- Ты права, - ответила я, по-прежнему глядя на Флоренс и удивляясь словам Зены. - Она не станет.
Мы снова вышли на солнце.
- А как ты? - спросила я. - Готова спорить, у тебя есть девушка?
- Да, - нерешительно призналась Зена. - По правде, их даже две, и мне никак между ними не выбрать…
- Две! Боже!
Я вообразила себе, каково иметь двух любовниц, похожих на Флоренс, вздрогнула и начала зевать.
- Одна из них где-то тут, - продолжала Зена. - Она состоит в профсоюзе и… Вот она! Мод!
На ее крик обернулась девушка в голубом с коричневым клетчатом пальто. Она подошла, Зена взяла ее за руку, девушка улыбнулась.
- Это мисс Скиннер, - представила ее Зена. - Мод, это Нэн Кинг, певица, выступавшая на эстраде. - Мисс Скиннер (ей можно было дать около девятнадцати; когда я в последний раз выходила на поклоны в Брите, она, наверное, еще носила короткие юбочки) учтиво на меня воззрилась и протянула руку. Зена продолжала: - Мисс Кинг живет с Фло Баннер…
Хватка мисс Скиннер окрепла, глаза расширились.
- Фло Баннер? - переспросила она таким же удивленным тоном, как Зена. - Фло Баннер, из Союза? Ой! Мне бы… тут у меня где-то программа… как вы думаете, мисс Кинг, я могла бы получить у нее автограф?
- Автограф?
Она извлекла программку с расписанием речей и планом расположения киосков и трепетно протянула мне. В списке организаторов вместе с еще одной или двумя фамилиями числилась фамилия Флоренс.
- Что ж. Вы могли бы сами ее попросить, она неподалеку. Там, внутри…
- Ох, не могу! - отвечала мисс Скиннер. - Я стесняюсь…
В конце концов я взяла программку и пообещала сделать, что смогу; мисс Скиннер благодарно просияла и отправилась рассказывать друзьям, что познакомилась со мной.
- Одни любовные истории на уме, так ведь? - Зена снова сморщила нос. - Я бы могла бросить ее ради той, другой, но…
Я тряхнула головой, еще раз скользнула взглядом по программке и положила ее в карман юбки. Мы поболтали еще немного, и Зена спросила:
- Что ж, ты вполне счастлива у себя в Бетнал-Грине? В прежние времена с тобой такого не бывало…
Я скривила лицо.
- Не хочу и вспоминать про то время. Я стала другим человеком.
- Да уж. Эта Диана Летаби… ну ладно! Ты видела ее, конечно?
- Диану? - Я мотнула головой. - С чего бы? Неужели после той треклятой вечеринки я бы вернулась на Фелисити-Плейс?..
Зена вылупила глаза.
- Как, ты не знаешь? Диана здесь!
- Здесь? Не может быть!
- А вот и может! Говорю же: нынче здесь собрался весь свет - и Диана тоже не отстала. Она была у столика, где выставлена какая-то газета или журнал. Я как ее увидела, так едва не обмерла!
- Боже мой.
Диана здесь! Думать об этом было ужасно, и все же…
Говорят, старая собака никогда не разучится трюкам, которые вбила в нее хозяйка: при одном упоминании ненавистного имени у меня внутри что-то зашевелилось. Я заглянула в палатку: Флоренс все так же махала рукой у помоста. Я обернулась к Зене:
- Покажешь, где она?
Смерив меня взглядом, в котором читалось предостережение, Зена взяла меня за руку, провела через толпу и остановилась у озера, за кустом.
- Смотри, - сказала она вполголоса. - У того столика. Видишь?
Я кивнула. Диана у столика, где был выставлен женский журнал "Стрелы" (к изданию которого она изредка прилагала руку), разговаривала с дамой - как мне показалось, одной из тех, что изображали Сапфо на памятной костюмированной вечеринке. На груди у дамы красовалась лента суфражисток. Серый костюм Дианы дополняла шляпа с вуалью, которая, правда, была откинута. Высокомерие и красота Дианы остались при ней. Глядя на нее, я живо вспомнила себя, с жемчугом на бедрах, простертую с ней рядом; кровать, готовую опрокинуться; кожу, трущую промежность, пока Диана на мне плясала…
- Как ты думаешь, что она сделает, если я подойду?
- У тебя духу не хватит!
- Почему нет? Я теперь от нее не завишу.
Но, говоря это и глядя на нее, я вновь ощутила подчиненность сродни собачьей. Хотя, пожалуй, собачья подчиненность - не то слово. Я бы сравнила Диану с гипнотизером на эстраде, а себя - с хлопающей глазами девицей, которая готова, повинуясь ему, выставить себя на смех перед толпой.
- Я к ней и на пушечный выстрел не подойду, - сказала Зена, но я не слушала.
Я быстро оглянулась на палатку, где выступали ораторы, и, поправляя на ходу узел галстука, вышла из-за куста и двинулась к киоску. Ярдах в двадцати от цели я подняла было руку, чтобы снять шляпу, Диана обернулась, и наши глаза вроде бы встретились. Ее взгляд принял привычное мне выражение: смесь холодности, сардонической усмешки и похоти; сердце у меня в груди подпрыгнуло (наверно, от страха!), словно попавшись на крючок.
Но тут Диана открыла рот и крикнула:
- Реджи! Реджи! Сюда!
Ноги у меня запнулись. Прямо из-за спины донесся хрипловатый ответный выкрик: "Да-да", и я обернулась: через лужайку, не отрывая хмурого взгляда от Дианы, спешил мальчик, в руке у него было мороженое, которое он нес на отлете и лизал очень осторожно, чтобы не капнуло на брюки. Брюки были нарядные, под ширинкой топорщилось. Мальчик, высокий и стройный брюнет, был очень коротко острижен. На хорошеньком личике розовые, как у девушки, губы…
Когда он поравнялся с Дианой, она наклонилась, вытащила из кармана носовой платок и принялась промокать его штанину: видимо, он все-таки запятнал ее мороженым. Вторая дама у киоска улыбалась, потом что-то пробормотала, и красавчик зарделся.
Я стояла как прикованная и удивленно наблюдала, но наконец сделала шаг назад и еще один. Может, Диана снова подняла взгляд - не знаю, я не остановилась посмотреть. Реджи поднял руку, чтобы лизнуть мороженое, манжета сдвинулась, на запястье блеснули часы… Я заморгала, тряхнула головой, кинулась обратно к кусту, откуда выглядывала Зена, и стала наблюдать у нее из-за плеча.
Диана с Реджи взялись за руки, сблизили головы и смеялись. Я обернулась к Зене: она закусила губу.
- Ей-богу, в этом мире хорошо живется одним мерзавцам.
Она снова закусила губу, потом захихикала. Я тоже рассмеялась, но тут же смолкла. Еще раз с горечью взглянув в сторону киоска, я сказала:
- Что ж, надеюсь, она получит по заслугам!
Зена вскинула голову.
- Кто? - спросила она. - Диана или?..
Я поморщилась и не пожелала ответить.
*
Мы вернулись к палатке, где выступали ораторы, и Зена сказала, что пойдет поискать Мод.
- Мы будем друзьями? - спросила я, прощаясь с ней за руку.
Она кивнула.
- Ты непременно должна представить меня мисс Баннер; мне очень этого хочется.
- Да, хорошо: тебе нужно будет как-нибудь зайти и сказать ей, что ты меня простила; она считает, что я поступила с тобой безобразно.
Она улыбнулась, но тут что-то заметила и отвернула голову.
- Там моя другая любовница, - поспешно шепнула она и указала на широкоплечую мужеподобную женщину, которая наблюдала за нами и хмурилась.
Зена сморщилась.
- Эта любит замещать мужчину…
- Она, похоже, злится. Ступай-ка лучше к ней; не хочу, чтобы мне подбили второй глаз.
Зена с улыбкой простилась со мной за руку, подбежала к женщине и поцеловала ее в щеку; вместе они скрылись в давке у киосков. Я снова нырнула в палатку. Народу там еще прибавилось, от дыма и жары было не продохнуть, потные лица под проникавшими сквозь полотно солнечными лучами отливали желтизной. На трибуне какая-то женщина хрипло, с запинками, произносила речь; полдюжины слушателей, поднявшись на ноги, спорили с нею. Флоренс вернулась на свое сидячее место перед помостом, Сирил брыкался у нее на руках. При ней были Энни с мисс Раймонд и незнакомой девушкой, светловолосой и хорошенькой. Ральф стоял поблизости, лоб у него блестел от пота, на лице застыла гримаса страха.
Сиденье рядом с Флоренс пустовало, я заняла его и взяла у нее ребенка.
- Где ты была? - спросила она, перекрикивая шум. - Здесь творилось что-то ужасное. Явилась группа парней, хотели затеять скандал. Бедняга Ральф выступает следующим, раскалился так, что хоть жарь на нем яичницу.
Я качала на колене Сирила.
- Фло, кого я сейчас видела - ты не поверишь!
- Кого? - Она вытаращила глаза. - Неужели Элеонору Маркс?
- Нет, вовсе нет! Я видела Зену, девушку, с которой я познакомилась у Дианы Летаби. И не только ее - еще и саму Диану! Они явились сюда обе - представляешь? Боже, я чуть не умерла, когда встретила Диану!
Я подкидывала Сирила, пока он не взвизгнул. У Флоренс, однако, вытянулось лицо.
- Боже! - (От ее тона я вздрогнула.) - Даже на социалистическом митинге спокойно не посидишь: изо всех углов прет твое злосчастное прошлое! Ты не выслушала сегодня ни единой речи, не видела, надо полагать, ни одной экспозиции. Все, что тебя занимает, - это ты сама и женщины, которые… которых…
- Которых я трахала - это ты хотела сказать? - тихо отозвалась я. Пораженная до глубины души, я отпрянула, потом обозлилась. - Что ж, я от своих любовниц, по крайней мере, что-то получила. А что ты получила от своей Лилиан?
Рот у нее открылся, в глазах заблестели слезы.
- Ах ты злючка. Как ты можешь мне такое говорить?
- Я сыта по горло разговорами о Лилиан, какая она была чертовски замечательная.
- Она и была замечательная. Была. Ей следовало здесь присутствовать и видеть все это - ей, а не тебе! Она бы поняла, тогда как ты…
- Выходит, ты хотела бы, чтобы на моем месте была она? - выпалила я.
На ресницах Флоренс сверкали слезы. У меня тоже защипало глаза и перехватило дыхание.
- Нэнс, - произнесла она уже мягче, но я подняла руку и отвернулась.
- Мы договорились, так? - Я постаралась, чтобы в моем голосе не слышалось горечи. Она не отвечала, и я добавила: - Видит бог, это не самое то место, где мне хочется быть!
Я сказала это назло Флоренс, но когда она, закрыв лицо руками, отодвинулась, меня охватило раскаяние. Я стала искать в кармане платок, но вынула программку, на которой мисс Скиннер просила получить автограф Фло. Прилипнув к ней взглядом, я поразилась тому, какой странный нынче выдался день. Тем временем женщина на трибуне продолжала хриплым голосом спорить со своими оппонентами; воздух густел от криков, дыма и недоброжелательства.
Я подняла глаза. Флоренс стояла у полотняной стены, рядом с Энни и мисс Раймонд; она трясла головой, остальные похлопывали ее по предплечью. Когда Энни отошла в сторону, я перехватила ее взгляд, и она с настороженной улыбкой приблизилась ко мне.
- Нелепая это затея - ругаться с Флорри, - бросила она, занимая соседнее сиденье. - Язычок у нее - острее не бывает.
- Все, что она говорила, правда, - признала я несчастным голосом. - Тут и преувеличивать нечего. - Вздохнув, я переменила тему: - Хорошо провела время?
- Да, - кивнула Энни. - Все было замечательно.
- А что это за девушка с твоей Эммой?
Я указала кивком на светловолосую женщину, стоявшую подле мисс Раймонд.
- Миссис Костелло. Сестра Эммы, вдова.
- Вот как? - Я слышала о ней раньше, но не ожидала, что она окажется такой молоденькой и хорошенькой. - Какая красивая. Жаль, что она… не из наших. Не подает никаких надежд?
- Увы, никаких. Но она чудесная девушка. Муж у нее был добрейший из людей, и Эмма говорит, сестра уже не надеется встретить кого-нибудь, способного с ним сравниться. Появится ухажер - так непременно окажется боксером…
Я вяло улыбнулась; честно говоря, меня не очень занимала миссис Костелло. Пока Энни рассказывала, я косилась на Флоренс. Она стояла в дальнем конце палатки и сжимала в руках платок, хотя ее щеки оставались сухими и бледными. Как я на нее ни пялилась, она ни разу не встретилась со мной взглядом.
Я уже решилась направиться к ней, но тут сделалось шумно: дама на трибуне закончила речь и публика неохотно захлопала. Это означало, что настала очередь Ральфа. Мы с Энни повернулись: Ральф, слонявшийся поблизости, услышал свое имя, взобрался на неверных ногах по ступенькам и встал на краю трибуны.
Я взглянула на Энни и скорчила гримасу, Энни закусила губу. Публика притихла, но не совсем. Похоже было, что серьезные слушатели в большинстве, притомившись, удалились и их места заняли праздная публика, зевающие женщины и немалое число буянов.
Перед этой равнодушной толпой и стоял, прочищая горло, Ральф. В руках у него я заметила текст речи на случай, подумала я, если откажет память. По лбу его струился пот, шею сковало. Стало понятно, что при таком напряженном горле его слова не буду слышны в дальних рядах.
Еще раз кашлянув, он начал.
- Почему социализм? Этот вопрос мне предложили сегодня с вами обсудить.
Мы с Энни сидели в третьем ряду и все же едва слышали; хор мужских и женских голосов за нашими спинами потребовал: "Громче!", по залу пробежали смешки. Ральф снова откашлялся и заговорил громко, но при этом хрипло.
- Почему социализм? Ответ не будет пространным.
- Слава тебе, господи, хоть за это! - послышался неизбежный выкрик, и Ральф, сбитый с толку, обвел палатку диким взглядом.
Я насторожилась: он потерял нить и вынужден был заглянуть в свои листки. Пока он искал, в зале стояла зловещая тишина, а дальше, разумеется, он стал зачитывать речь по бумажке, как тогда, в гостиной на Куилтер-стрит.
- Сколько раз, - говорил он, - вы слышали от экономистов, что Англия - богатейшая в мире страна?..
Я поймала себя на том, что проговариваю речь вместе с ним, подбадривая его, но он спотыкался, жевал слова, раз или два ему пришлось наклонить бумажку к свету, чтобы разобрать текст. Толпа уже рокотала, вздыхала и шаркала ногами. Я видела, что ведущий готовится подойти к Ральфу и попросить его говорить громче или покинуть трибуну; бледная Флоренс, забыв о собственном горе, явственно переживала за своего неуклюжего брата. Ральф дошел до статистики.
- Двести лет назад, - читал он, - земли и капиталы Британии стоили пятьсот миллионов фунтов; сегодня они стоят… они стоят…
Он снова наклонил бумажку, но тут какой-то парень вскочил на ноги и крикнул:
- Да кто ты такой? Социалист или школьный учитель?
Ральф обмяк, словно у него кончился завод.
Энни шепнула:
- Ой-ей-ей! Бедный Ральф! Нет, я этого не вынесу!
- Я тоже.
Я встала, переместила Сирила на колени к Энни и, перепрыгивая через ступеньки, взобралась на трибуну. Ведущий приподнялся, чтобы преградить мне путь, но я остановила его взмахом руки и решительно шагнула к обмякшему, истекающему потом Ральфу.
- О Нэнс, - произнес он, чуть не плача.
Крепко схватив его за руку, я заставила его выпрямиться перед толпой. В тот же миг все затихли - наверное, пораженные моим эффектным появлением. Воспользовавшись тишиной, я громовым голосом продолжила за Ральфа:
- Так вам не нравится математика? Может, вам трудно считать в миллионах; ладно, обратимся к тысячам. Возьмем триста тысяч. О чем, по-вашему, я говорю? О жалованье лорд-мэра? - Публика захихикала: года два назад из-за жалованья лорд-мэра разразился скандальчик. Дальше я адресовалась к тем, кто смеялся. - Нет, миссис, - продолжала я. - Я говорю не о фунтах и даже не о шиллингах. Я говорю о людях. Столько мужчин, женщин и детей живет в лондонских работных домах. И это Лондон - богатейший город богатейшей страны, центра богатейшей в мире империи! И в то самое время, пока я произношу эти слова…
Я продолжала в том же духе; смешки стали смолкать. Я говорила обо всех нищих в стране, о тех людях, кому предстоит в этом году умереть в Бетнал-Грине, на койке работного дома.
- А что, если это будете вы, сэр? - По ходу речи я начала снабжать ее риторическими добавками. - Или вы, мисс? Или ваша старушка-мать? Или этот ребенок?
Ребенок громко заплакал. Я продолжала:
- В каком возрасте встретит смерть большинство из нас? - Я обернулась к Ральфу, в нескрываемом удивлении евшему меня глазами, и громко, чтобы слышала публика, спросила: - Какова, мистер Баннер, средняя продолжительность жизни мужчин и женщин в Бетнал-Грине?
Он молча уставился на меня, но я ущипнула его за руку, и он выкрикнул:
- Двадцать девять лет! - Решив, что это недостаточно громко, я повторила вопрос, и Ральф завопил снова: - Двадцать девять! - Выглядело это как обмен репликами в театральном представлении.
- Двадцать девять лет, - повторила я для слушателей. - А если бы, мистер Баннер, я была состоятельной леди? Жила бы в Хэмпстеде или… или в Сент-Джонс-Вуде; жила бы в комфорте на доходы от акций Брайанта и Мэя? Какова средняя продолжительность жизни подобных дам?
- Пятьдесят пять лет, - не задержался с ответом Ральф. - Пятьдесят пять! Почти в два раза больше. - Он припомнил свою речь и при моей немой поддержке продолжил ее чуть ли не таким же сильным, как мой, голосом: - На каждого, кто умирает в фешенебельных городских кварталах, приходится четверо умерших в Ист-Энде. И многие из них умрут от болезней, которые их состоятельные соседи с легкостью вылечивают или предотвращают. Или их убьют в мастерских машины. Или они просто умрут от голода. В самом деле: этой же ночью один или два лондонских жителя погибнут от истощения… А ведь за предыдущие два столетия - любой экономист вам это подтвердит - богатства Великобритании выросли в двадцать раз! А ведь Лондон - богатейший на земле город!
Я выждала, пока смолкли выкрики, и перехватила речь Ральфа. Заговорила я негромко, так чтобы слушателям пришлось вытянуть шеи и сосредоточиться.
- Почему это так? - спросила я. - Потому что рабочий люд привык мотать деньги? Может, вместо мяса и хлеба для детей мы покупаем себе джин с портером, табак, билеты в мюзик-холл, может - играем на скачках? Так пишут, так говорят богачи. Что же, они правы? В устах богачей, рассуждающих о бедняках, правда - понятие относительное. Подумайте: если мы вторгнемся в дом богача, он назовет нас грабителями и отправит в тюрьму. Если ступим на территорию его поместья - назовет нарушителями владения и затравит собаками! Если возьмем толику его золота - будем воры, если потребуем денег за его возвращение - будем прохвосты.
Но что есть богатство, как не кража, только под другим названием? Богач крадет у конкурентов, крадет землю и обносит стеной, он крадет наше здоровье, нашу свободу, присваивает плоды нашего труда и вынуждает нас выкупать их у него обратно! Как он это называет: грабежом, рабовладением, мошенничеством? Нет, у него это именуется предпринимательством, деловой хваткой, капитализмом. Такова якобы природа вещей.
Но какая же это природа вещей, чтобы дети умирали, потому что не получают молока? Чтобы женщины в тесных и душных мастерских до поздней ночи шили вам юбки и пиджаки? Чтобы мужчины и мальчишки гибли и калечились, добывая уголь для ваших очагов? Чтобы пекари давились дымом, выпекая вам хлеб?
Голос мой все время креп; я уже орала.
- Такова, по-вашему, природа вещей? Такова, по-вашему, справедливость?
- Нет! - взревела сотня голосов. - Нет! Нет!