- Сейчас нет. А в свое время было довольно много. - Я вздохнул и помолчал, прежде чем продолжить. - Это одна из существенных неприятностей, связанных с возрастом, - понимаешь, скольких ты пережил, и со временем это становится слишком тяжело. Они живут так мало, а мы так долго - такое ощущение, что производишь на свет череду детей с какими–то редкими заболеваниями и заранее знаешь, что через десять–пятнадцать лет они их унесут в могилу…
- Да, - согласилась она, - но зато какое удовольствие они доставляют - так приятно чувствовать, что рядом есть живое существо.
- Я знаю, и мне этого страшно не хватает. Но с каждым годом терять котов становится все тяжелее и тяжелее. Это чувство накапливается со временем, и потом, когда умирает очередной кот, наступает такой момент, когда ты понимаешь, что никакое удовольствие не может сравниться с той непереносимой болью, которую доставляет их смерть. И каким бы тяжелым и неприятным ни было это чувство, понимаешь, что лучше больше не заводить котов, - ты лишаешь себя удовольствия, но, по крайней мере, избавляешься и от страданий.
Впрочем, в том, что я говорил, безусловно был элемент расчета. Я не знал в Лондоне ни одного человека, который мог бы дать мне совет относительно старых шляп… и не знаю, о чем я думал, флиртуя с девушкой, которая была младше меня на сорок лет, но именно этим я и занимался. Наверное, это каким–то образом было связано с рассказом Порлока о том, что он живет с двумя женщинами. Если он может, то почему бы и мне хотя бы не пофлиртовать с молодой симпатичной женщиной? Все казалось возможным. К тому же вряд ли бы мне удалось ее охмурить. Да и что бы я стал с ней делать?
- Знаете, по–моему, лучше любить и потерять… - промолвила она, лениво поигрывая серебряным колечком, продернутым через ее пупок, сквозь которое цепочка уходила вниз в лоно тьмы.
- Только не тогда, когда теряешь уже пятнадцатого… - возразил я. - Вся моя жизнь разделена на разных Полли, Принцев и Бинго…
- Томас Элиот?
- Что–то вроде.
- У него много стихотворений о кошках.
- Да, хотя в данном случае я пытался сделать кошачье переложение "Бесплодной земли". Вы любите поэзию? - спросил я.
- Только стихи о котах.
- Да?
- Да нет, я шучу. Мне нравится кое–что из прошлого века. Оуэн, Оден, Макнис, Бетжемен, Джон Хели. Раньше я их не понимала.
Я не ожидал, что она упомянет мое имя, но почему–то расстроился, когда не услышал его.
- До этого тоже писали стихи о котах, - заметил я. - Вот помню "Оду на смерть любимого кота, утонувшего в аквариуме с золотыми рыбками" Томаса Грея.
Она задумалась.
- Как–то это очень печально звучит. Послушайте, вам действительно так нужна эта шляпа "May May"? - помолчав, спросила она.
- Да, у меня есть приятель, который просто жить не может без нее, - ответил я.
- На Камденском рынке по воскресеньям торгует один парень, у которого она может быть. Если хотите, я съезжу туда с вами завтра… Я все равно туда собиралась, так что мне это не составит труда.
- Да, это было бы замечательно. Где мы встретимся?
- В час у станции метро "Камден".
- Отлично. Как вас зовут?
- Мерси, Мерси Рапг. А вас?
- Хилари Уит.
- До завтра, Хилари.
- Увидимся в час. Мерси.
Я абсолютно одурел от счастья и полдороги до вокзала прошел пешком, прежде чем пришел в себя. Каким–то образом мне надо было взять себя в руки: она была всего лишь любезна, она проводит меня до прилавка и уйдет, нет, она пригласит меня в клуб, и мы… да прекрати же ты, глупый старик.
Времени оставалось много, и я не знал, чем его занять. Я полагал, что мне без проблем удастся вернуться в Нортгемптоншир. Однако объявление на газетной стойке избавило меня от этого заблуждения: "Страшная железнодорожная катастрофа, движение приостановлено" - жизнерадостно сообщало оно. Таким образом, на весь субботний вечер я застрял в Лондоне.
Субботние вечера всегда казались мне самым тяжелым временем для человека, в одиночестве оказавшегося в чужом городе. Все возвращаются домой, чтобы принять ванну перед обильным обедом в кругу любящей семьи, а ты стоишь под дождем и наблюдаешь через окна за их ярко освещенным счастьем.
К счастью, я продолжал ежегодно платить членские взносы в размере пятидесяти фунтов как провинциальный член Кенсингтонского художественного клуба, поэтому мне было где преклонить голову и поесть. Я с радостью обнаружил, что он по–прежнему является бастионом презренных старомодных обычаев и не пошел ни на какие уступки современному пуританству. В баре, с пола до потолка увешанном изображениями людей, вещей и животных в золоченых рамах, все курили, а многие из моих ровесников были основательно пьяны. Какой–то старик, разглагольствующий о гольфе, катался по полу из соображений наглядности, дама лет сорока, сняв кофточку и лифчик, отплясывала на рояле под джазовую музыку, которую исполнял тип с повязкой на глазу и вандейковской бородой, а другая дама хлопнула меня по плечу, как только я заказал себе выпивку.
Думайте что хотите, но у наркодилеров нет никаких возрастных предубеждений, - за те двадцать минут, что я стоял у метро в ожидании Мерси, мне трижды предложили кокаин. Когда я в последний раз был в Камдене, он представлял собой район мрачных ирландских питейных заведений, грязных каналов, дешевых разносчиков, Ширли Конрана и доктора Джонатана Миллера. Теперь он выглядел так, словно сюда съехалась молодежь со всех концов света, чтобы обменяться одеждой и поговорить на чужих языках. Так моему взору предстали неаполитанцы в одеяниях американских негров, беседовавшие друг с другом по–испански, четыре японки в андских головных уборах, щебетавшие на магрибском наречии, растаманы, говорящие на малайском, сикхи, смеющиеся по–португальски, англоговорящие шведы, ортодоксальные раввины из Нигерии, болтавшие на языке урду.
Я думал, что она не придет, почти хотел, чтобы она не пришла: в моем возрасте надежду переносить еще труднее, чем рак простаты. По крайней мере, к раку простаты ты внутренне готов.
И вот я увидел ее перед собой - улыбающуюся и еще более прекрасную, чем в первый раз. Я забыл, какая она высокая - почти на фут выше меня. Мне стало неловко.
- Привет, - сказала она. - Прости, что опоздала. Пошли? - Она взяла меня под руку и повела сквозь толпу. - Забавно, - сказала она, - мне надо было предупредить тебя об этой шляпной лавке… и женщинах… шляпные магазины каким–то образом вызывают у женщин эротические спазмы. Не знаю, в чем тут дело. Этот парень торгует себе в убыток только ради общения с девицами. Можешь сам убедиться.
Мы подошли к целому городку прилавков, сгрудившихся у самого моста через старый канал Гранд - Юнион. Среди тех, что выходили прямо на улицу, оказался и шляпный, вокруг которого, как и предупреждала Мерси, крутилась целая стайка женщин, по очереди примерявших все подряд и рассматривавших себя в зеркало. Какая–то малолетняя финка в полузабытьи терлась своими гениталиями о край стола. Когда продавец надевал на них шляпы, примеряя их под разными углами, по телам женщин пробегала дрожь, и они издавали стоны восторга. Мерси подвела меня к прилавку. - Привет, Гай, - сказала она продавцу и, перегнувшись через шляпы, поцеловала его в губы. Присутствующие дамы зарычали.
Для того чтобы снова завладеть вниманием, одна натянула на себя рыбацкий кожаный шлем с шипами и капризно воскликнула:
- Гай, Гай, мне идет? Если носить с резиновой мини–юбкой? И красным кожаным лифчиком? А, Гай?
Но Гай смотрел на Мерси, лишь краем глаза замечая покупательницу и умышленно не обращая на нее никакого внимания.
- Привет, Мерси, - сказал он. - Как дела?
- По–разному, - ответила она и повернулась ко мне. - Гай, это Хилари, ему очень нужна серая шляпа "May May" середины девяностых, у тебя не найдется такой?
Я пожал руку Гаю, и он оглядел меня с ног до головы.
- Она не подойдет к этому костюму, дружище.
- Мне она нужна для друга.
- Хорошо.
Он залез под прилавок и достал оттуда именно то, что, на мой взгляд, было надето на Порлоке.
- Ну вот, я купил это всего пару дней назад у какого–то типа из Средней Англии. Это ведь теперь коллекционные вещицы - эти "May May" середины девяностых. Она вам обойдется не меньше, чем в шестьдесят фунтов.
- Да брось, Гай! - сказала Мерси. - У него нет таких денег. Шестьдесят фунтов за шляпу!
На какое–то мгновение на лице Гая появилось выражение всепоглощающей ненависти.
- Я сделал все, что мог для вас… - начал было он. - Ладно, тридцать - это ровно столько, сколько я за нее отдал.
- Ты мой зайка, - сказала Мерси и, снова смяв несколько шляп, обняла его и лизнула в ухо. Я отдал ему тридцать фунтов, Мерси, прощаясь с Гаем, смяла еще несколько шляп, после чего взяла мою руку и мы выбрались из кишащей толпы женщин, которая тут же сомкнулась за нами.
У тех, кто вел военные действия в буше, вырабатывается инстинктивная реакция на недоброжелательный взгляд, и я чувствовал, что Гай смотрит нам вслед с закипающей яростью, что, в свою очередь, доставляло мне несказанное удовольствие, потому что я уводил ее от него.
- Ты не говорил, что пишешь стихи, - сказала она.
- Да.
- А вчера вечером я прочитала одно из твоих стихотворений в антологии.
- Какое?
- "Кошачью пижаму".
- Разве можно считать себя поэтом, если не пишешь уже тридцать лет, - сказал я.
- Думаю, нет… если ты все это время занимался чем–то другим. Чем ты занимался?
- Ничем, - ответил я и испустил непроизвольный вздох, как надувной матрац, на который плюхнулся толстяк.
- Как это печально, - с искренней грустью промолвила она. - Так, значит, ты действительно ничего не написал за тридцать лет? И не собираешься снова вернуться к этому? А может, ты уже начал писать?
Мне почему–то не хотелось говорить об этом - в этот момент все это казалось далеким и бесконечно скучным. Кроме того, проявленное ею сочувствие отозвалось у меня дрожью в промежности, желаннее которой для меня ничего не было.
- Если не возражаешь, я бы предпочел не обсуждать это, - грустным голосом сказал я.
- Конечно, о чем речь, сняли. - Она задумалась. - Может, пойдем пообедаем?
- Конечно, - согласился я. - Куца?
- Не знаю… - Мы стояли на задворках, и ее охватил приступ нерешительности. - Может, ты не хочешь обедать, а хочешь вернуться домой…
Я чувствовал, что все начинает рушиться и, если я сейчас не найду места, чтобы пообедать, все закончится прямо здесь. Я принялся отчаянно оглядываться по сторонам и вдруг заметил знакомую дверь. Это был тот самый полуподвальный ресторанчик, куда много лет тому назад водил меня Блинк.
- А вот прекрасное местечко, - затараторил я. - Там вкусно кормят. - И прежде чем она успела возразить, я схватил ее за руку и повел вниз.
Первая мировая война там уже закончилась, и победа была одержана кенийскими азиатами.
Не успел я переступить порог, как меня окружили ароматы Найроби сорокасемилетней давности. Мы сели за простой сосновый стол, на котором уже стояли чашки и безупречно чистый стальной кувшин с водой, и молодой официант принес нам меню, зашитое в пластик.
- А что это за кухня? - опросила она.
- Азиатская кухня выходцев из Кении.
- Разве кенийцы не африканцы?
- Африканцы считают, что нет.
- Ты закажешь мне? Я вегетарианка - не ем ни рыбы, ни мяса.
- Уверен, что с этим никаких проблем не будет.
В кафе Рахмана в Найроби мои однополчане заказывали чудовищные блюда из жареной верблюжатины с древесной подливкой, вареные пудинги, состоявшие из самых разнообразных натуральных ядов, и жареное мясо с яичницей, которое воплощало собой воссоединение мамаши–крокодилихи со своим потомством. Я же демонстративно заказывал на суахили мого, также называемое кассавой, которое подавали с мандариновым соусом, карри с баклажанами, карахи карелу, тарку дал и мясо–гриль, чтобы проявить свой космополитизм. То же самое я заказал и теперь, снова на суахили, и мне снова было двадцать пять.
- Хочешь, я расскажу, чем я занималась вчера вечером? - спросила Мерси.
- Конечно.
Мерси закрыла свою лавку в шесть часов, забрала со стоянки свой стодвадцатипятикубовый мотороллер "пьяджо–велокораптор" и поехала в восточную часть Лондона, где спряталась у входа древнего магазина и начала наблюдать за домом напротив. Часа через полтора из дома вышел мужчина в сопровождении девушки лет двадцати пяти. Мужчина выглядел немногим старше, был крепок и хорош собой. Они остановились, чтобы поцеловаться, и мужчина запустил руку девушке под джинсы. Потом они обнялись и двинулись к машине, припаркованной на тротуаре. После чего сели в нее и уехали.
Мерси выждала еще пятнадцать минут, перешла улицу и открыла ключом входную дверь. Войдя в коридор, она свернула в квартиру на первом этаже и, не зажигая света, ощупью направилась в гостиную, которая была освещена оранжевыми отблесками уличного фонаря.
Гостиная была изысканно обставлена хромированной мебелью с кожаной обивкой, на стенах висели обрамленные афиши кинофильмов, и повсюду стояли шкафчики из мореного дерева, заставленные горами пластинок. На столе стоял проигрыватель с усилителем английского образца с единственной кнопкой переключения, стоивший, однако, несколько тысяч фунтов. Мерси налила в чайник воды на кухне, потом вернулась в гостиную и вылила ее на заднюю часть усилителя, затем открыла банку с консервированным грибным супом и вывалила его на проигрыватель. В шкафу в спальне висело несколько костюмов от Пола Смита; Мерси опорожнила в их карманы несколько банок с таитянскими овощами, а изнутри сбрызнула их диетической кока–колой. После этого она вышла из дома, села на мотороллер и поехала домой.
В одиннадцать вечера она сидела на диване, листая антологию поэзии XX века, когда раздался телефонный звонок. "Привет, Котенок", - произнес мужской голос. "Привет, папа, - ответила она. - Как дела?" - "Отвратительно! Твоя мачеха снова прорвалась в мою квартиру и испоганила все что могла!" - "А откуда ты знаешь, что это она?" - "А кто это еще может быть? У человека, который это сделал, был ключ, а это резко сокращает круг возможных кандидатов". - "Серьезно? А я думала, ключ от твоего дома есть у нескольких сотен женщин". - "Ну, ты преувеличиваешь". - "Да? Так что же она натворила?" - "Залила супом весь мой "Назуки"". - "Прискорбно". - "Ты же знаешь. Котенок, я только с тобой могу поговорить об этом". - "Да, сочувствую… Ну а как дела с этой новенькой, как ее зовут - Абрикосик?" - "Да, она замечательная. Мне кажется, она могла бы стать твоей новой мамой. И такая проказница, вчера вечером сделала мне минет в машине, пока я стоял у светофора". - "Bay…" - "Да, она великолепна. Мы собираемся в фетишистский ночной клуб, не хочешь присоединиться?" - "Нет, пожалуй, побуду дома". - "Уверена?" - "Да". - "Ну ладно. Тогда пока, Котенок". - "Пока, папа".
- Можно мне тебя кое о чем попросить? - спросила меня Мерси.
- Конечно.
- Можно я как–нибудь приеду к тебе? В следующие выходные? Мне так надоел этот город.
- Конечно можно.
Потом мы поговорили о котах, школе, в которой она училась, и всяком таком, а затем наступил момент, когда надо было прощаться, потому что впереди были следующие выходные.
- Здорово, значит, я приеду к тебе на следующих выходных, - сказала она на улице, потом обняла меня и поцеловала в губы. И я пошел к метро.
Вернувшись в Литлтон - Стрэчи, я попробовал продолжить работу над поэмой, но никак не мог сосредоточиться, я вообще не мог думать ни о чем, кроме предстоящего приезда Мерси.
Кроме этого, я ждал звонка Порлока, но он почему–то не звонил, а у меня не было ни номера его телефона, ни адреса, что тоже изрядно меня мучило. Больше же всего меня тревожила мысль о том, как я буду развлекать Мерси, когда она приедет. Прежде всего я собирался произвести на нее впечатление изобилием овощей. У меня на поле имелись довольно обширные овощные грядки, которыми я пренебрегал в последнее время. Их надо было срочно привести в порядок. В любом случае у меня росло довольно много спаржи, кроме этого можно было нарвать раннего салата, брокколи, редиски, лука–порея, ранней капусты, зимнего шпината и цветной капусты. И еще ботву молодой репы - главное, не забыть про ботву.
Я купил дом вместе с огороженным полем в четверть акра, которое располагалось между кладбищем и одним из концентрационных лагерей Сэма. Сэм давно стремился наложить лапу на этот треугольничек земли, даже нанимал фиктивных армейских офицеров, которые пытались реквизировать его под тем предлогом, что оно якобы находится в зоне стрельбищ. Мой огород находился в самом дальнем конце этого участка.
В среду я занялся там посадкой поздней капусты и пурпурных побегов брокколи. Затем я собирался прополоть ревень, поскольку это надо делать сразу, как только он появляется, но тут я увидел Бейтмана. Он помахал мне рукой и перемахнул через ворота. На этот раз на нем было декольтированное короткое платье от Лоры Эшли, черная кожаная мотоциклетная куртка и армейские ботинки.
- Эй, профессор! - закричал он.
Я опустил лопату, догадываясь о том, что с овощеводством придется повременить. Бейтман явно намеревался поговорить со мной.
Он любил разговаривать со мной и говорил всегда практически об одном и том же. О людях, которых мне довелось убить. Я неоднократно указывал ему, что все убитые мной были черными, как и он сам, но он говорил, что ему наплевать, так как он антигуанец, а не африканец.
- Привет, Бейтман, - сказал я. Он разлегся на траве рядом со мной, так что платье задралось и подол натянулся на его мускулистых черных бедрах.
- Профессор… я просто подумал, не зайти ли мне к вам и не дать ли вам возможность поделиться со мной своими воспоминаниями…
- Я не испытываю никакого желания вспоминать о войне, - сказал я. - И никогда не испытывал.
- Да бросьте, все вы, старики, любите этим заниматься. Можете без конца трындеть о Черчилле, и Гитлере, и Элвисе, и всех остальных.
- Сознайся, просто тебе нравится это слушать.
- Вовсе нет, я таким образом оказываю тебе социальную помощь… - он попытался выдержать паузу, но не смог справиться с нетерпением. - …Ну, валяй.
- Ну ладно, - сдался я в очередной раз. - Кения отличалась от остальных колоний Британской империи тем, что большинство колонизаторов там происходило из высшего сословия. Еще до войны они прославились своим образом жизни.
- Каким таким образом? - с готовностью спросил он.
- Выпивка, автогонки, охота, внебрачные связи, сексуальные извращения.
- Классно… и погода там, наверно, хорошая.
- Да, и погода там хорошая. Не знаю, но я почему–то всегда ощущал, что поселенцы сами спровоцировали восстание May May - по крайней мере, нигде в Африке такого не было - они поплатились за собственное вырождение…
- А что такого? Они просто наслаждались жизнью.
- Возможно. Теперь об этом уже мало кто помнит… но вообще, странная история, если задуматься. May May началось как кровавый мятеж, а закончилось шляпой.
- Шляпой? Какой шляпой?