Много раз командиры и штабы войск противовоздушной обороны с беспокойством докладывали по команде наверх о необходимости трехсменного дежурства, но генштаб или отмалчивался, или ссылался на отсутствие возможности увеличить штатную численность вооруженных сил. Трехсменка давно назрела: четыре часа у экрана, отдых, занятие - и к экрану локатора через восемь часов! Люди у нас золотые! Все терпят: не только большие нагрузки, а учения, контрольные цели для проверки боеготовности, бригадные и полковые тренировки. Несть им числа!
Разговор между ними о трудностях службы в войсках противовоздушной обороны при несении круглосуточного боевого дежурства, когда время сжато и измеряется секундами и минутами, постепенно затих, но Старший вновь вернулся к поступку Семена, стараясь как можно больше и глубже тронуть его потускневшую совесть.
В открытую дверь удивленно заглядывали солдаты, вернувшиеся из поисковых групп, невыспавшиеся дневальные. Все, кто был в казарме, услышали вскрик и стук падающего тела: Семен стоял на коленях и что–то невнятно говорил, обращаясь к Старшему.
- Встань, Семен, - повысил голос Старший. - Встань! Мы еще не все сказали друг другу! Товарищи видят твое позднее раскаяние, Семен. Поднимись, пожалуйста!
- Я. не могу. Сил. нету.
- Помогите ему подняться! - Валерий Константинович сунул руку под мышку солдата, сержанты поддержали сослуживца с другой стороны; общими усилиями его подняли и усадили на армейский табурет.
- Придет для тебя, Семен, как говорят военачальники, "время Ч" - время испытаний. Ты сам выбрал свою судьбу! Нет у тебя, Семен, характера настоящего! Нет! Армия помогла бы тебе приобрести и характер, и волю, и мужество, и твердость духа, и, разумеется, житейскую мудрость. Да и совести тебе надо бы добавить! Слушай свою совесть, она, браток, самое светлое, что есть в человеке, она удержит тебя от дурных поступков. "Забыли радость и печали, а совесть отогнали прочь", - стихи эти принадлежат Пушкину. И ты тоже совесть свою отогнал! Но помни, что неудачи закаляют сильных!
* * *
Семен постепенно затих, перестал всхлипывать. Он впервые в жизни слушал толковые, нужные наставления с таким обостренным и пристальным вниманием. Слова и мысли Старшего находили свое место в его помутневшем сознании, он чувствовал, как советы и пожелания доброго человека становились его достоянием, проникали в дальние уголки души. И как бы хорошо было, думал Семен, подольше побыть рядом с таким человеком, чувствовать его поддержку в таком сложном положении, когда ему придется оказаться перед следствием военного суда.
И только от одной этой мысли Семену вновь стало страшно, и сердце снова похолодало, словно кто–то сжал душу холодной ручищей, и ему вновь стало жалко себя. Угроза одиночества снова связала его по рукам и ногам, от волнения на мгновение захолонуло сердце. Он тяжело вздохнул, опустил плечи и устало прикрыл изнуренные холодом и слезами глаза. Уедет этот человек, размышлял Семен, кому буду нужен: рассерженному ротному командиру, на которого теперь все шишки повалятся? А кому еще?..
Хорошо бы повстречаться с таким человеком в школе или, в крайнем случае, в первые армейские недели, когда домашний уклад жизни круто ломался, а на смену ему пришла казарма с ее жестким распорядком дня, уставными требованиями сержантов и офицеров. Семен вспомнил, как ему трудно давалась команда "Подъем!", когда едва отрываешь голову от теплой подушки, когда весь день занятия, когда приказы и распоряжения лишали возможности на минуту–другую присесть на дубовый армейский табурет, а после вечерней прогулки засыпаешь сразу, как только ухо коснется подушки.
Чем дольше Старший слушал Семена, тем больше укреплялась его уверенность в невиновности солдата - не он был зачинщиком, не он, похоже, в борьбе за карабин нажал на курок. А это означало, что человек попал в беду и ему надо помочь. Следователи прокуратуры - ребята молодые, строптивые, крутые в принятии решений, чьих–то советов не очень–то слушают. Как говорится, сами с усами. Придется иметь дело с прокурором округа - седым, воевавшим на фронте с гитлеровцами, малоразговорчивым и сердитым человеком. Сталкиваться с ним - себе во вред, значит, надо найти подход. А может, упредить следователей и позвонить прямо отсюда в прокуратуру и высказать свое видение случившегося в этом сложном криминальном деле?
Звонок телефона прервал их затянувшуюся беседу. Дневальный подошел к Старшему, протянул трубку, четко доложил:
- Вас, товарищ генерал!
Семен от неожиданности подскочил и, ошалело крутнув головой, впервые увидел, что перед ним сидит человек, имеющий высшее офицерское звание, отчего едва устоял, ухватившись за угол стола. Неужели все утро перед ним военачальник такого высокого звания? Неужели. "Я. же видел его спину и голову сквозь прицельное кольцо карабина! Еще бы шаг–другой и. Нет, нет, тогда, на рассвете, шел кто–то другой. - пронеслась в сознании молодого солдата спасительная мысль. - Не может такого быть! Неужели со мной произошло все это? - Он спрашивал себя, все еще не веря в случившееся с ним там, в сарае, когда он несколько раз прицеливался в человека в шинели стального, голубоватого цвета. - Да, да, вот она висит! Ослеп, что ли? Или сошел с ума в тот рассветный час, и только сейчас сознание вернулось ко мне?"
Он сопоставил все услышанное и увиденное, и ему стало так боязно, как никогда ранее; охватило глубокое внутреннее волнение, которое окатило холодом все его существо. Пока продолжался телефонный разговор, Семен с трудом, едва справляясь с самим собой, почему–то поднялся и принял строевую стойку.
- Нет, нет, товарищ генерал–полковник! Вот он передо мной, пришел в себя. Да, отвечает и даже задает вопросы. Он вполне вменяем. Согласен с вами - пусть отвечает за свои ошибки. Да, да, принимаем все неотложные меры.
В наступившей тишине слышен был лишь стук настенных часов. Рота, кроме командира, находившегося на позиции радиолокаторов, дежурного по роте и двоих беседующих, спала.
- Разрешите, т. т. товарищ генерал, вопрос?
- Садись, Семен.
- Не могу - я впервые в жизни вижу живого генерала.
- Садись, приказываю! Вот так. Что за вопрос?
- Вы сказали об ошибках. А у вас, звиняйте, были в службе и жизни ошибки?
- Вопрос интересный. Были, Семен, были. Я отнюдь не скрываю их.
На лицо Семена легла хитрая, сдерживаемая улыбка.
- Были ошибки, но они были отнюдь не во вред людям - только себе создавал дополнительные трудности. Иногда слишком доверял людям, верил их обещаниям. Ты тоже можешь сказать: "Я ошибся!" Есть такое дьявольское наваждение - зависть. Завистливые люди досадуют на чужую удачу, на успехи в работе, кого–то хвалят, а их не замечают, так им кажется. Хвалят обычно за большой и полезный труд, за успехи в службе. А тех, кто трудится не с полной отдачей сил, лентяев, тех, как им кажется, не замечают. Рождается у таких людей обида, гордыня и даже озлобление, а отсюда и оскорбления, и даже клевета, и возведение напраслины. Сколько довелось из–за этого, Семен, "пустяка" пережить, испытать, терпеть. Я не хочу тешить свое тщеславие, но хочу напомнить о своей воспитательной работе в истребительном авиационном полку после окончания академии. Первые полтора года я не имел ни одного полного выходного дня - полеты днем и ночью, вхождение в полный объем обязанностей воспитателя: занятия, беседы, лекции, семинары, читательские конференции по произведениям выдающихся писателей, вечера отдыха (тогда Бог миловал - не было телевидения!), зимой лыжные соревнования (я любил лыжи) с участием летчиков, техников, механиков, жен и детей офицеров, художественная самодеятельность - работы прорва! Свободного времени оставалось - только час на чтение книг и шесть–семь часов на сон.
Ошибки бывают разные: в строй опоздал, из увольнения прибыл не вовремя, непотребно или грубо выразился. Ты совершил опасный проступок - с оружием в руках употребил спиртное, с оружием ушел из расположения роты. Есть поговорка: "Наступил на зубья - грабли в лоб". Из твоего карабина тяжело ранен человек. Это тягчайшее преступление! И тебе предстоит нести ответственность. Тебя ждут суровые испытания! Особенно, если человек оказывается в заключении.
- Там бьют? - тихо и подавленно спросил присмиревший солдат.
- Бьют, Семен! Во время службы на Севере довелось побывать в лагере у осужденного солдата нашей части.
- А как он туда попал?
- Солдат второго года службы ушел в самовольную отлучку и в поселке изнасиловал шестнадцатилетнюю девушку. Она росла без родителей, жила и воспитывалась у заботливой и любящей бабушки.
- Да как же он посмел, негодяй? Она же сирота! - искренне возмутился Семен. - Она и так несчастная без отца и матери! Он же негодяй! Сволочь! - скуластое лицо Семена покрылось бурыми пятнами, а серо–голубые глаза наполнились ненавистью.
Старший дал возможность выговориться Семену; ему хотелось узнать, внял ли он его размышлениям и советам, глубоко ли он осознал свой проступок и бессмысленное поведение в новогоднюю ночь.
- Во время расследования разгневанные жители гарнизона требовали самого строгого наказания насильнику вплоть до расстрела. Я с помощником немедленно вылетел на место тяжелого преступления. Военный суд приговорил насильника к двенадцати годам.
- Так много! Двенадцать лет! - ахнул Семен.
- В то время за насилие суды выносили очень строгие наказания, закон такой ввел еще Сталин в начале пятидесятых.
Через полгода начальник лагеря прислал письмо–просьбу нашего бывшего солдата - возьмите на поруки. В те годы с подачи Хрущева существовало такое положение в законодательстве. Около месяца собирали подписи сержантов и солдат. Желающих поддержать просьбу осужденного оказалось мало.
Командир дивизии полковник Анатолий Хюпенен поручил мне представить армейскую общественность при рассмотрении просьбы насильника. Мы с начальником лагеря ходили по рядам, и я лопатками, кожей ощущал тяжелые, завистливые взгляды сотен осужденных, а это, Семен, не хухры- мухры. Начальник не скрывал, что в заключении не изжиты насилие, поборы, драки, власть паханов. "Неужели нельзя укротить власть паханов, поборы, избиения?" - спросил я. "Укрощаем, товарищ полковник, повторно судим. Боремся! Но за каждым паханом уследить очень трудно, а иногда и невозможно. Особенно опасна статья об изнасиловании, она вызывает самую жестокую расправу - почти у каждого осужденного дома остались жена, дочь, сестра, и такие мстят, как правило, жестоким убийством. Мы стараемся таких заключенных почаще переводить из отряда в другой отряд. Но не всегда нам удается спасти осужденного за насилие. Не всегда! А если кому–то из потерпевших осужденных удается пожаловаться нашим сотрудникам, то каким–то неизвестным нам путем шайка узнает и жестоко расправляется во время работы на лесоповале - многолетняя сосна падает именно на жалобщика. Не уследишь! - начальник лагеря удрученно развел руками. - Лес вокруг!"
Повидаться с нашим бывшим солдатом–насильником мне удалось. С трудом узнал его: худой, с осунувшимся лицом и потухшим, страдальческим взглядом; его, похоже, уже "опетушили" зеки. Тихий, простуженный, хриплый голос, почерневшие от холода и топорищ руки дрожали. С трудом он рассказал о страданиях и о пережитом: "Существую, а не живу, нахожусь под постоянным страхом смерти. Мой дембельный год, - с большими паузами выдавливал из себя каждое слово бывший солдат, - наверно, будет последним годом в моей такой нескладной, изломанной жизни. Я часто вспоминаю и тот проклятый вечер, и ту окаянную самоволку, и свое позорное поведение. Эх, если бы знать!.. Бедная мама - она, страдалица, теперь совсем одна, несчастная". Он тяжело вздохнул.
Из той памятной встречи в лагере я и мои помощники–однополчане взяли очень много. Чужая горькая судьба сблизила нас, наших ротных, батальонных и полковых воспитателей. Мы по–иному стали относиться к нашей профессии. Мы, естественно, не сразу, но старались быть ближе к каждому солдату и сержанту, настойчиво и предметно наставлять и внушать молодым людям более ответственно исполнять все до единого требования дисциплины. Мы терпеливо убеждали каждого военнослужащего чаще задумываться о своей судьбе, всегда руководствоваться древним правилом: "Прежде чем войти, подумай, как выйти".
И что, Семен, интересно: в том году в нашей большой по численности и огромной по территории краснознаменной 23‑й дивизии противовоздушной обороны страны, расположенной в болотистой местности, в тундре, на побережье Баренцева и Карского морей, не было ни самовольных отлучек, ни потерь личного состава. Трагическая судьба одного человека повлияла на десятки коллективов - мы настойчиво рассказывали людям о случившемся так, как все произошло, стараясь, чтобы каждый солдат и сержант знали судьбу того несчастного человека.
Через несколько месяцев позвонил начальник лагеря и сообщил о гибели бывшего нашего солдата, заключенного: на него "случайно" упали два огромных дерева.
Видишь, Семен, как иногда бывает: не пойди солдат в самовольную отлучку, не случилось бы и тяжелого насилия, не было бы военного суда и лагеря. И единственный сын у одинокой матери был бы жив и помогал бы своей маме дожить в покое и радости до седых волос.
Семен сидел молча, ссутулившись, вслушиваясь в каждое слово. Иногда он согласно кивал головой, а в конце истории о трагической судьбе молодого человека у Семена по щекам начали скатываться скупые слезы.
Старший заметил, выждал какое–то время, тихо произнес:
- Поплачь, Семен, поплачь. Твои слезы от чистого сердца.
* * *
Вскоре снова о себе дал знать ротный телефон:
- Москва интересуется вашим возвращением, - сообщил заместитель. - Требует срочного письменного доклада шифротелеграммой о ходе расследования случившегося.
- Слышишь, Семен, какое внимание уделяется твоей персоне? Натворил, браток! Мы с тобой говорили о многом важном и для жизни, и для нас. Старайся не делать дурного - тебе еще жить да жить! Молодые люди часто не думают о своем будущем, живут одним днем в мираже развлечений. Ты, наверно, не знаешь, что гибель античной культуры была вызвана безнравственностью, распутством. Этого–то и опасаемся мы - мальчишки военных лет, выросшие в тяжелом труде, голоде и холоде, потерявшие на фронте отцов.
* * *
Чем дольше Старший слушал ободренного и немного успокоившегося Семена, тем больше верил в сравнительно малую виновность молодого солдата, и значит, он должен помочь человеку, попавшему в беду. Необходимо все еще раз обдумать, ибо его позиция вряд ли будет принята военной прокуратурой - там ребята отнюдь не простые и ни в чьих советах, как однажды ему было сказано, не нуждаются. Значит, дело придется иметь с главным прокурором округа Анатолием Корнеевичем. Другого, похоже, не дано. Надо во что бы то ни стало помочь парню.
Разумеется, придется с просьбой идти к командующему войсками округа, а это отнюдь не простое решение, тем более что скоро на заседании военного совета округа будет рассматриваться твоя, Валерий, кандидатура на сравнительно высокую должность в округе. Да, обстановочка, небо может с овчинку показаться. Но главное - помочь парню. Пока на лыжах бегаешь, в теннис играешь - можно еще и нужно потрудиться на поприще воспитания молодой поросли офицеров и солдат. Не случайно нынешняя должность утверждалась самим генсеком.
Нет–нет, выбор, похоже, сделан - надо помочь несмышленышу, это и долг, и отцовская забота, и вопрос личной совести. Надо почаще бывать в ротах. И добиться должности замполита отдельной роты. Сознание того, что надо изо всех сил делать добро, чаще радовать людей, - это, как определил граф Лев Толстой, - великая цель. Она взбодрила Валерия Константиновича, что, естественно, сказалось на его душевном состоянии, помогло бороться и с усталостью - на ногах и без сна больше суток.
Глубоко скрытое недовольство, досада и раздражение нет–нет да и проявлялись. Глядя на роту, на зачуханных, усталых от бессонницы, издерганных солдат и сержантов, на измученного, изнуренного множеством забот ротного командира, глядя на давно не ремонтированную казарму с печным отоплением и остальными удобствами на улице, Старший размышлял и спрашивал: а почему у нас так бедно и неустроенно? Побывал у немцев в Восточной Германии, увидел: кирпичные казармы постройки тридцатых годов, разрушенные войной сороковых, но в них все ладно и ухожено: полы обновлены, внутренний туалет новехонький с блестящими трубами и писсуарами, оружейная комната покрашена, оригинальные потолочные люстры, кровати одноярусные, городской телефон рядом с дневальным, комната отдыха - чистенькая, с полумягкими стульями, шахматами, библиотекой и настольными лампами, почти домашняя обстановка. Почему у немцев нет ни одного поломанного стула, ни одного покореженного крана в умывальнике? Люди с детства приучены относиться ко всему окружающему - имуществу, деревьям, садовым скамьям - бережно и заботливо, как к своему личному и домашнему.
Почему? Мы же в первую очередь (так по плану сверху) строили железобетонные ракетные позиции и насыпали высоченные, до неба, горки для антенн радиолокаторов, технические хранилища для ракет с постоянной температурой, а если головка ракеты С-75 с ядерным зарядом, то там и относительная влажность постоянная. Казармы же - сборно–щитовые, неуютные, холодные осенью и зимой, без туалета и умывальных комнат. Уместнее, разумеется, было бы обратить свои предложения одному из заместителей министра обороны, к руководству Генерального штаба, но там не восприняли должным образом обращения, посчитали их не столь острыми, нужными и несвоевременными, все уже спланировано на пятилетку вперед. Обратился к одному из начальников главкомата, так тот вскипел: "Не по–государственному мыслишь! Безопасность страны - в первую очередь!"
Вспомнилось и строительство на Севере, под Рикасихой, недалеко от Северодвинска, по бездорожью, в болотистой местности. Дивизия сама готовила боевые позиции под новейшие в ту пору ракеты С-200 (они и до настоящего времени еще служат!) для надежного прикрытия завода по производству атомных подводных лодок. Командир дивизии полковник Анатолий Хюпенен в плащ–накидке, под дождем, осенью, в резиновых сапогах, по приказу главнокомандующего неделями "выкладывался" до предела, организуя, по сути, весь процесс создания огневых позиций, подгоняя строителей личным примером, неделями не покидая стройку. Майор Михаил Бакуменко месяцами оставался на площадке, удерживая замерзающих солдат, сержантов, младших офицеров от употребления "для сугреву" спиртного, неизвестно как и откуда попадавшего на стройку, предупреждая падение уровня воинской дисциплины. Майор Леша Семенов с взводом солдат круглосуточно укладывал горячий асфальт на аэродромную посадочную полосу. Капитан Толя Толстой активно помогал молодым командирам и политработникам заполярных отдельных радиолокационных рот и батальонов осваивать сложнейшие обязанности и по постоянному боевому дежурству, и по воспитанию у недавно призванного личного состава выдержки, мужества, стойкости при исполнении служебных обязанностей часто в почти непосильной климатической и боевой обстановке.
Да, так было, и надо называть вещи своими именами: чуть ли не вся служба в тех условиях на пределе сил и нервов.
- И таких военнослужащих нашего поколения большинство, Семен. Теперешние трудности даже в таких непростых условиях, как ваши, не идут ни в какое сравнение с той северной обстановкой. Люди служили на пределе, по максимуму, не глядя на часы, несмотря на предельную усталость.