Ох, не сдюжить! Народу бы больше, а то здесь гасим, а там упускаем.
Лица раскраснелись, на ладонях волдыри вздулись.
Прибежал Петька. Шлепанцы, шорты, а в руках – ничего.
– Пап, чего делаем?
Василий Петрович смерил его взглядом с ног до головы, ухмыльнулся.
– Ты на пляж что ли? Дуй к дому, переоденься: футболка, кроссовки… Короче не
маленький, разберешься… Топор возьми. Не дай Бог по деревьям огонь пойдет – не
остановишь.
Сказал и продолжил копать. Петьку как ветром сдуло.
– Вася, ты как?
– Нормально, воюем.
За пеленой дыма Викторыча не было видно, но, судя по голосу, орудовал лопатой где-то
рядом. В голову пришла старая шутка: два солдата из стройбата заменяют экскаватор. Нет, экскаватор им, пожалуй, ни к чему, а вот пожарная бочка с водой не помешала бы. Только
где ж ее возьмешь? Вспомнились стихи Успенского, которые читал сыну в далеком
голопузом детстве:
У пожарных дел полно:
Книжки, шашки, домино.
Но когда опасность рядом,
Их упрашивать не надо.
Полчаса на сбор дружине –
И она уже в машине.
Викторыч звал подмогу:
– Вася, беги сюда. Огонь к канаве спускается. Здесь не трава – кустарник. Сушняк.
Вспыхнет не хуже пороха.
Василий Петрович оглядел свой фронт работ, с удивлением отметил, как рядом машет
лопатой Ванька-фермер. Откуда взялся? Когда подошел? Кивнул ему в знак приветствия и
кинулся в дымовую завесу.
Сосед самоотверженно противостоял стихии, но силы были неравны. Шаг за шагом, метр
за метром языки пламени пожирали траву, подбираясь все ближе и ближе к старому
малиннику. Дым, застилал глаза, вызывая слезы, проникал в нос, провоцируя жуткий
кашель и удушье. Жар обжигал кожу и носоглотку, больно хватал за руки и пятки. Огонь
хитрил и не сдавался: там, где не мог пройти в лоб, точно притухал, но стоило только
отвлечься, как он кидался в сторону, обходил справа и слева, уверенно пробиваясь вперед.
– Иди отдышись, – посоветовал Викторовичу Василий Петрович, – не хватало еще тут
рухнуть геройски…
Не послушавшись, Викторыч продолжил копать.
– Один не сдюжишь, Васька.
Народ прибывал. Вот к ним присоединился инженер, что строил бытовку на краю
деревни, мужики с главной улицы, пожилая женщина с дочерью, которые недавно купили
дачу и теперь вдвоем поднимают участок. Все во всеоружии, подготовленные: у кого
лопаты, у кого топоры, у кого ведра.
Работа по тушению пошла слаженно и четко. Одни окапывают пожарище, другие
обрубают горящие ветви и кусты, третьи ямы копают, добывая песок да так, что любой
бульдозерист нервно курит в сторонке, четвертые этот песок в ведрах таскают и огонь
засыпают.
Такими темпами распространение огня удалось быстро ограничить, перехватить
инициативу у природы.
Отбив свой участок, Василий Петрович с Викторовичем вырвались из клубов дыма, дыша
полной грудью, жадно хватая ртом воздух. Силы иссякли, надо было прийти в себя.
Первый бой они выиграли. Пока другие продолжают тушить, можно пять минут в стороне
постоять.
С гордостью увидев, как Петька невдалеке активно машет топором, Василий Петрович
оценил ситуацию:
– Сколько у нас в деревне домов? Пятьдесят? А здесь человек пятнадцать…
– Раздолбайство, Вась, чего ж ты хочешь, – поддержал сосед, – мы-то сами хороши. Чего
сразу не кинулись?
Василий Петрович неопределенно пожал плечами: кто ж его знает.
Подошел инженер, запыхался, отдышка, оперся о лопату.
– Зря пришли. До деревни все равно бы не дошло…
Викторыч удивленно изогнул брови, услышав такое умозаключение.
– Как знать… твой дом крайний…
Рядом разговаривали женщины:
– Мы пожарных вызвали…
– Мы тоже…
– Я не по 112, прямо в город звонила, сказали уже едут…
– А мне пять минут назад сказали, что свободных экипажей у них нет, и если мы своими
силами не справимся, то к нам с лесничества машину может быть пришлют…
В промежутках между фразами прислушивались – не едет ли машина по лесной дороге.
Нет, тишина! Только треск горящего леса да короткие окрики добровольцев-огнеборцев.
И снова Василий Петрович с соседом кинулись в самую гущу событий. Огонь отступал, но сдаваться не собирался. Зажатый в тиски он извивался, прыгал на деревья, тихорился
на время и вспыхивал вновь там, где о нем уже и думать забыли. Короче, шел на любые
хитрости и уловки только бы остаться в живых.
– Заливать надо. Без пожарных не справимся, – резюмировал Викторыч.
Дым стелился по земле, не позволяя долго находиться в очаге пожара.
В момент очередного перерыва подошла Леночка:
– Устали? Передохните. Я воды из колодца принесла. Студеная. Охладитесь.
Василий Петрович сложил ладони лодочкой, подставив под льющуюся из канистры воду.
Омыл лицо, руки, вылил на голову, чувствуя, как леденящая прохлада распространяется по
всему телу, высвобождая его из оков пожара. Отхлебнул осторожно, потом все жаднее и
больше. Никогда в жизни ему еще не доводилось испить столь вкусной водицы! Сладкая, ободряющая, восстанавливающая силы, возвращающая к жизни.
Пока пил да умывался, Леночка рассказывала:
– Я всю деревню обошла. Всех предупредила о пожаре. Кто смог, тот пришел… Или кто
посчитал нужным…
– Ты у меня вообще молодец, – похвалил жену Василий Петрович. – И в избу, и коня… И
по тревоге поднять, и жажду утолить!
– Сплошное раздолбайство! – повторил ни к кому не обращаясь Викторыч свой диагноз
для всей страны. – Хорошо воскресенье сегодня. Люди есть. Деревня-то уже не деревня, а
дачный поселок. На неделе бы загорелось – привет всем! Пенсионеры да дети.
– И не говори, – согласился Василий Петрович. – Смотри, природа-то, она все
предусмотрела: низовой пожар, с которым человек бороться может, идет, а деревья никак
не занимаются, хотя все к тому. Дает нам природа шанс справиться с пожаром. А
поленимся, не начнем гасить вовремя, так огонь наверх перекинется. Тогда будет всем на
орехи.
– Твоя правда, Вася, – согласился сосед.
– Да и ты прав, Александр Викторович, – продолжила Лена.
Только сейчас Василий Петрович заметил, что жена негодует и с трудом борется с
эмоциями. Что стряслось?
– Вы только сюда, я сразу по деревне пошла… К соседу, тот, что на горке… который нам
дорогу разворотил прошлой осенью… что вечно "пионерский" костер жжет, так что до
беды недалеко…
– Кирилл Андреич, – уточнил Викторыч, – художник… от слова "худо".
Лена кивнула головой.
– Точно он! Я к нему – он же рядом, – ее глаза гневно искрились. – А он мне в ответ: "В
мои планы тушение пожара сегодня не входит". И закрыл дверь перед моим носом.
Что тут скажешь!
На дороге затарахтел двигатель, прервав все разговоры, и вскоре к месту пожара пыхтя и
фыркая подкатил ГАЗ-66 красной окраски, принадлежащий лесничеству. Два мужика в
камуфляже. Развернулись, сдали назад, размотали пожарный рукав.
Народ возликовал: наконец-то. Оказалось, что рано радовались. Бочка у ГАЗона всего-то
полторы тонны. На такую площадь, что мертвому припарки. Вылили в пять минут всю
воду, залив малую толику пожара.
– Все, воды больше нет, дальше сами, граждане дачники.
– Да вы что, – возмутились все, как один, – здесь река рядом, набирайте воду и вперед!
Лесники переглянулись. Долго спорили между собой и выясняли отношения. Оказалось, что помпу они забыли там, где последний раз бочку наполняли, а без помпы, как без рук.
Кран пожарный нужен. Иначе никак.
Тут Викторыч применил чудеса дипломатии. Возбужденную толпу оттеснил,
озлобившихся на народ лесников успокоил, объяснил: мы тут сами еще, конечно,
повоюем, лопатами помашем, песочек покидаем, но вы уж тоже не обессудьте, лес-то ваше
хозяйство, вам подконтрольное, так что давайте как-то сообща, рука об руку. Да и страшно
с дачи уезжать, когда огонь рядом недобитый остался. Послал сына, Сережку, в дом за
телефоном, созвонился с кем надо, кран пожарный нашел, договорился.
– Надо еще пролить, мужики, – это он лесникам, – вы ж понимаете. Так что ждем, надеемся
и верим.
С тем лесники и укатили. Через некоторое время огонь был локализован, остались лишь
некоторые очаги, дым поднимался то здесь, то там. С чувством выполненного долга люди
начали растекаться по своим дачным участкам, где остались еще дела и заботы. Только
Александр Викторович с Василием Петровичем, Леной и Петькой, да две старушки "за
семьдесят", ратующие за безопасность, продолжали устало бродить по пожарищу, засыпая
песком тлеющие кочки.
Надо отдать лесникам должное: слово свое сдержали и спустя час приехали, залили все, что гипотетически еще способно было гореть.
Затем, поблагодарив друг друга за самоотверженный труд, пожали руки, распрощались и
разошлись по домам.
В этот раз удалось отбиться.
…В среду вечером, когда у Василия Петровича проходила встреча с населением района, зазвонил телефон.
– Вась, я на даче был сегодня, – заговорила трубка голосом Викторовича, – снова пожар в
деревне…
У Василия Петровича все похолодело внутри, ком встал в горле.
– Ну…
– Кирилл Андреич вчера день рождения с друзьями отмечал… Говорят, еле из дома с
гостями выскочить успели… Короче, остались теперь у художника только труба печная и
фундамент. Хорошо, пожарные вовремя приехали, дальше не пошло…
Нести свой крест
Он называл ее кратко – Ксю, или ласково – Ксюша, в зависимости от настроения и
сложившихся обстоятельств. Она его всегда – деда, скорее даже – Деда. Именно так, с
большой буквы. В мире не существовало слов, чтобы выказать все те чувства, которые
переполняли ее душу. Он и она были одним целым. Родственными душами. Понимали все
на уровне взгляда. Два одиночества, однажды встретившиеся в одной беде.
Когда Ксю в одночасье лишилась обоих родителей – такое случается гораздо чаще, чем
нам хотелось бы, – он взял ее к себе. Много позже ей стало известно, что незадолго до их
встречи, предначертанной свыше, Деда похоронил жену и сына. Их души тоже улетели на
небеса. Ей было восемь, ему – за шестьдесят. Он холил ее и лелеял, любил и обожал, как
никого боле. Каждое утро заботливо заплетал аккуратные косички, завязывал банты и
провожал в школу. А она, отвечая взаимностью, готовила еду и содержала их скромный, но уютный дом в чистоте.
– Ты моя хозяюшка! – Деда улыбался в седую окладистую бороду, вокруг его глаз
собирались морщинки радости, но взгляд всегда оставался немного грустным. Он знал, что когда-то все закончится, и ей будет больно.
Каждый месяц они ходили на кладбище встретиться с родными. Вместе ухаживали за
могилами, сажали весной цветы, пололи летом сорняки, убирали мусор и омывали
влажной тряпочкой холодный гранит памятников, зимой расчищали снег.
– Мама, папа, не волнуйтесь, у меня все хорошо… Я скучаю, но теперь у меня есть Деда…
Я всегда буду помнить вас, – Ксю смотрела в глаза родителей и не замечала, как на землю
капают слезы печали.
Деда никогда не говорил со своими в голос, а только медленно шевелил губами, неслышно
читая молитвы. Он никогда не плакал, и его глаза всегда оставались сухими.
– Я выплакал все давным-давно…
Они никогда не были родственниками, но стали единой семьей: Ксю, ее родители, Деда, Марья Ильинична и семнадцатилетний Сашка. Он никогда не рассказывал, что же
случилась, а она, несмотря на снедаемое ее любопытство, никогда не настаивала. Но в дни
рождения они обязательно зажигали свечку и поминали близких добрым словом.
Так и шагали по жизни рука об руку.
Из маленькой девочки с острыми коленками Ксю превратилась в девушку, а затем и в
молодую красивую женщину. Окончив школу, поступила в институт, но всегда боялась
надолго уехать из дома, всегда возвращалась засветло, чтобы не оставлять Деда одного, не
заставлять его нервничать. Ведь прошедшие годы не сделали его моложе, не добавили ему
здоровья. В его характере появились капризные нотки, он стал раздражителен и все чаще
брюзжал себе под нос, выказывая недовольство то плохо приготовленными котлетами, то
немытой посудой, то грязными полами, то долго льющейся в ванной водой. Она же из
кожи вон лезла, стараясь угодить, помочь, скрасить старость, доставить удовольствие, но с
ужасом стала замечать, что и сама раздражается, грубит, срывается на крик.
– Отправь его в приют для стариков, – сочувственно советовали сверстники, глядя, как у
нее появились круги под глазами от нервов и недосыпа, как от бессилья она иногда плачет
в углу, стараясь скрыть от окружающих свои проблемы.
Им не понять. Они живут в другом измерении. Ксю не могла его бросить. Никогда! Ведь
их многое связывало, она ему стольким обязана. И, в конце концов, она его ЛЮБИТ!!! Он
– ее Деда. Единственный и неповторимый. Родимая душенька в большом и оголтелом
мире.
Первый звоночек раздался теплой июньской ночью. Деда застонал и не смог двинуться с
места. Пришлось вызвать "скорую". Инсульт! Собирая все необходимое для больницы –
мыло, полотенце, бритву, зубную щетку, пижаму и тапочки – Ксю не могла совладать с
собой и плакала навзрыд. Она вдруг осознала всю хрупкость бытия, скоротечность
человеческой жизни. Врач "скорой помощи" – женщина в годах и повидавшая многое –
как могла, успокаивала ее:
– Не плачь, деточка, может, все наладится еще…
Может… В карете "скорой" Ксю держала бледного Деда за ослабевшую руку и смотрела в
его глубокие глаза. Он слабо улыбался ей посиневшими губами, пытаясь крепко сжать ее
пальцы, взбодрить, и плакал. Впервые в жизни она видела, что он плачет. Без слез. И от
того еще сильнее рыдала сама.
– Он раньше уже перенес два микро-инсульта, – лечащий врач резал, как ножом по сердцу,
– сейчас дед очень плох, но делаем все возможное.
Для нее началась иная жизнь. Ксю запустила учебу и с самого утра до позднего вечера
проводила в больнице. Деда был больше похож на овощ, впадал в забытье и никого не
узнавал вокруг. Она же с комом в горле от отчаяния, ухаживала за ним, обтирала влажной
губочкой, стараясь избежать пролежней, ворочала почти бесчувственное тяжелое тело с
боку на бок, меняла пеленки и выносила горшки, свято веря в выздоровление. Ведь он
единственный, кем она искренне дорожит. А глубокой ночью, когда обессиленная
возвращалась в их общий дом, зажигала свечку, вставала на колени перед ликом
Богородицы и истово молила о помощи: дай мне сил, наставь на путь истинный!
Спустя три недели Деда вновь оказался дома. Еще через пару месяцев к нему вернулась
способность ходить, и он смог самостоятельно передвигаться из комнаты на кухню, в
ванную и туалет. А главное, мог теперь вернуться к работе, которой посвятил свою жизнь.
Он снова встречался с людьми, снова писал статьи в газеты и журналы, снова ощутил вкус
к жизни.
– Спасибо тебе, солнышко, – он, как в детстве, гладил ее по голове и улыбался, памятуя, что только ей обязан возвращением в этот мир, в котором еще многое не успел сделать.
Он никогда не жаловался на болезнь, но все больше и больше выказывал недовольство, все
больше придирался к тому, что Ксю пыталась для него делать. А она старалась потакать
его капризам, исправлять ошибки, устранять недоделки и радовать его, радовать, радовать… Сама же по ночам плакала в подушку, жалея и себя, и Деда.
Второй звоночек прозвучал вскоре. Опять инсульт! Снова "скорая", снова слезы, вновь
страх потери, неврологическое отделение, где скорее мертвые, чем живые. Снова пеленки, утки, капельницы. Опять безжалостные слова лечащего врача:
– Следующего удара ваш дедушка не переживет…
Три недели в больнице, а затем домой. В этот раз Деда не смог восстановиться полностью.
Ухудшился слух, практически пропало зрение, частично оказалась парализована правая
сторона. Исчезла возможность писать и читать. Худо-бедно он мог сам себя обслуживать, и Ксю благодарила Бога за это: его можно было оставить одного, он сам мог разогреть еду
и сходить в туалет.
Ксю окончила институт и устроилась на работу. За год поднялась по карьерной лестнице и
стала неплохо зарабатывать. Научилась невзирая ни на что всегда быть красивой и
обходительной. Она стала объектом вожделения многих мужчин, но никогда не обращала
на них внимания. Ведь у нее есть Деда, который нуждается в ней.
Подруги крутили пальцем у виска и говорили:
– Ты хочешь положить свою жизнь на алтарь этого старика? Найми ему сиделку…
Они не понимали. Они родом из другого измерения.
– Это мой крест, и я должна пронести его до конца…
А крест с каждым днем становился все тяжелее, и нести его оказывалось все труднее. Деда
старался не досаждать ей, ценил заботу, но старый и больной, практически беспомощный, расстраивался все больше, закатывая истерики. Всю свою жизнь отдавший труду,
знакомый со многими уважаемыми и даже великими, человек деятельный, не
позволявший себе лишний раз расслабится, чрезвычайно требовательный, прежде всего к
себе, перед лицом смерти он оказался совершенно беспомощным. И беспомощность вкупе
с бездеятельностью доводили до исступления остававшийся острым ум. От того обиднее и
больнее было угасать.
Застав его перед телевизором, Ксю весело улыбалась и задавала вопрос: