупала, я залилась краской. "Ну вот, опять застыдилась!" сказала она и принялась расстегивать мои пуговицы. Ее рука проникла мне в ширинку, нащупала уголок галстука и потянула. С легким шорохом, извиваясь, как угорь, шелк полез наружу.
Зрелище это было нелепое, словно фокусник на сцене извлекает из кулака, или уха, или женской сумочки платок, и, конечно, дама была слишком умна, чтобы этого не понять. Полностью освободив галстук, она приподняла темную бровь, скривила губы в иронической усмешке и шепнула: "Presto!" Поднесла шелк к губам и посмотрела на меня поверх него.
- Столько обещано, а вышел пшик, - проговорила она. Засмеялась, отступила и указала подбородком на мои брюки, где, само собой, зияла расстегнутая ширинка. - Сними их. - Я заторопилась, путаясь в туфлях и чулках. Сигарета осыпала меня пеплом, и я швырнула ее в камин. - Все нижнее сними, но мундир оставь, - продолжала она. - Вот так хорошо.
У моих ног выросла куча сброшенной одежды. Мундир кончался у бедер, под ним белели в тусклом свете ноги, треугольник волос выглядел совсем черным. Дама не отрываясь наблюдала, но не сходила с места. Только когда я закончила, она подошла к ящику бюро. Когда она обернулась, в руках у нее был какой-то предмет. Это оказался ключ.
- В моей спальне, - она кивком указала на вторую дверь, - ты найдешь сундук, открой его ключом. - Ключ перекочевал в мою ладонь. Он обжег холодом разгоряченную кожу, и я застыла, тупо глядя на него. Дама хлопнула в ладоши. - Presto, - повторила она, на этот раз без улыбки, низким голосом.
Комната за дверью уступала гостиной размерами, но не богатством обстановки; в ней было так же темно и жарко. По одну сторону находилась ширма, за нею стульчак для ночного горшка; по другую - лаковый сервант, черный и глянцевый, как спинка жука. В ногах кровати стоял обещанный сундук; красивый, старинный, из сухого ароматного дерева (розового дерева, как я решила), на четырех звериных лапах, с медными уголками и резьбой, с рельефной крышкой, которая казалась еще рельефней в слабых отсветах камина. Встав на колени, я сунула ключ в замок и, повернув его, ощутила, как подалась внутренняя пружина.
Заметив в углу комнаты что-то движущееся, я обернулась. Там обнаружилось псише, размером в добрую дверь, и в нем отражалась я сама: бледная, с вытаращенными глазами, взбудораженная и любопытная, эдакая Пандора в алом мундире, нарядной фуражке, коротко стриженная и с абсолютно голым задом. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Вернувшись к сундуку, я подняла крышку. Внутри были свалены бутылки и шарфы, веревки и связки бумаг, книги в желтых переплетах. Но в ту минуту я не задержалась на них взглядом, вообще их едва заметила. Потому что поверх груды, на квадратном куске бархата, лежал самый странный, самый непристойный предмет, какой мне до сих пор приходилось видеть.