– Ну, что там новенького?
В ответ он грустно отрывал глаза от экрана:
– Ты же знаешь: моя голова пуста. Я не запоминаю больше информацию.
И у нее сжималось сердце. Понимая, что дни его сочтены, она старалась скрасить каждый.
Старалась не обращать внимания на его упреки, старалась угодить во всем. А глядя с
балкона, как при хорошей погоде Деда вяло шагает на лавочку возле подъезда и
прищурившись, смотрит на солнце, думая о чем-то о своем, она молила Всевышнего
только об одном: дай мне сил дойти до конца, дай сил выстоять, не оступиться в конце
пути!
Теперь он все чаще предавался воспоминаниям, рассказывая о своей трудной, но
насыщенной событиями жизни, жизни достойной, в которой никогда не было места лени, и она узнавала его совсем с другой стороны. Но заканчивалось все всегда одинаково:
– Как же я устал, Ксю, – Деда тяжело вздыхал, снимая очки, тер переносицу. – Зачем такая
жизнь? Пора бы уже на покой…
И Ксю вновь было очень больно. Она видела, что своей заботой уже ничем не может
помочь, Деда и вправду потерял всяческий вкус к мирскому существованию. Для него
ничего не осталось на земле, и он только обуза…
Она пыталась спорить, но Деда стоял на своем:
– Я умру, и тогда ты будешь счастлива.
Он был благодарен ей за все, что было. Но они все больше ругались и выясняли
отношения. Стараясь ее не обижать, он, тем не менее, стал по-стариковски безжалостен.
Он больно ранил ее словами, а она тщетно старалась доказать казалось бы очевидные
вещи. Конец был всегда один: она разворачивалась и хлопала дверью, оставляя его одного
в комнате. А он хотел бы уронить скупую слезу и не мог понять: как же так случилось, что
они кричат друг на друга?
Утешая себя, Ксю всегда говорила: это мой крест!
Однажды весной, когда город покрылся молодой изумрудной зеленью, когда приторный
запах пробуждения наполнял грудь, когда теплые вещи были повешены в шкаф, а дышать
стало легко и приятно, Ксю встретила Его. Сразу поняла, что Он и есть ее суженый.
Свободное время сжалось до размеров игольчатого ушка, и Деда сразу заметил перемену.
– Ты счастлива? – он вновь улыбался.
– Да! – она кидалась ему на шею, спеша заключить его в объятия.
– Как зовут?
– Борис…
А потом они вновь ругались из-за какой-то ерунды. Боже, дай мне сил!
Когда это случилось, Ксю знала, что третий раз будет последним.
В приемном покое до старого пенсионера, доставленного "скорой", не было никакого
дела. Молодой врач занимался другими – молодыми и неплохо обеспеченными. Пришлось
ругаться, выяснять отношения и давать денег, чтобы Деда определили в палату.
– Я все понимаю, это твой крест, но нельзя же ставить крест и на себе! – Борис держал ее
за руку и заглядывал в глаза, целиком и полностью разделяя ее горе.
И Ксю сдалась, наняла сиделку, аккуратную и приятную в обхождении женщину в
возрасте, медсестру со стажем, приехавшую в город из глубинки заработать на хлеб
насущный. Теперь Деда был всегда под присмотром, умыт, помыт и опрятно одет. Плохо
только, что почти не говорил, и для введения пищи ему вынужденно поставили катетер.
Часто метался в бреду, его кидало то в жар, то в холод, воздух проникал в легкие со
страшным хрипом, а врачи не хотели или действительно не могли ничего сделать, чтобы
облегчить страдания.
Ксю старалась бывать у Деда как можно чаще, но личная жизнь, в которой все
складывалось как нельзя лучше, отнимала все больше времени. Она готова была
воспарить над землей, но болезнь любимого Деда якорем тянула вниз.
Видя его нечеловеческие муки, она вновь молила Господа: освободи его от страданий, облегчи боль, позволь умереть…
Однажды, когда Деду стало совсем плохо, Ксю схватилась с врачом, которого совершенно
не волновала судьба старика. Разнесла наглого и самодовольного павлина в пух и прах, и, поддавшись напору, тот сделал единственный укол.
Сначала Деда трясло, и он молил согреть его. Ксю накрывала его двумя одеялами и
обнимала, стараясь одарить своим теплом. Затем ему стало жарко, он вспотел, и пришлось
делать холодный компресс. Потом укол, наконец, подействовал, хрипы пропали, дыхание
наладилось, и Деда открыл глаза. Осмысленный взгляд проник в ее душу. Слов не было
слышно, только едва заметно шевелились обескровленные пересохшие губы:
– Как же не хочется умирать…
Ксю снова плакала…
Телефонный звонок застал ее в любящих объятиях Бориса. Она специально взяла на
работе отгул, чтобы провести со своим мужчиной целый день.
– Ксения, дедушка просит вас приехать, – сиделка была спокойна и даже чувствовала себя
немного неудобно, передавая такую просьбу. – Ему хотелось бы, чтобы вы подстригли ему
бороду…
Ксю молчала, не зная, что ответить. Покидать Бориса так не хотелось…
Понимая всю нелепость ситуации, сиделка продолжила:
– Я, конечно, могу и сама все сделать…
– Сделайте!
Ксю повесила трубку, возвращаясь в постель.
А в полночь Деда не стало. Сочувствующий женский голос в телефонной трубке произнес
короткое:
– Отмучился…
Он ушел в иной мир легко и непринужденно. Боль отступила, даже силы вернулись на
мгновение. Их хватило, чтобы открыть глаза и увидеть перед собой лицо незнакомой
женщины, которая ухаживала за ним дни и ночи напролет, чтобы набрать полную грудь
воздуха, чтобы в последний раз ощутить, как пахнет жизнь, кончиками пальцев
почувствовать ее твердость.
– Как там Ксю?
– Она счастлива.
– Я рад…
Его лицо озарила сияющая улыбка, и глаза закрылись навсегда.
– Молитвами святых отец наших… Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе. Царю Небесный…
Трисвятое по Отче наш. Господи помилуй… Господи помилуй… Господи помилуй…
Ксю не слышала зычный голос священника, читавшего отходную. В ее руках потрескивала
свеча, и капли раскаленного парафина капали на ничего не чувствующие руки. В глазах не
было слез, она их выплакала ранее, бессонными ночами. Борис стоял здесь же, за левым
плечом, но не мог унять уничижающей печали. В душе разверзлась пустота, в ней не было
больше ничего. Деда забрал все с собой, оставив только добрые воспоминания ее детства
и юности. Что делать если в самый последний момент ты сдалась? Силы оставили тебя и
произошло то, чего ты всегда боялась: ты споткнулась. Споткнулась на последнем шаге. А
надо было пройти всего чуть-чуть, потерпеть несколько дней. Что значит это время в
сравнении с вечностью?
Когда гроб уже опускали вниз, в зияющую чернотой яму, она вдруг отчетливо осознала, что больше уже никогда его не увидит. Уже ничего не будет, с ними все уже было! Ксю
кинулась вперед, упав на колени, и никто не смог ее удержать.
– Прости меня, Деда…
Не думая о героизме
…Стояли возле Гудермеса уже около месяца. После череды боестолкновений можно было
считать это время отдыхом. Соседство выдалось спокойное, но не слишком комфортное: с
тех пор как Сулим вместе со своей нешуточной армией перешел на сторону федералов и
передал Гудермес под контроль федеральных сил, местные жители ночами с автоматами
по горам не бродили, на представителей власти под покровом темноты не бросались. Но
бойцы подсознательно ожидали выстрела в спину, ежечасно ощущая на себе враждебные
взгляды.
В первую чеченскую Борису Штурмину, дослужившемуся, наконец, до двух просветов и
одной звезды на погонах, уже довелось бывать здесь, и тогда они смотрели друг на друга
по разные стороны баррикад сквозь прицел калашникова, готовые шквальным огнем
ответить на огонь. За прошедшее время многое изменилось, но главное, что прежние враги
стали не друзьями, но союзниками. Изменился расклад сил в республике, в умах лидеров
и в федеральном центре, и в стане сепаратистов возобладал здравый смысл, активная фаза
КТО сменилась эпизодическими столкновениями и спецоперациями. Война не
закончилась, но стала вялотекущей, ушла из городов и сел в горы, позволив людям
вспомнить о мирных профессиях. Бандподполье неумолимо теряло сторонников, многие
из тех, кого называли боевиками, охотно складывали оружие и, пользуясь объявленной
амнистией, возвращались в лоно семьи.
Это стало переломом в долгом противостоянии.
Официальная легенда их пребывания в Гудермесе была такова: обеспечить соблюдение
законности и конституционный порядок в подконтрольном регионе, не допускать
провокаций со стороны пособников террористов. Но даже самые неискушенные прекрасно
понимали, что три дюжины бойцов федерального центра брошены сюда, чтобы не
противостоять бандитам, а сдерживать намерения местных элит. Их присутствие
символизировало неразрывную связь с Россией, видимую готовность подчиняться Москве.
Являлось определенной гарантией, что Сулим с братьями не вернутся к прошлому. В
соответствии со старой пословицей, командование считало его тем самым волком, хоть и
одетым в российскую форму, которого сколько не корми, а он все в лес смотрит.
Штурмин же, потерявший за последнюю командировку двух убитыми и трех ранеными, чувствовал себя и вверенное ему подразделение жертвенной овцой, отданной на заклание
каким-то высшим целям и задачам, прекрасно понимая, что в случае конфликта
противопоставить пяти тысячам стволов Сулима кроме трех БТРов ему нечего. Потому
известие о смене места дислокации поначалу воспринял как избавление, хотя не раз уже
на собственной шкуре испытал, что после штиля неминуемо приходит шторм. И чем
длительнее затишье, тем страшнее разразится буря.
– Твоя задача оперативно перебросить силы в Турпал-Юрт…
Турпал-Юрт – крупное селение более чем с тремя тысячами жителей, зажатое меж двух
почти отвесных гор, главной достопримечательностью которого была большая мечеть, выстроенная еще в девятнадцатом веке. Удивительным образом война и разруха всегда
обходили село стороной. Может, потому что местные, издревле занимавшиеся на
каменистых почвах земледелием и скотоводством, никогда не были враждебно настроены
к окружающим – будь то русский, ингуш, чеченец или ногаец – а возможно, им
миролюбивым покровительствовал сам Аллах.
– Есть информация, что в мечети укрылся Малик Агроном со своими боевиками. Твоя
задача: выкурить его оттуда и доставить в Махачкалу.
По самым скромным подсчетам, изрядно похудевший отряд Малика Дадаева мог
насчитывать до двадцати – двадцати пяти бойцов, отъявленных отморозков, хорошо
подготовленных и отменно экипированных. Но основная проблема заключалась в том, что
сам Малик родом из Турпал-Юрта.
– Почему не поручить это Сулиму? – осознавая всю невыполнимость поставленной перед
ним задачи, Штурмин прекрасно знал, кому она по силам. – Ему перечить не посмеют.
Сначала в эфире раздались ругательства, потоком лившиеся из динамика радиостанции, красноречиво пояснявшие, что майору недолго осталось носить погоны, указывавшие на
его место и на направление движения, а закончилась тирада коротким:
– Агроном нам живым нужен!
Слова прозвучали как аксиома, не требуя доказательств. В свой последний визит в
здешние края Малик Дадаев порядком наследил: его, улепетывающего от федералов, не
пустили в Гудермес, и в результате скоротечного боя погибли четверо местных жителей.
Так что не стоило питать иллюзий: попади он в руки личной гвардии Сулима, головы ему
не сносить точно. Закон мести в горах непререкаем!
Дадаев закончил сельхозинститут по специальности агроном как раз в тот момент, когда
время перемен настойчиво стучало во все двери. Зарабатывать грабежами и похищением
людей оказалось проще и выгоднее, чем возделывать поля. Собрав вокруг себя
энергичных и амбициозных, но не желающих зарабатывать себе на хлеб трудом молодых
людей, он сколотил банду, напрочь лишенную каких-либо принципов и представлений о
морали, впоследствии ставшей костяком его отряда. С оружием проблем в республике не
было, и вскоре деньги потекли рекой. С заложниками особо не церемонились, причем не
разделяя их по национальному признаку, – если выкуп не поступал вовремя, то жертве
сначала отрезали уши или пальцы, чтобы родственники стали сговорчивее, а затем
убивали. Единственным критерием отбора жертвы служила платежеспособность его
родственников, а не верность заветам пророка Мохаммеда. Выучив две суры из Корана, и
выгравировав на автоматном стволе еще одну, Малик проливал реки крови, прикрывая
творимый беспредел борьбой с неверными и их приспешниками. Когда совершаемые им
зверства вышли за любые допустимые рамки, республика как раз оказалась на грани
войны, и пришла пора получить какой-либо легитимный статус. Он со своими
отъявленными головорезами вступил в батальон "Борз", в котором и воевал в первую
чеченскую кампанию, прославившись крайней жестокостью, от которой кровь стыла в
жилах даже у видавших виды командиров. Агроном никогда не чурался насилия и с
удовольствием совершал акты устрашения: позировал перед камерой, расстреливая в упор
пленных солдат и офицеров федеральных сил или перерезая им глотки. Видеоролик с его
участием облетел когда-то все федеральные каналы.
Когда в стане сторонников независимости республики наступил раскол, Дадаев, не
колеблясь, занял сторону арабов. Там больше платили. Участвовал в рейде на Дагестан, в
стычках с силами самообороны в Гульрипшском районе Абхазии. Несмотря на то, что
регулярно совершал намаз, в реальности признавал только одного бога – Золотого Тельца.
И отдаться готов был любому, в чьих руках шелестят купюры.
Теперь, когда наиболее одиозные арабские наемники и их сторонники были уничтожены в
результате спецопераций ФСБ, когда после тучных лет наступили худые, и с
финансированием возникли ощутимые проблемы, Малик вынужден был скрываться в
горах, постоянно меняя норы, чтобы не оказаться настигнутым своими преследователями.
Времена, когда его отряд организовывал похищение иностранных журналистов, когда
полевые командиры преклонялись перед ним, ушли безвозвратно. Приходилось
довольствоваться редкими набегами на села, вернувшись к банальному разбою.
Количество его сторонников неумолимо сокращалось и рядом остались только самые
преданные, либо те, кому путь домой был давно заказан. Зато количество людей,
желавших Агроному смерти, увеличивалось с каждой вылазкой в геометрической
прогрессии. И были среди них те, кто ни за что не отправится на покой до тех пор, пока
собственноручно не отрежет Дадаеву голову.
Кое-как пережив суровую зиму, Малик Агроном прекрасно понимал, что дни его сочтены.
Оставалось все меньше и меньше мест, где он мог бы чувствовать себя в безопасности, подобно загнанной в угол крысе, искал последнее убежище. Потому возвращение в лоно
родительского дома казалось вполне предсказуемым…
– Мне нужно подкрепление, – настаивал Штурмин.
– В твоем распоряжении тридцать шесть подготовленных бойцов, а не институт
благородных девиц, – в ответ орала рация. – Выполняй приказ, майор! За провал ответишь
головой! Привезешь Агронома – сверли дырку под Орден Мужества.
Сплюнув от досады, Штурмин вышел на улицу и взглянул на белый диск солнца, точно
ища поддержки у Всевышнего. Но безоблачное голубое, почти мирное небо не спешило
давать советы.
– Собрать личный состав! Выдвигаемся в Турпал-Юрт!
То, что за провал операции придется отвечать, не подлежало сомнению. Только не перед
полковником Гайдуковым – завзятым штабистом, не нюхавшим грязи и вони войны – а
перед Богом. Так уже было в девяносто шестом, в преддверии подписания
Хасавюртовских соглашений, когда готовился штурм Грозного федеральными силами.
Тогда тоже обещали Орден Мужества за вылазку в город, полный боевиков, а получали его
в основном посмертно. Вот и из Турпал-Юрта вернуться живыми им уже не придется: каждый мужчина на Кавказе, охваченном войной, имеет оружие и – что самое главное! –
умеет с ним обращаться, а любую агрессию встретит ответной агрессией. У них нет
танков и вертушек, но есть гордость и злость. Дадаева – каким бы преступником он ни
был в глазах окружающих – земляки никогда не сдадут русским.
Здесь в лоб идти нельзя, смекалку проявить надо.
Услышав о поставленной задаче, затянутый в камуфляж, с беретом под погоном, высокий
и крепкий капитан, весь состоящий из бугров могучих мышц, недоуменно тер подбородок:
– Командир, это шутка?! Кроме пятницы дней на неделе больше нет? Когда местные
собираются на пятничную молитву, пытаться взять террористов прямо в мечети? Да там
каждый второй еще вчера – боевик или сочувствующий. Так мы только людей против себя
настроим, а нужного результата не добьемся. Может, лучше сразу найдем скалу повыше и
сиганем с нее прямо на БТРе? Зачем мучить и себя, и пацанов?
Ответа у Штурмина не было. Конечно, он прекрасно знал, что каждую пятницу мужчины
съезжаются в родное село со всей республики, чтобы помолиться бок о бок со стариками, и народу на площади соберется – не протолкнуться. Людская река будет течь до самого
вечера. Все равно, что в рождество вломиться в христианский храм.
Как поступить? Выманить Агронома на улицу? Устроить недалеко засаду и терпеливо
ждать? Должен же он рано или поздно выйти из укрытия.
– Это если он и впрямь в мечети. А если нет?! – капитана терзали те же сомнения. – Я бы
не стал доверять в очередной раз Гайдукову. Что он, не кидал нас ни разу?
– Кидал, – согласился Штурмин, презрительно сплюнув под ноги, и не углубляясь в
дальнейшее обсуждение, скомандовал, – по машинам!