Мне кажется, что вы с Сашенькой где-то в большом городе, но не в Петербурге, может быть, в Москве? Я ведь была в Москве проездом и совсем не знаю города, так что и вообразить не могу ваше местечко, где вы там спрятались?
Ты знаешь, мамочка, иногда я подхожу к морю, наша вилла вблизи берега, подхожу и думаю: "Господи, как мне его переплыть?!" Прямо бы бросилась в волны и плыла, плыла, плыла.
Сегодня мне снился чудный сон: как будто сидим у нас в Николаеве на веранде ты, папа́, Сашенька, я и пьем чай… – Да, вот такой сон: весна, рамы выставлены, белая скатерть на столе, солнечные зайчики вспыхивают в кронах деревьев, и мы все дома. А потом вдруг папа́ встал и улетел, как клок дыма. Помнишь у Чехова рассказ "Черный монах" – очень похоже. Впрочем, я посмотрела в начало письма и увидела, что все это тебе, дорогая мамочка, уже писала, но не буду вычеркивать, – пусть будет, как есть.
Опять я прыгаю с одного на другое, да еще повторяюсь, но это оттого, что голова болит и в ней бедлам и душа не на месте. Дай бог, все образуется! Вот пишу я вам с Сашенькой и чувствую, как с каждой минутой мне становится лучше и легче. Как будто расчищается передо мной заваленная камнями моя дорога, моя душа, мой жизненный путь.
Достигну цели я? Достигну. Если считать целью внешние блага. А к большому богатству я не стремлюсь. Жизнь развивается не по законам арифметики, иначе бы кто-нибудь один уже давно захапал весь мир. Но есть Божественный промысел, и одному никогда еще не удавалось захапать весь мир, полмира – это, пожалуйста, случаи бывали очень близкие, половину не половину, но треть, шестую часть и т. п. Потом, что в богатстве хорошего? Уже сейчас, даже при тех невеликих средствах, какими я располагаю, многие смотрят на меня как на дойную корову. Это нелегко ощущать. Я хочу помогать нашим и помогаю, по возможности, через третьих лиц. Я уже не выношу благодарственных слов, мне тяжело их слушать, при этом я чувствую себя не благодетельницей, как должно бы, а едва ли не воровкой, обобравшей людей за их спиной, а потом отдающей им крохи с барского стола. Хотя это не так, я делаю деньги "из воздуха". Это выражение моего учителя и благодетеля банкира Жака, царство ему небесное! Не знаю, за что и почему, но он пригрел и учил меня совершенно бескорыстно. Это его золотые слова: "Мари, никогда не занимайтесь маленькими деньгами, они даются очень тяжело, и перспективы на этом поприще нет. Занимайтесь большими цифрами, большими проектами, даже грандиозными, большие деньги делаются из воздуха, вы это запомните раз и навсегда!"
Иногда я почти физически чувствую, что где-то там, в России, бродят мои неприкаянные детки. И я там, в России, а здесь все мираж, все неправда, сон, а явь там, где меня нет.
В Париже я почти вырастила и воспитала себе кузину. Мы всем говорили, что мы кузины. Ее звали… Хотя почему звали? Ее зовут Уля. Она замечательная русская девушка, необыкновенно умная и переимчивая от природы. Все было хорошо, да вдруг моя Уля вышла замуж за бывшего казачьего есаула; все бы славно, да он оказался запойный. Когда я уезжала в Тунис, то предложила ей ехать вместе, но она не захотела бросать своего пьянчужку. "Мой крест, – говорит, – я его и понесу". Сначала мы переписывались, а теперь уже четвертый месяц, как она канула в небытие. Прежний адрес молчит. Где она? Что? Сейчас поеду в Париж и обязательно ее разыщу, ни перед чем не остановлюсь. Если б вы знали, какая она хорошая, моя Улька! Я без нее совсем одна. Ну, ладно, хватит плакаться. Все. Точка.
Дорогая мамочка, у меня твои волосы, и как же мне нелегко с ними управляться! Я помню, как ты сама мучилась, особенно с мытьем и расчесыванием. Помню, ты и отрубями мыла, и сывороткой. А здесь меня девочки научили мыть черным сирийским мылом, мыло замечательное, из оливкового масла они делают, чудо просто! А потом хной. И у меня сейчас до того густые и крепкие волосы, что обрезать жалко, уже ниже пояса, но я все равно обрезаю. Не до пят же мне их растить? Девочками я называю жен моего партнера и хозяина виллы, на которой я живу, – так мне веселей. У него две жены и обе очень милые, хотя совсем разные. Опять я пишу тебе всякую чепушню. Помнишь, как бабушка говорила: "чепушня" вместо "чепуха". Простите мою сумбурность, дорогие мои.
Целую тебя, любимая мамочка!
Целую тебя, любимая Сашенька!
Крепко-крепко! Много-много!
Вечно Ваша
Маруся".
Мария перечла написанное. Натолкнулась на место, где она утаила от мамы мужа Мишу с детками, смутилась, но не стала ничего поправлять. Не напишешь ведь маме, что этот паренек на одиннадцать лет моложе… стыдно. Да и не будет никогда ничего между ними, так, наваждение… А деточки сидели на коленях у синеглазого Миши, как ангелята. Потом вдруг вспорхнули ему на плечи, стали маленькие, как воробушки, только белые-белые… вспорхнули и улетели. Скрылись из виду, то ли в чащобе их старого сада, то ли в синем небе – она не запомнила, не уследила…
Мария заплакала, уткнувшись в маленькую подушку, набитую сухими лепестками роз. Эту подушечку подарила ей младшая жена Хаджибека Фатима, чтобы спалось лучше. Мария плакала долго, и вместе со слезами уходила из ее души щемящая боль и тяжесть, становилось все легче и легче, так она и уснула. А когда проснулась, может быть, через полчаса или через час, то, еще не открывая глаз, почувствовала, что в душе все встало на место и голова почти не болит. Тут она услышала, как кто-то скребется в дверь, угадала, что это мальчишки, и крикнула им радостно:
– Заходи!
И они влетели в комнату вихрем и кинулись ей на грудь с ликующим визгом и хохотом.
– Муса! Сулейман! – тут же ворвалась в открытую дверь их мать Фатима.
– Ничего! Ничего! – остановила ее Мария. – Мы играем! – И обхватив малышей, она крепко прижала их к себе, расцеловала в лукавые мордашки и принялась хохотать и баловаться вместе с ними.
XXVI
На другой день рано утром на виллу господина Хаджибека позвонила Николь и попросила подозвать к телефону Марию.
– Так, – сказала Николь вместо "здравствуйте" и сделала значительную паузу, как актриса, она обожала держать паузу и умела это делать. – Так, через час за тобой придет машина, яхта под парами, разрешение папа дал (под папа она имела в виду своего мужа), правда, посылает вместе с нами сторожевик, боится, что море сейчас слишком бурное. Ты меня поняла?
– Да, – отвечала Мария и тоже взяла паузу.
– Алло, ты что, не слышишь? Я спрашиваю: ты поняла, что мы отплываем?
– Да.
– Ну, слава богу! Так, тряпок много не бери, я взяла всего два чемодана. Лучше в Париже купим. Я так мечтаю пройтись по магазинам! Целую. Тебя привезут прямо на пирс. Я буду ждать.
– Хорошо, – сказала Мария, положила трубку и подумала, что, может быть, так оно и к лучшему. Перемена обстановки. Да и дело важное. Бумаги все готовы, лежат в портфеле, а что касается тряпок… Николь права.
Еще через два с половиной часа Мария была на пирсе Бизертинского порта. Там она увидела, что яхта стоит почему-то далеко в гавани – это ее смутило. Почему? Но тут ей подали ялик с гребцами, и скоро уже Николь приветствовала ее на борту "Николь". И сразу же моторы застучали на полные обороты, и яхта двинулась из створа бухты в открытое море. Мария даже сообразить ничего толком не смогла, только поняла по хитрым глазам Николь, что та не только что-то замыслила, но уже и осуществила.
– Спустимся в мою каюту, дует, – сказала Николь и почти силой потащила Марию за собой.
Обзор в каюте был потрясающий, и Мария на какое-то время забыла обо всем на свете.
XXVII
– Ну, моя любимая кузина. И что ты тут против меня замыслила? – лукаво глядя на Николь, спросила ее Мария, когда яхта вышла в открытое море и стало слышно, как наверху ставят парус.
– Ха-ха-ха! – упав ничком на широкую кровать, захохотала Николь и, как девчонка, задрыгала от восторга ногами, так, что туфли полетели в разные стороны. – Секрет! Секрет! Ха-ха-ха!
Мария села в удобное кожаное кресло напротив кровати и стала ждать, пока ее названая старшая сестренка успокоится.
Наконец Николь отсмеялась и по-детски хитро взглянула на Марию сквозь пальцы.
– Так говори же! – миролюбиво попросила ее Мария. – Говори, не тяни душу!
– Я, конечно, подлая, – отнимая от лица руки, сказала Николь, – но уж очень мне хотелось тебя развлечь!
– Догадываюсь, – Мария взглянула на нее с улыбкой, а у самой сердце похолодело: "Неужели она сделала то, что мне кажется?"
– Да, – вставая с кровати и подбирая разбросанные по ковру туфли, подтвердила Николь, – от тебя не скроешься. Но, извини, мне правда очень хотелось тебя развлечь! Ну что, пойдем на палубу?
– Давай еще посидим здесь, – попросила Мария, собираясь с духом.
– Ладно, – охотно согласилась Николь. – Ты знаешь, я все эти дни так за тебя переживала! Мне очень понятно то состояние, которое у тебя было и еще чуточку осталось. Я испытала похожее, когда меня вышвырнули из марсельского варьете, и тут же умерла мама, и отец запил горькую. Со мной тогда тоже случилось что-то подобное. Хотя это другое, я понимаю… но жить не хотелось. А потом все прошло, и я опять втянулась, как сказал бы мой муж, встала в строй.
– Спасибо, дорогая сестренка. – Мария взглянула на Николь с благодарностью и подумала, что та далеко не такая простенькая капризная барынька, как думают о ней многие. К сожалению, почти все люди живут искаженными представлениями друг о друге. Дело, наверное, в том, что львиную долю фактической, этической и всякой другой информации каждый человек получает от того самого человека, о котором и составляет свое мнение. Не зря ведь говорят: как ты сам себя преподносишь, так люди о тебе и думают. Иногда наступают прозрения… но это уже совсем другая тема. Хотя и прозрения могут возникать на ложной или во всяком случае деформированной основе, но это мало кто учитывает, особенно из прозревающих.
Николь подошла к окну и стала смотреть в море и в небо, – картина завораживала, и она замолчала надолго.
А Мария тем временем думала о своем новом положении: понятно, что там, наверху, на палубе, Михаил и, наверное, его отец инженер-механик. Конечно, в пути они не помешают, море неспокойное, сильный боковой ветер. В такую погоду с парусом могут управиться только очень ловкие и опытные, а про команду яхты этого никак не скажешь. Так-то оно так, но…
– Ой, смотри! – прервала ее размышления Николь. – Смотри, как закипает вода, цепочками, вон там, слева по борту. Это то, о чем нам рассказывал мсье Пиккар. И чайки кричат! Ты слышишь?
– Слышу? Как я могу услышать через стекло? Вижу – да, они там прямо кишат!
Яхта проходила мимо рифов вблизи бывшего Карфагена. Вода действительно вскипала там цепочками, словно кто-то силился вынырнуть. А крики чаек, наверное, были похожи на отчаянный зов о помощи.
– Это те самые юноши и девушки из знатных семей Карфагена, которых римские легионеры столкнули за борт своих галер, – тихо проговорила Мария. – Боже мой, как все связано в этом мире! Потянешь за одну ниточку, а вытянешь целый клубок.
– Да, – сказала Николь, – красивую историю рассказал нам мсье Пиккар. Кстати, он вполне ничего… у тебя как с ним? – она добавила это таким тоном, как будто бы и не настаивала на ответе. Но Мария все-таки ответила.
– Трудно сказать. Сейчас я вообще ничего не знаю.
Они помолчали. Каждая о своем. А потом, не сговариваясь, двинулись к двери.
Ветер на палубе свистел пронизывающий, и оголтелый крик чаек доносился от рифов довольно громко.
– Как они противно кричат! – поморщилась Мария.
– Выхватывают друг у друга рыбешку – вот и возмущаются, – ответила Николь. – О-ля-ля! Холод собачий, я пошла одеваться, – и она тут же спустилась в свою каюту.
А Мария осталась на палубе.
Было ли ей холодно?
Она этого не замечала. Она видела перед собой только инженера-механика Груненкова Ивана Павловича, светловолосого, голубоглазого, ладного, еще молодого мужчину. Он улыбался ей на все "тридцать два" и кланялся.
А она стояла, как истукан, а потом вдруг у нее сорвалось с губ:
– А где ваш Миша?
– Миша? – Инженер-механик как-то растерялся, оттого что вопрос был задан почти трагическим шепотом. – Миши здесь н-нет… Миша…
– Да-да-да, простите, я сейчас, – и Мария застучала каблучками вслед за Николь, но уже не в ее, а в свою каюту.
Ее каюта была поменьше, но обзор моря и неба и отсюда открывался замечательный. Мария мельком взглянула в окно на небо, на море, а потом села в кресло спиной к окну, и тяжелая, безысходная тоска навалилась на нее, как будто плиту надвинули. "Это сколько же телепаться до этого Марселя? А потом тащиться в поезде до Парижа? Какая скука! Какая смертная скука!" Она хотела поплакать от обиды, но даже не плакалось, так ей было горько. "Вот так всегда, – думала Мария, – блеснет одно, а выплывет другое. Какая тоска! И улыбается этот Иван Павлович, как китайский болванчик. Мастер-ломастер! Ну, Николь! Я тебе воздам по заслугам! А где же этот бедный Миша? Небось копается с каким-нибудь мотором где-то в мастерских Бизертинского порта. Кстати, их хорошо бы купить… Сейчас они могут стоить чепуху, а со временем… Да, надо сказать Хаджибеку. А губернатор поможет со сделкой, они перед ним все трепещут".
– Эй, вот ты где! – заглянула в каюту Николь.
– Входи, – пригласила Мария.
– А я тебя ищу, а ты пропала, – затараторила Николь, – а он, ох, как хорош! У тебя со вкусом все в порядке! – Она лукаво стрельнула в Марию глазами и дурашливо потупилась, хлопая ресницами.
– Не валяй дурака, – почти зло сказала Мария, – ты ведь прекрасно знаешь, что если речь идет об инженере-механике, то он скорее твой, чем мой.
– Это еще почему? Только оттого, что я старше тебя?
– Нет, – засмеялась Мария. – А почему? Ты знаешь не хуже меня. Ладно. Давай хоть пасьянс разложим от скуки, ты взяла карты?
– А как же! Я без них никуда не езжу. Сейчас принесу.
Николь принесла запечатанную колоду карт. Мария затеяла довольно простенький пасьянс, и он сошелся.
– Тебе в картах везет, – подмигнула Николь.
– Твой прозрачный намек понятен, – в тон ей отвечала Мария, – но я и в любви не теряю надежды.
– Правильно делаешь! – Николь чмокнула Мари в щеку. – Боже мой, как я счастлива, что хоть на старости лет у меня появилась такая сестренка, как ты!
– Ну, тебе до старости еще далеко. Не кокетничай! Ты выглядишь изумительно!
– Спасибо. Я чувствую, что ты не врешь.
– А когда я тебе врала?
– Ну, – Николь помедлила с ответом, – ну, наверное, ты права, я что-то не припомню.
И обе они одновременно подмигнули друг дружке.
– Кстати, мы уже давно вышли в открытое море, и не грех накрыть в кают-компании второй завтрак. Ты не против, если я приглашу инженера? – спросила Николь.
Мария пожала плечами: мол, какая разница? Но тут же спохватилась и добавила:
– Пригласи обязательно.
– Хорошо, тогда я пошла распорядиться, – Николь игриво выпорхнула за дверь.
Кают-компания на этой большой, фактически океанской яхте была отделана красным деревом и инкрустирована перламутром. Притом не тяпляп, а с большим вкусом, с тем артистизмом, который отличает подлинное от подделки.
Стол в кают-компании был накрыт на три персоны и прекрасно сервирован.
– Право, неловко, – бормотал Иван Павлович, усаживаясь за стол и пряча под белой скатертью свои иссеченные работой с металлом грубые кисти рук.
– Очень даже ловко, – отвечала ему Мария, – мы искренне рады вам. И просим впредь обедать и ужинать вместе с нами. Вы равный.
– Спасибо, спасибо за честь. – Иван Павлович покраснел, а его блеклые голубые глаза вдруг налились синевой и заблестели. – Я это, я не успел вам сказать давеча на палубе: мой Михаил ведь поступил в Марсельское военное училище и теперь уж, точь-в-точь как я, будет подводником.
По выражению лица Николь Мария поняла, что та уловила суть высказанного инженером-механиком, ведь Марсель, он на всех языках Марсель, и не только уловила, но, видимо, была в курсе событий в семье инженера-механика, а просто скрывала все до поры до времени.