*
- Правда, чудесно, когда ты влюблена, а на дворе весна? - спросила нас как-то апрельским вечером Энни; они с мисс Раймонд образовали пару и долгие часы проводили у нас в гостиной, вздыхая и восхищаясь друг другом. - Я была сегодня на одной фабрике, такой мрачной и ветхой, что трудно себе представить. Выхожу я во двор, а там растет верба - всего-то навсего куст вербы, но позолоченный солнцем и оттого так похожий на мою дорогую Эмму, что еще немного - и я бы припала к нему и расплакалась.
Флоренс фыркнула.
- Всегда говорила, нечего было допускать женщин на государственную службу. Расплакаться над кустом вербы? В жизни не слышала такого бреда; иногда я удивляюсь, как Эмма тебя терпит. Услышь я, как Нэнси меня сравнивает с веточкой в сережках, меня бы стошнило.
- Фу, как тебе не стыдно! Нэнси, когда ты видишь хризантему или розу, разве тебе не вспоминается лицо Флорри?
- Никогда, - заверила я. - Но вот вчера на Уайтчепелском рынке я заметила в тележке торговца рыбой камбалу - так сходство было потрясающее. Я едва удержалась, чтобы ее не купить.
Энни взяла руку мисс Раймонд и удивленно уставилась на нас.
- Клянусь, в жизни не встречала вторую такую пару любовниц - чтобы совсем без сантиментов.
- Для сантиментов мы слишком разумны, правда, Нэнс?
- Скорее, у нас слишком много забот, - зевнув, поправила я ее.
Флоренс заговорила робким голосом:
- Боюсь, в скором времени забот у нас станет еще больше. Знаешь, я обещала миссис Мейси из Союза, что помогу организовать митинг рабочих…
- Нет, Флоренс, - вскричала я, - только не это!
- Что это такое? - спросила мисс Раймонд.
- Безумный замысел, - объяснила я, - всех и всяческих союзов и профсоюзов Восточного Лондона: нагнать в Виктория-парк полным-полно социалистов.
- Это демонстрация, - прервала меня Флоренс. - Замечательная затея. Если удастся. Намечена на конец мая. Будут палатки, речи, киоски, карнавальное шествие. Гости и ораторы, как мы надеемся, соберутся из всех уголков Британии и даже из Германии и Франции.
- И ты пообещала помочь с организацией. А это значит, - с горечью обратилась я к мисс Раймонд, - она взвалит на свои плечи куда больше обязанностей, чем ей положено, и - обычная история - мне придется ей помогать: сидеть ночами над письмами к президенту Хокстонского профсоюза скорняков и модисток или Уоппингского сообщества изготовителей мелких металлических изделий. И все навалится одновременно…
Причем в то время, вертелось у меня на языке, когда мне больше всего захочется побросать папки с документами в пламя камина, растянуться перед ним и целовать Флоренс.
Во взгляде Флоренс выразилось как будто легкое огорчение. Она сказала:
- Если не хочешь помогать - не надо.
- Не помогать? В этом доме?
И все произошло так, как я предвидела. Флоренс принялась за тысячу дел, я, чтобы она не уработалась вконец, взяла на себя половину: писала письма, делала по ее указаниям подсчеты, доставляла в неопрятные профсоюзные конторы мешки плакатов и брошюр, посещала столярные мастерские, шила скатерти, флаги, костюмы для карнавального шествия. Наш дом на Куилтер-стрит снова зарос грязью, ужины готовились и поглощались в спешке, тушить устриц времени не было, я подавала их сырыми, и глотали мы их, не отрываясь от работы. На сшитых мною флагах и написанных Флоренс письмах оставались пятна устричного сока и жира.
Привлекли к делу даже Ральфа. Как секретарю соответствующего профсоюза ему было поручено написать краткое обращение и в день демонстрации зачитать его перед публикой в промежутке между более пространными речами. Обращение было названо "Почему социализм?". Ральф, не слишком искусный оратор, извелся, пока сочинял его и репетировал. Он часами просиживал за обеденным столом, писал, пока не устанет рука, а чаще уныло рассматривал пустой лист бумаги, затем кидался к книжным полкам, чтобы навести справку в каком-нибудь политическом трактате, не обнаруживал его на месте и ругался: "Что случилось с "Белыми рабами Англии"? Кто взял моего Сиднея Уэбба? И где, черт возьми, "К демократии"?"
Мы с Флоренс глядели на него и качали головами. "Если не хочешь или не справляешься, плюнь, - уговаривали мы Ральфа. - Никто тебя не заставляет". И каждый раз он чопорно отвечал: "Нет-нет. Это в интересах профсоюза. Речь почти готова". Он снова принимался жевать бороду и хмуриться над страницей; потом воображал себя стоящим перед толпой слушателей, и я замечала, как он потеет и дрожит.
Но тут, по крайней мере, я была способна хоть чем-то помочь.
- Дай-ка я немного тебя послушаю, - предложила я ему однажды вечером, когда Флоренс не было дома. - Не забывай, я как-то играла в театре. Выступать на сцене или на возвышении для оратора - это, знаешь ли, одно и то же.
- Верно, - оживился Ральф. Он похлопал по своим листкам. - Но я немного робею.
- Ральф! Если тебе страшно выступать передо мной у нас в гостиной, что ты будешь делать перед пятью сотнями слушателей в Виктория-парке?
Он снова прикусил бороду, но все же взял речь, встал перед задернутым шторой окном и откашлялся.
- Почему социализм? - начал он.
Я вскочила.
- Начало никуда не годное. Будешь бормотать себе под нос - кто тебя услышит на галерке, то бишь на том конце палатки?
- А ты горазда придираться, Нэнси.
- Сам же будешь мне благодарен. Итак, спину прямо, голову выше и начинай заново. И говори отсюда, - я тронула пряжку его брюк, и он дернулся, - а не из горла. Давай.
- Почему социализм? - прочел он снова, неестественно низким голосом. - Этот вопрос мне предложили сегодня с вами обсудить. Почему социализм? Ответ не будет пространным.
Я хмыкнула.
- Будь уверен, найдется шутник, который в этом месте крикнет "ура".
- Да что ты, Нэнс?
- Как пить дать. Позволишь себя сбить - пиши пропало. Ну ладно, послушаем остальное.
Он зачитал речь - странички две-три, не больше, - я слушала и хмурилась.
- Ты будешь говорить, уткнувшись в бумажку, - сделала я вывод. - Никто не захочет это слушать. Станет скучно, начнут переговариваться. Сто раз такое наблюдала.
- Но я же должен смотреть в текст, - возразил Ральф.
Я помотала головой.
- Хочешь не хочешь, придется заучивать. Ты должен знать текст наизусть.
- Как? Все это? - Ральф испуганно уставился на страницы.
- Работы на день-два. - Я тронула его за руку. - А иначе, Ральф, придется нарядить тебя в клоунский костюм…
И вот весь апрель и половину мая (времени понадобилось, разумеется, много больше, чем день-два) мы вдвоем работали над его кратенькой речью, вбивая ему в голову фразы и изобретая всяческие хитрости, чтобы они не ускользали. Я, с текстом в руках, служила суфлером, Ральф вымученно бубнил. Я заставляла его читать мне за завтраком, когда мы мыли посуду, сидели у камелька, выкрикивать речь, лежа в ванне (я слушала за кухонной дверью).
- Сколько раз вы слышали от экономистов, что Англия - богатейшая в мире страна? Если вы спросите, что они имеют в виду, они ответят… они ответят…
- Ральф! Они ответят: поглядите…
- Они ответят: поглядите на наши обширные дворцы, общественные здания, загородные дома, наши…
- Наши фабрики…
- Наши фабрики и…
- Нашу империю, Ральф!
Со временем, разумеется, я и сама запомнила многострадальную речь и отложила листки в сторону, но наконец и Ральф более или менее справился со своей задачей и произносил весь текст без подсказок, более или менее осмысленным голосом.
Тем временем срок митинга близился, и у нас прибавлялось хлопот и спешки. Я ворчала, но все же не могла не заинтересоваться и испытывала, пожалуй, не меньшую тревогу и нетерпение, чем Флоренс.
- Только бы не пошел дождь! - Через окно нашей спальни Флоренс уныло рассматривала небо; до назначенного воскресенья оставался один день. - В таком случае придется устраивать карнавальное шествие под навесом, а к этому никто не готовился. А если разразится гроза? Будет не слышно ораторов.
- Не будет никакого дождя. Не морочь себе голову.
Но она продолжала хмуро изучать небо, и я в конце концов тоже прилипла к окну.
- Только бы не пошел дождь, - повторила она.
Чтобы ее отвлечь, я подула на стекло и написала на нем пальцем наши инициалы: Н. А., Ф. Б., 1895 и Всегда. Обвела их сердечком и пронзила его стрелой.
*
Дождя в воскресенье не было; небо над Бетнал-Грином сияло такой голубизной, что можно было усмотреть в этом благословение свыше и заподозрить социалиста в самом Господе Боге. Мы на Куилтер-стрит встали пораньше, умылись, вымыли волосы и принарядились словно бы к свадьбе. Поскольку слово "социализм" само по себе вызывало настороженность, я самоотверженно решила не смущать толпу еще и своими брюками и облачилась в темно-синий костюм с алой отделкой, такой же галстук и шляпу-котелок. Для женской одежды он выглядел довольно дерзко, и все же, меряя гостиную шагами в ожидании Фло, я то и дело нервно одергивала на себе юбки. Вскоре ко мне присоединился Ральф, одетый строго, как клерк; он все время оттягивал воротничок, который натирал ему шею.
Флоренс надела темно-сливовый костюм, который очень мне нравился; по дороге из Бетнал-Грина я купила ей цветок и пришпилила к жакету. Это была крупная, размером с кулак, маргаритка, которая светилась под солнечными лучами.
- Теперь ты точно не потеряешь меня в толпе, - сказала Флоренс.
В Виктория-парке все преобразилось. Весь конец недели рабочие возводили там палатки, подмостки и киоски, на деревьях были развешаны флаги и транспаранты, торговцы в киосках уже готовили столы и выставляли товар. У Флоренс был заготовлен гигантский список дел, она вынула его и отправилась на поиски миссис Мейси из Союза. Мы с Ральфом, пролагая себе путь между полотнищами, стали искать палатку, где он должен был выступать. Это оказалась самая большая палатка; "вмещает не меньше семи сотен" - радостно заверили рабочие, расставлявшие стулья. Перед таким количеством народу не доводилось выступать и мне; Ральф, услышав их, побледнел и сел на скамью, чтобы еще разок вспомнить свою речь.
После этого я взяла Сирила и отправилась бродить; глазела по сторонам, останавливалась поболтать со знакомыми девушками, оказывала помощь, если замечала, что где-то норовит улететь скатерть, раскололась копилка с пожертвованиями, не так пришпилена розетка. Казалось, здесь выступали ораторы и демонстрировались выставки от всех, какие только существуют, эксцентрических обществ и благотворительных организаций: тред-юнионов и суфражисток, Общества христианской науки, христианских социалистов, еврейских социалистов, ирландских социалистов, анархистов, вегетарианцев… "Правда, здорово? - слышала я по пути как от приятелей, так и от незнакомцев. - Видели вы когда-нибудь что-нибудь подобное?" Какая-то женщина сунула мне атласную ленту - пришпилить на шляпку, но я пришпилила ее на платьице Сирила, и прохожие, увидев его в цветах СДФ, улыбались и жали ему ручонку: "Привет, товарищ!"
- Когда вырастет, будет вспоминать этот день! - сказал какой-то мужчина, погладил Сирила по голове и дал ему пенни. Выпрямив спину, он обвел парк сияющими глазами. - Да и всем нам он будет вспоминаться…
Я знала, что незнакомец прав. Я жаловалась на эту затею Энни и мисс Раймонд, я не стеснялась, когда шила флаги и транспаранты, делать кривые стежки и сажать на атлас пятна, но теперь, когда парк начал заполняться, когда еще ярче засияло солнце и заиграли краски, я поймала себя на том, что удивляюсь и восхищаюсь. "Мы будем безмерно рады, если соберется пять сотен человек", - говорила накануне Флоренс, однако, когда я обошла парк, а потом поднялась на пригорок, взгромоздила на плечи Сирила и, сложив ладонь козырьком, оглядела окрестность, мне стало ясно, что народу собралось в десять раз больше. Можно было подумать, в Виктория-парке толпилось - добродушно и беззаботно настроенное, празднично приодетое - все простое население Восточного Лондона. Подозреваю, не меньшей приманкой, чем социализм, послужило солнце. Люди стелили покрывала среди киосков и палаток, ели ланч, отдыхали с возлюбленными и детьми, кидали палки собакам. Но кроме того, они прислушивались к речам ораторов - кивали, спорили, хмурились над брошюрой, ставили подпись под воззванием, вылавливали из карманов пенсы, чтобы сделать пожертвование.
Мимо меня прошла женщина с жавшимися к ее юбкам детьми - это оказалась миссис Фрайер, бедная швея, у которой мы с Флоренс побывали осенью. Я ее окликнула - она заулыбалась и подошла.
- А я ведь вступила все-таки в профсоюз, - сказала она. - Ваша приятельница меня уговорила…
Мы обменялись несколькими словами; дети угощались леденцами на палочке - один протянули Сирилу, лизнуть. Тут грянула музыка, народ засуетился, загудел, вытянул шеи; мы подняли на плечи детей и стали наблюдать Карнавальное шествие рабочих: процессию, наряженную в традиционные костюмы всех ремесел, несущую профсоюзные знамена, транспаранты, цветы. Шествие не кончалось добрых полчаса, а когда оно стало удаляться, зрители проводили его кликами, свистом и аплодисментами. Миссис Фрайер даже прослезилась, заметив в карнавальных рядах старшую дочь соседей, одетую девочкой-торговкой спичками.
Я соскучилась по Флоренс и начала всюду высматривать ее сливовый костюм и маргаритку, но, хотя все профсоюзные знакомцы, бывавшие у нас дома, мне уже попадались на глаза, Флоренс не встретилась ни разу. Наконец я нашла ее в палатке для выступлений: она провела там весь день, слушая ораторов.
- Слышала? - спросила она. - Поговаривают, что приедет Элеонора Маркс; я боюсь выйти из палатки - как бы не пропустить ее речь!
Оказалось, Флоренс с завтрака ничего не ела; я отправилась в киоск - купить ей пакетик улиток и чашку имбирного пива. Вернувшись, я застала рядом с ней Ральфа: бледный, как никогда, он все так же оттягивал воротничок. Сидячие места в палатке были заняты, часть слушателей стояли. Было жарко и душно, ораторов слушали невнимательно, раздражались. Один из них высказал непопулярную точку зрения, и его зашикали.
- На тебя шикать не станут, Ральф, - заверила я, но при виде его несчастного лица оставила ребенка с Флоренс, взяла Ральфа за руку и вывела на свежий воздух. - Пошли, пошли, покурим. Нельзя выдавать слушателям, что ты нервничаешь.
Мы остановились у полотнища палатки; двое знакомых с фабрики Ральфа, проходя мимо, помахали нам рукой, я зажгла две сигареты. Ральф взял сигарету трясущейся рукой, едва не уронил, улыбнулся и проговорил извиняющимся тоном:
- Я, должно быть, выгляжу дурак дураком.
- Ничего подобного! Помню, я в первый раз боялась ничуть не меньше. Я думала, меня стошнит.
- Я тоже только что думал, меня стошнит.
- Так все думают, и никого не тошнит.
Я немного слукавила: мне часто случалось видеть, как нервные артисты склонялись за кулисами над тазиками и пожарными ведрами, но Ральфу я, разумеется, об этом не стала рассказывать.
- Приходилось ли тебе хоть раз, Нэнс, выступать перед буйной публикой? - спросил Ральф.
- Что? В одном зале - "Диконз" в Излингтоне - перед нами выступал один незадачливый комик, так несколько парней выскочили на сцену и перевернули его вниз головой над рампой - пытались поджечь ему волосы.
Ральф замигал и поспешно оглянулся, словно желая убедиться, что в палатке нет открытого огня, которым могла бы воспользоваться недоброжелательная публика. Скосился на свою сигарету, поморщился и выбросил ее.
- Если я тебе не нужен, - сказал он, - я бы пошел в сторонку - еще разок повторить речь.
Я не успела раскрыть рта, как он улизнул, оставив меня курить в одиночестве.
Я не имела ничего против, потому что снаружи было лучше, чем в палатке. С сигаретой в зубах я скрестила руки на груди и осторожно прислонилась к полотнищу. Закрыв глаза, я подставила лицо под солнечные лучи, потом выбросила окурок и зевнула.
И тут рядом раздался женский голос, заставивший меня вздрогнуть.
- Вот уж кого никак не ожидала встретить на рабочем митинге, так это Нэнси Кинг.
Я открыла глаза, выронила сигарету, обернулась к женщине и вскрикнула:
- Зена! Ой! Ты ли это?
Это и вправду была Зена: пополневшая и еще больше похорошевшая, в алом пальто, на запястье браслет с амулетами.
- Зена! - повторила я. - Ох! Как я рада тебя видеть.
Я пожала ей руку, она рассмеялась.
- Я встретила здесь сегодня чуть ли не всех своих знакомых девушек, - сказала она. - А потом вижу еще одну, рядом с палаткой, с сигаретой в зубах, и думаю: господи, похоже, это старушка Нэн Кинг? До чего же будет забавно встретить ее через столько времени - и не где-нибудь, а здесь! Подхожу ближе, вижу стриженые волосы - точно, ты.
- Зена! Я была уверена, что никогда больше о тебе не услышу. - Она ответила робким взглядом, и я, припомнив, сильнее сжала ее руку и переменила тон: - Но как же ты могла? Тогда в Килборне - оставить меня в таком положении! Я думала, не выживу.
Она тряхнула головой.
- Ну и что! Я тоже из-за тебя потеряла деньги.
- Знаю. Свинство с моей стороны! Ты, наверное, так и не попала в колонии…
Зена сморщила нос.
- Моя подруга, которая ездила в Австралию, вернулась обратно. Говорит, там полно грубых детин, и нужны им не квартирные хозяйки, а жены. И я передумала. В конце концов, мне и в Степни неплохо.
- Ты теперь живешь в Степни? Тогда мы почти что соседи! Я живу в Бетнал-Грине. С возлюбленной. Погляди, она вон там. - Взяв Зену за Плечо, я указала на переполненную палатку. - Она у помоста, с ребенком на руках.
- Никак это Фло Баннер, что работает в приюте для девушек!
- Выходит, ты ее знаешь?
- У меня две приятельницы жили в Фримантл-хаусе, они только и делают, что нахваливают Фло Баннер! Для тебя, наверное, не секрет, что половина тамошних девушек по уши в нее влюблены…
- Во Флоренс? Ты ничего не путаешь?
- Ну да!
Мы снова заглянули в палатку. Флоренс теперь стояла и махала оратору какой-то бумагой. Зена рассмеялась.
- Вообразить только - ты и Фло Баннер! Уж она-то не станет учиться у тебя сумасбродству.