"Ну, вот и всё. Вот враз и отвечу за неправедную жизнь, за жену, которой сгубил молодость, за детей, которым не дал нормального детства, за родителей, брата и сестёр, к которым не проявлял должного почтения".
Я стыл на месте, глядя на эти зловещие фигуры и одновременно продолжал двигаться им навстречу.
Дальше – в полусознании.
Меня кто-то столкнул в сторону зарослей акации.
– Тихо, – повелительно сказал, – ни слова, только слушайте.
Это был Андрей. Но по-другому выглядел он теперь и одет был непривычно, в какое-то подобие комбинезона, но из очень дорогого материала. С левой стороны груди блестела эмблема со знаком, я не успел его разглядеть. А в глазах Андрея горел непонятный мне Свет.
Я бросил взгляд в сторону враждебных объектов.
Среди них стало заметно движение, направленное в нашу сторону.
– Немедленно, – зашептал Андрей, – немедленно уходите! И ни в коем случае этой ночью сюда не возвращайтесь.
– Кто это, Андрей? Что это значит?
– Это значит, что под маркой вашей мнимой смерти, они решили с вами разделаться по-настоящему.
– А ты кто? – спросил я, указывая на его непривычное одеяние.
– В своё время вы узнаете всё. А теперь – прощайте!
– Не говори ерунды, – сказал я, приходя в себя. – Это за мной. Что значит "прощайте"? А моя честь? А как мне дальше жить?
– Поймите, вы здесь просто бесполезны. Это – моя миссия и я должен её выполнить. Молю вас, – прошептал он проникновенно, – пусть всё это не будет напрасным.
Он посмотрел в сторону объектов.
– Знаком Суул я их задержал, но совсем ненадолго, они сейчас опомнятся, и тогда будет действительно туго… Вы только отягощаете мне задачу.
Он изучающе посмотрел мне в глаза и сказал с сожалением:
– Уходить вы, как я понимаю, не желаете. Тогда простите…
В глаза мне ударил слепящий пучок, как показалось, огня.
Дальше – не помню ничего. Обрывки картин, грохот, стремительное движение, пугающие звуки…
Только через несколько месяцев, уже будучи в столице, я узнаю, что на самом деле происходило той ночью в городском парке, который назывался "Шахтер".
Очнулся я на скамейке у подъезда незнакомой пятиэтажки. Память работала ясно, даже прозрачно как-то. И сразу задал себе два вопроса: каким образом оказался здесь, и как он это сделал?
Андрюха, наш скромный трудяга, на которого особенно любил покрикивать Зарин.
Мне вспомнился рассказ Йен о встрече с Соломией. В частности, та спрашивала, как удалось спасти человека в Белоруссии. Они там кого-то приговорили и обрекли. А Йен участвовала в спасении.
"Мы его спасли Божьим Словом".
Андрей меня тоже сегодня спасал?
Но каким образом? И почему?
Времени для полного осмысления не оставалось.
Я должен был вернуться в парк.
На то место, как вспоминалось, вела узенькая асфальтовая тропка. Начиналась она буквально из ниоткуда, сразу за кюветом старой дороги, шла вдоль аллеи низеньких акаций, доходила до середины пустыря и также неожиданно обрывалась.
Я двигался перебежками, крался, опасаясь.
Мне до одури, до жути было страшно, но не пойти я не мог. Пытка неизвестностью судьбой Андрея была хуже, чем любые "молотки". Мысль о том, что человек подвергся опасности из-за меня, выбивала напрочь. И что, по сравнению с этим, какие-то там кредиты? Что неустроенность?
Засевшая в голове, заклинившая думка о том, что Андрей нуждается в помощи, он ранен, либо избит, приводила меня в трепет. Я чувствовал, что должен позаботиться об этом немногословном, таинственном парне.
Понемногу добрался до того места, где Андрей столкнул меня в сторону и велел немедленно убираться. Неизвестно, что происходило дальше, но явных следов борьбы пока не наблюдалось. Быть может, её и не было.
Вышел на небольшую полянку и пошёл по отяжелевшей вдруг траве.
И на ней не оставалось следов.
Двигался осторожно, потому что дальше безобразными кляксами темнели кусты, за которыми свободно могла укрыться засада.
Я всё ещё не понимал, что происходит.
Всё ещё не осознавал, в чём участвую. И невдомек мне было, что пресловутая, набившая оскомину, Битва за души, именно здесь обрела своё физическое воплощение.
И я услышал запах крови. И от него у меня самого заледенела кровь в жилах. И впервые в голове мелькнула мысль, что слишком упрощенно воспринимаю обстановку.
И ничего не кончится добром.
А запах этот будоражил.
Мир резко покачнулся и тонко зазвенел сотней кузнечиков.
Отодвинув дрожащей рукой разлапистую ветку клёна, я увидел небольшой пятачок свободной земли, посредине которой кто-то лежал. Лежал на животе, раскинув в сторону руки, словно обнимая землю.
– Андрюша, – позвал я шёпотом.
Он не пошевелился, не отозвался.
Тогда, уже не таясь невидимых врагов, я суетливо подбежал и бухнулся на колени рядом с телом.
Немного отдышавшись и подождав, пока перестанет колотить, стал его переворачивать, чтобы видеть лицо.
Андрей и теперь казался погруженным в какие-то непонятные мне размышления: глаза прикрыты, губы сжаты. Чуть пониже груди, на уровне солнечного сплетения, виделся глубокий разрез, почему-то обугленный по краям, из которого все ещё – толчками – вытекала кровь.
Он был мёртв.
И я приподнял его голову, прижимая к себе, и проклял эту трижды проклятую планету за то, что хорошие люди здесь становятся мёртвыми навсегда, и нет такого средства, которое бы вернуло их к жизни.
Кажется, я твердил что-то, кажется, бил кулаком по земле, кажется, плакал. А потом застыл рядом, заворожено глядя на саму Смерть.
И надо мной, словно специально, засияла полная луна.
Тихонько заструила она свои невидимые лучи и было в этом спокойствии и умиротворении что-то кладбищенское: совсем отрешённое, абсолютно чужое.
И ничего уже не хотелось под этой луной, ни о чем не мечталось.
И судьбы всех миров были глубоко безразличны.
И то, что "насовсем" никто не умирает, сейчас не ободряло.
Кем же он был, мой Ангел-хранитель, добрый защитник? Кто его прислал?
И тут взгляд упал на эмблему: круглый солнечный диск, на котором сплелись, как два родных брата в момент наивысшей опасности, КРЕСТ И МЕЧ.
Я прекрасно её помнил:
– Боже мой! Дети Света…
В свое время я читал об этом тайном обществе, основным назначением которого было противостояние демоническим силам. Его бойцы силой превосходили атлетов, а разумом – мудрецов. Они имели право на самостоятельные решения и действовали во всех странах мира. Никто из них не доживал до старости, и никто никогда не находил их мертвых тел.
– Вот и выполнил ты свою миссию, Дитя Света, – прошептал я, словно боясь разбудить спящего. – Ты погиб в сражении, которого ожидал всю свою недолгую жизнь. Ты исполнил своё предназначение, ты совершил свой подвиг во имя Света, ты одолел врагов, они исчезли, ушли, испарились!
Я судорожно вздохнул.
– Теперь ты на пути к Вечному Свету. К нему ты всегда обращался через молитву, наполняя себя Сиянием. Там для тебя уготован покой и блаженство, там ты отдохнёшь и вновь соберёшься с силами, чтобы возродиться блестящим белым облаком.
Я вспомнил, как Андрей мне однажды сказал о Вечности:
– Вы думаете, это нечто совершенно необъёмное во времени? Поверьте мне, на самом деле – это не так уж много.
"Да, наверное, ты прав и – это немного. Но – это всё, что обещано человеку; это всё, что у него впереди".
Где-то рядом гукнула птица.
Я вздрогнул и вспомнил о том, как настоятельно Андрей требовал, чтобы я сюда ни в коем случае не возвращался. Значит, он ожидал такого исхода, значит, подразумевал нечто такое, чего мне знать не полагается.
Надо уйти тихо, пока ещё возможно.
– Прощай, мой друг, – сказал я, глотая слезы. – Скоро мы встретимся, ведь впереди у нас – Вечность.
Снял пиджак и накрыл ему лицо.
Я уходил, посекундно оглядываясь на то место, где оставалось тело Андрея, пока тьма окончательно не поглотила его.
Луны уже не было.
_________________________
По приходу домой, я хорошенько запер входные двери на замок и засов.
Не зажигая света, прошёл в кухню. Посидел, покурил.
Ни о чем не хотелось думать. Всё произошло, ничего не исправишь. И вообще, всё кончено! Кончено…
"Молю вас, пусть всё это не будет напрасным".
Услышал я голос Андрея, и состояние паники немного отпустило.
Вспомнил про заначку.
Достал бутылку водки, налил полный стакан и залпом выпил.
Потом закурил, стал у окна и всё глядел в сторону парка, в то место, где находится пустырь. С восьмого этажа оно хорошо просматривалось.
И я увидел тени.
И вздрогнул. Они сгрудились вокруг чего-то, подспудно я соображал, что это тело Андрея.
Я видел их, несмотря на плотную темень.
Казалось, они светились изнутри.
– Привет вам, Дети Света, – шепнул за окошко в ночь.
А потом вспыхнуло облако.
Это был он – долгожданный Свет, принявший одного из своих сыновей в объятия и теперь Андрей – дома. Навсегда.
И тогда я налил ещё стакан.
И выпил в память об Андрее.
Мне стало чуть легче, но какая-то тупая, скользкая боль не отпускала.
Она подтачивала, травила неведеньем и безысходностью.
Я вновь остался один.
Прости, мой друг, но всё напрасно.
Водка не пошла впрок. Я тяжелел. Мне становилось хуже и хуже. Тело деревенело.
Ко времени, когда за окном стало проясняться, я был очень плох. Видимо, сказалось напряжение последних дней, да и многодневное употребление спиртного давало о себе знать.
Едва дотащившись до спальни, разбудил жену и попросил вызвать Мадину Рымбаевну. Она – врач, старый друг нашей семьи. К ней я обращался только в крайнем случае.
Мадина приехала через двадцать пять минут. Едва взглянув, велела немедленно собираться.
В машину меня вели почти в бессознательном состоянии.
2
Это было на третий день моего пребывания в больнице. Мне давали уколы, ставили системы, пичкали таблетками. Лечение действовало благотворно. По ночам я уже мог спать.
Ничто не предвещало бури. Но она грянула…
В столовой, во время ужина я вдруг почувствовал лёгкое головокружение, постепенно переходящее в сплошной круг и – вышел из сознания.
Скачками я в него возвращался: кого-то бью, меня вяжут, я расшвыривая людей по сторонам, с нечеловеческой силой.
Фрагменты.
Очнулся поздней ночью в изоляторе. Это сразу стало понятно, потому что я был крепко привязан по рукам и ногам к железной кровати.
Рядом – никого.
Связанному – страшно, я все время ожидал пыток и терзаний, поэтому громко позвал на помощь.
Пришел дежурный врач с двумя санитарами, молча развязали и ушли.
Глухо звякнул замок.
Из коридора в палату проникал скупой дежурный свет, а со стороны единственного зарешетченного окна, наполовину закрытого занавеской, мертвенно бледнел полумесяц.
Трясло. Знобило.
Боялся стен, тумбочки, кровати. Отовсюду мне грозила опасность.
Страх был липким и осязаемым, холодным потом струился по всему телу.
Слабыми руками ухватился за решётку-дверь и попытался встряхнуть.
Она даже не среагировала.
Стал кричать, чтобы выпустили "к людям".
На этот счёт, видимо, у персонала никаких указаний не было.
Не пришли. Не выпустили.
Крики и попытки забрали последние силы, и я рухнул на пол, будучи не в состоянии даже добраться до кровати.
…Раньше казалось, что я уже умирал несколько раз. И после каждой "смерти" только острее делались воспоминания о прошлой жизни и всё настойчивее думалось: "Как долго длится"…
Теперь пришло иное и обещало стать настоящим. Все желания из тела ушли, ничего не хотелось: видеть, слышать, есть, пить, любить.
Всё кончилось. Остался только этот грязный пол, серые стены и полубельмо луны.
Я лежал на полу и до меня постепенно доходило:
"Оказывается, вот как происходит на самом деле…"
Дрожь в руках прекратилась, я с облегчением ожидал скорого забвения.
Моё внимание привлекло маленькое светлое пятнышко в центре потолка. Несомненно, оно было живое, потому что пульсировало, постепенно расширяясь, превращаясь в пятно побольше, становясь лучом и, наконец, хлынув на меня изумительным потоком света. Его было так много!
И я с надеждой глядел в этот чудный свет, уже догадывался, что сулит он скорое избавление от мук. А он влажно струился, вздрагивал, звал к себе, и не было в нем ничего враждебного, злого, корыстного. Свет был добрым, пронзительно-белым, с небесно-голубым переливом.
Потом его движение замерло и – сверху, откуда-то извне, на меня стали опускаться округлые волны: синие, зелёные, красные, жёлтые и другие, а в середине окружая парили лепестки таких цветов, аналогов названия которым на нашем земном языке не подобрать.
Это напоминало весеннее буйство красок, только с куда более богатым спектром.
А как легко дышалось!
И это походило на Призыв.
Меня – Туда?! В это великолепие, в этот бесконечный праздник?
Неужели я прощён и допущен к чему-то несоизмеримо большему, чем заслужил?
Я понимал, что недостоин. Но заворочалась, забрезжила надежда: ведь неспроста…
Отца я рядом не увидел, но ощутил присутствие бесконечно дорогого и очень далекого от меня человека. Я сразу догадался, кто это.
Освежающе пахнуло ветерком, такой взмах обычно гасит свечу.
– Правда, сынок, – услышал я его печальный голос, – тебе уже ничего и никого не надо, и ты уже никому и ничему не пригоден?
– Правда, папа, – ответил я сквозь слезы, но это были слезы облегчения.
И добавил:
– Как хорошо вновь произнести слово "папа", я его уже стал забывать…
– Но мне-то ты всегда нужен, – сказал он. – Я от тебя никогда не отрекусь, помни об этом.
– Я знаю, папа. Я очень хорошо помню, как ты спас меня. Тогда ночью мы ехали из Павлодара – везли газету и едва не столкнулись с огромной машиной. Я увидел твоё лицо вместо луны и вовремя предупредил водителя, он среагировал. Зачем ты это сделал? Ты ведь не мог не знать, что произойдет потом.
– Ты здесь ещё нужен, – сказал отец. – Или это было зря?
– Нет, не зря, – ответил я поспешно. – Водитель-то молодой, он невиновен.
– А ты?
– Со мной всё ясно, я недостоин жизни…
– А смерти? Думаешь, всё так просто? Как вы ошибаетесь!
Он немного помолчал, ровно столько, чтобы до меня дошло, потом продолжил.
– Ты думаешь, всё, что должен совершить в этой жизни, ты уже совершил? Воспитал детей, дал им необходимое, выпустил в люди? Словом, ты им больше не нужен?
– Я никому не нужен, папа, – ответил я тихо, – забери меня отсюда.
Он впервые посмотрел на меня, но не глазами: его импульсы проникли ко мне прямо в мозг.
– Скажи, сынок, ты сожалел о моем уходе?
– Папа, ты же всё знаешь…
– Ответь!
– За все эти годы, папа, не было дня без воспоминаний о тебе, – ответил я горестно. – Мне так не хватает тебя рядом.
– И ты уверен, что твои дети не станут тебя вспоминать подобным образом и бесконечно сожалеть, что ты их покинул? Ты о них именно так думаешь?
– А не за что им вспоминать меня добрым словом, – сказал я уверенно. – Я всю жизнь или пахал, день и ночь пропадая на работе, или пьянствовал. Их детство прошло без меня. Раиса – их светоч и поддержка, а я, как цепь на её ногах. Даже тогда, когда сыну более всего нужна была и моральная и материальная поддержка, я её оказать не смог. Дочери – то же самое. Она даже плакала однажды у меня на плече, оттого, что мама отправляет её в Павлодар с очень небольшими деньгами. И опять я ничего не мог поделать. Представляешь, она даже ночевала в подъезде, потому что пойти было некуда. Это – моя вина. И – чудо, что с ней ничего не случилось.
– Напрасно ты так говоришь, – ответил отец. – С ней ничего не могло случиться, с Павликом тоже.
– Папа! – воскликнул я, вдруг уразумев. – Это ты?
– Я храню всех своих внуков, – ответил он, и в его ответе была гордость, радость. – И всегда буду хранить. А детей своих ты обязан привести в порядок.
– Я ни на что не способен.
– Восполни пробелы. Возмести, как сможешь. Я знаю одно, без тебя им будет плохо. А если им будет плохо, я тебе не прощу!..
Впервые его голос громыхнул.
– Помни, сынок, – продолжил он мягче, – они тебя любят. Жена тебя любит, ты уж постарайся…
Я почувствовал его руку на щеке.
– Сынок, ты ещё сможешь. Создай то, о чем грезил, чтобы имя твоё зазвучало, чтобы стало известно людям; чтобы дети гордились фамилией. Я был простым человеком, ты – другой. Я всегда поражался, откуда в тебе это? Теперь-то я знаю.
Его слова кольнули меня в голову, и в ней начинало проясняться.
– Ты думаешь, папа, эта жизнь ещё для меня? – с надеждой и страхом за ответ, спросил я.
– Так возьми её!
Он словно впечатал в меня эти слова и сделал дарственный жест невидимыми руками.
Дуновение свежего ветерка перестало.
Кто-то, не отец, уходя, потрепал меня по плечу. Прошелестели слова:
"Как-нибудь, когда-нибудь мы схлестнёмся в чудесном краю".
Только спустя какое-то время я понял: это был Иван Головин. Бывший муж моей сестры Светланы, "одинокий мятежник". И мне стало ясно, почему он приходил с папой: ему всегда была небезразлична моя судьба, он считал меня настоящим поэтом. А он для меня олицетворял собой справедливость, честь, мужественность. Так же, как и родной брат Валерий – бесстрашный человек, великолепный спортсмен – скалолаз и альпинист.
Обессиленный, я все же добрался до кровати, рухнул на неё и мгновенно уснул.
3
С Мадиной Бекхановой я познакомился в свою бытность собственным корреспондентом областного телевидения, когда делал сюжет о наркологической клинике.
Мне сразу понравилась эта спокойная женщина, начисто лишённая личных амбиций, уверенная в том, что помогает миру избавиться от скверны.
Но семьями мы сдружились позже.
Произошло это так.
Однажды она попросила поехать на далекое джайляу, где жила её сестра. Оркен (так звали сестру) собиралась отмечать юбилей, на который съезжалась со всего Казахстана многочисленная родня.
Мадина попросила заснять праздник на видеокамеру.
Я согласился.
Два дня снимал, ел мясо, пил чай, выучился примитивно изъясняться по-казахски, потому что все говорили по-казахски. Почти понял, как надо овладевать разговорной речью: человека надо погрузить в среду того языка, которым он хочет овладеть и – всё.