Вечером того же дня все село узнало, что Акима Петровича не стало, отошел он к Господу в радостный, пасхальный день. В каждой избе говорили о покойном. Помнил его народ великим грешником, а узнал праведником.
Божие наказание
Рассказ сельского священника
С последних чисел мая не было ни капельки дождя. Горел сухостой, пылали деревни. И так все лето. От жары пожелтела трава, листья на деревьях съежились, соломенные крыши домов и сараи были как порох. Малейшая искорка - и все бы загорелось.
Праздничный день в селе Гриневич выдался особенно хорошим. Но в сельской церкви было совсем мало народа. А все дело в том, что местные крестьяне в этот день обычно отправляются на ярмарку в соседнее местечко. А свой храмовый праздник они справляют в другой день. И вот тогда в селе действительно - торжество. Когда случилась эта подмена - неизвестно. Никакие вразумления на крестьян не действовали.
Но один случай заставил крестьян изменить свой обычай.
Мы уже говорили, что день 15 августа был необыкновенно жарким.
Бесконечные ряды повозок направлялись к соседнему местечку на ярмарку. Они тянулись в течение целого утра. Веселый говор и смех людей, смешивался с грохотом повозок, мычаньем коров. Отправились на ярмарку и крестьяне села Гриневич. Так как была превосходная погода, то отправились все, кто мог. Остались старые и малые.
В сельской церкви только что кончился молебен. Молящиеся перекрестились и разошлись по домам. Отправился домой и я. Было обеденное время. За обедом шла оживленная беседа. Говорили о том, как пели сегодня в церкви, как мало было народа. После обеда я вышел прохладиться в садик. В воздухе сновали ласточки.
Прохаживаясь по дорожке, я взглянул на село. Смотрю: над одним домом показался дымок. И становится все гуще и гуще. Не прошло и минуты, как огромный сноп пламени взвился в воздух. Еще минута - и огненная стихия с яростью жадного зверя растерзала свою жертву.
С колокольни послышался частый звон.
Мы отправились в село. Свирепствовавший огонь шумел, заглушая слезы человеческие, возгласы и рыдания. Когда подошли ближе, людской говор сделался слышнее. Не знающее пощады пламя охватило уже десятки домов. Кругом стоит растерянная толпа: дети, старики. Между тем пламя не ждет. Вот оно перебросилось уже на сельские гумна - единственное богатство крестьян. Там и сено, там и хлеб. Но пламя уничтожает все. Ни пожарная команда, ни отчаянные усилия и старания возвратившихся с ярмарки хозяев не могли ничего сделать с буйной стихией.
К концу осталось только два крестьянских дома. Были целы также и строения священника и псаломщика. Оставшиеся целыми здания принадлежали тем, кто в храмовый праздник всегда оставался в своей церкви.
Спустившиеся сумерки объяли землю. А пожар все еще не прекращался. То там, то здесь вздымалось яркое пламя. Тлели ворохи сена, догорали склады хлеба. Над бывшим селом вздымался ветерок.
Возле своих бывших избушек с унылыми и печальными лицами сидят бывшие домохозяева. У некоторых полное отчаяние. Ни мысли, ни намерения - одно горе на лицах. Женщины плачут, заливаются. Слишком сильное горе только теперь разрешило им дать волю своим слезам. Их малолетние, еще глупые дети смотрят и недоумевают, что все это значит. Их матери посмотрят на них - и еще больше зальются слезами, еще сильнее зарыдают.
Вот один говорит своей матери:
- Мама, мне холодно.
Бедная мать не знает, чем укутать своего малютку, чем согреть его. Никто ничего не вынес из ее дома, да и нельзя было. И только сильнее прижмет дитя к груди, завернет фартучком.
С этого времени день своего храмового праздника сельчане всегда празднуют как следует. Они уже обожглись и благодарят Бога за вразумление.
Правда и кривда
У мер у Гаврилы и Василия отец, оставив им хороший дом и денег про запас. Погоревали братья, но делать нечего, стали приниматься за дело. Прожили год хорошо, другой - тоже ничего, а потом как будто черная кошка между ними пробежала - пошли споры. Из-за чего бы вы думали? Из-за жен. Они поругались как-то около печки и давай мужьям друг на друга жаловаться. Старший Гаврила был мужик умный, не послушал наговоров своей жены, а меньший принял слова к сердцу и утром же принялся Гавриле выговаривать.
- Да брось ты, ради Христа, все эти наветы, не наше дело в них впутываться, впору свой труд по хозяйству справлять! - сказал старший брат и хотел было отойти.
Не тут-то было: сердце у младшего разгорелось, и он начал приставать к Гавриле, и все-то с разными укорами: ты, мол, и силу всю с женой в доме забрал, и нас ни во что не ставишь, - и пошел причитать, как над покойником. Известное дело, человек не камень, хоть и терпелив был старший, а не стерпел неправды.
- Ты меня, Василий, не учи, я сам не мальчик, понимаю, как надо жить по-Божьи. До этих пор мы жили, слава Богу, теперь тебе, видать, захотелось худого. Бог с тобой, как хочешь, поживи один, может, будет поскладнее да вольготнее.
И с тем братья разделились. Гаврила остался в старом гнезде, а Василию построили новую избу.
Гаврила жил хорошо, на поле выезжал почти всегда первым, хлеб у него родился хороший, потому что все он делал вовремя. Василий был ленив. Любил поспать, и выходило у него всегда хуже. Завидовать стал. И задумал поскорее разбогатеть, нос утереть братцу своей смекалкой.
Хозяйство побоку, - принялся Василий за торговлю. Поехал в город, накупил побрякушек, выстроил около избы лавочку и начал себе похаживать, руки в кармашки да в бороду посмеиваться. В первое время дело шло хорошо: кому масло, кому изюм нужен. Денежки посыпались в карман Василия. Гаврила смотрел и только головой качал:
- Не вытерпит, попутает бес, попадет под ответ.
И правда, бес скоро завладел душой Василия: уж очень много соблазнов было. Придет, например, баба за тесемкой, сама до трех сосчитать не умеет, ну, как ее не обмануть? И Василий обсчитывал. Пошло обвешивание, обмеривание, и так, чем больше прибывало у торговца, тем он становился ненасытнее. Однако крестьяне стали примечать грешки Василия и чаще посылали за покупками в город; дело его пошло хуже, а тут еще подвернулся другой торговец из солдат, да такой богобоязливый, что присылай хоть малого ребенка, отпустит как большому да еще накажет, чтобы сдачу не потерял.
Дело встало, а там кто-то пожаловался начальству, и вышел приказ - Василию закрыть торговлю.
Что делать? Пригорюнился. От работы отвык, а есть хочется, пошел он искать место. Скоро посчастливилось ему и тут. Поступил он в приемщики хлеба на мельницу, зарплату дали за грамотность 200 рублей в год. Можно было бы жить припеваючи. Но ему мало показалось, и стал Василий подворовывать. А однажды с одним торговцем из другого города взяли у хозяина сразу сто мешков муки. Хозяин накрыл Василия на этой проделке и отдал его с сообщником под суд.
В суде не милуют. Василию тоже досталось: его приговорили к острогу, а после отсидки отправили в раздольную Сибирь на вольное поселение.
Узнав об этом, Гаврила заплакал от жалости и поехал навестить брата.
- Василий, я тебе говорил, - живи по-Божьи, лучше будет, а ты захотел легкой наживы. Чужая денежка ребром ложится, а своя плашмя, да плотно. Бог тебе судья; не поминай лихом.
Прошло много времени. Гаврила жил честно. За хорошее поведение и за рассудительность его выбрали в волость в старшины, а о Василии пошел в селе слух, что он где-то сгинул.
Теперь и думайте - кому лучше жить: тому, кто с правдой близко знаком, или - с кривдой?
Раскаяние
У новой избы богатейшего на селе мужика, Игната, собралась вся его семья. В новом кафтане, поглаживая седую бороду, сидит на завалинке сам Игнат. Рядом с ним жена, сын, сноха и внучата.
Разговаривают. Недавно выстроил Игнат свою избу, и ворота, и забор около огорода, подновил все свое хозяйство, прикупил лошадь и корову.
На селе все любят и уважают богатого Игната. Никогда он никому в помощи не откажет - и бедным подаст, и церковь не забудет.
Его стараниями блестят и сияют в сельской церкви новые образа, разукрашенные богатым шитьем жены Игната, Авдотьи.
И дети у Игната добрые да работящие. Никто против Игната дурного слова не скажет. Правда, говорили люди, что сразу вдруг разбогател Игнат, что неоткуда ему было денег достать, чтобы купить себе богатую мельницу, что, наверно, не добрым путем он достал их. Но мало ли что болтают.
Игнат жил припеваючи, никого не обижал, всякому помогал. А что у него на душе лежит, Господь один знал.
Устал он за неделю и сидит у своей избы да радуется всякому деньку весеннему.
- Дедушка! - кричат ему внучата. - Глянь-ка, мальчонка пришел к нам, хлебушка просит, махонький - бедный, босой, дай ему, дедушка, хлебушка.
Улыбается старик Игнат, ласкает внучат своих.
- Ну, ну, зовите, ребята, кого там нашли? - ласково говорит он.
Подошел к воротам маленький мальчик и робко остановился.
Бедный, рваный, в кровь разбиты грязные, босые ноги, большая рваная шапка едва прикрывает курчавую головку.
Стоит мальчик, озирается. А по бледному лицу катятся крупные слезы.
- Подайте, Христа ради, - звенит детский голосок. - Подайте хлебушка, маменька помирает. Добрые люди, подайте милостыньку.
Захлебнулся слезами бедняжка, закрыл лицо руками и заплакал.
Плачут и маленькие внучата Игната, просят богатого деда помочь нищенке.
А Игнат не слышит детей. Как полотно, побледнело его лицо.
Встал он, выпрямился. Смотрит на мальчика. В глазах - смертельный испуг, губы дрожат.
- Подайте, Христа ради, милостыньку, - плачет ребенок.
Детская ручонка тянется к богатому Игнату. Страшно смотреть на Игната. Перекосился, глядит отчаянно, словно видит что-то страшное.
Вздрогнул он, и быстро ушел в избу, ничего не сказав. Испугалась вся семья. Всегда Игнат был обходителен с домашними. Что же с ним случилось?
Обласкала, накормила бедного нищенку добрая Авдотья, приласкали бедняжку и ребятишки.
Игнат и поесть не вышел. Страшный, бледный пришел он в клеть, запер дверь, сел на лавку и сжал голову руками. Долго-долго просидел так Игнат, многое передумал он.
Сидит, не шевельнется, а на лице страдание.
Словно борется с собой, словно сердце у него разрывается.
Дрожат губы, дрожит тело Игната, и тихие, светлые слезинки одна за другой катятся по седой бороде старика.
Дума за думой в голове…
Давно это было. Красив и статен был тогда Игнат. Вместо седых волос крупными кольцами вились темные кудри. Много мыслей заветных было в его горячей молодой голове. Но не любил Игнат тогда работы. Любил парень гульбу, веселье да городскую жизнь привольную. Бедно жила его семья… Игнат нанялся в приказчики, крепко сдружился с молодым и богатым купцом. Целыми днями и ночами они веселились. Забывал молодой купец и жену, и ребенка ради своего друга-приятеля. Много времени скоротали вместе.
Еще крепче сжал Игнат свою голову. Бегут думы. Вспомнилась ему темная, осенняя ночка.
Лежат в тележке два друга. Бегут серьге кони. Звенит колокольчик. Молодой односельчанин-ямщик тянет заунывную песню. В тележке спит только один из спутников, другой молча лежит и думает. Много у него мыслей. Недоброе что-то в его глазах.
Пропали у пьяного купца все деньги с бумажником. Хватился через три станции и горько жаловался своему другу-приятелю.
Обвинили ямщика, обвинили и сослали. А денег не нашли. Поседел и осунулся за несколько дней бедный ямщик, со слезами оставил он жену и двух ребяток, ушел в ссылку. Долго горевал и купец. А приятель его уехал в дальнее село, понемногу начал торговлю и зажил припеваючи. Много-много времени прошло.
По миру с сумой ходят бедные дети горемычного ямщика. А там, где-то далеко, скорбит и тоскует бедный, сосланный отец несчастных детей.
Встал Игнат с места, смахнул слезы, упал на пол в своей клетушке перед маленьким образком и замер.
Целый день, как в беспамятстве, пролежал бедный Игнат. И сколько муки в сердце у него было, сколько горя он пережил, знал только Бог и он сам.
Наутро семья Игната не узнала. Словно преобразился. Объявил он семье, что решил идти в монастырь, молиться о своей грешной душе.
Как гром среди ясного неба. Опечалились, плачут. Но никто не посмел отговаривать Игната. Все знали его твердый нрав. Только его бедная жена, Авдотья, как ребенок, заголосила:
- На кого ты, голубчик, кинешь нас, горьких? Что с тобою приключилося? Али лихая болезнь, али тоска лютая? - плачет и убивается бедная женщина, обливает горькими слезами седую бороду своего старика.
Но неизменно решение Игната.
Передал он все хозяйство и мельницу сыну, обеспечил свою семью, помог устроиться бедной жене сосланного ямщика, отдал ее мальчика в школу, простился со всеми домашними и заперся в своей клети.
Все село дивилось поступку богатого, уважаемого всеми Игната. Все хвалили его за помощь бедной семье ямщика.
"Добрый он человек и богобоязненный. Господь пошлет ему за это", - говорили про Игната на селе.
А Игнат несколько дней не выходил из клетушки и темной ночью вдруг исчез. Куда он ушел - никто не знал. В чуланчике нашли только молитвенник да кусок черствого хлеба.
Долго плакала и горевала семья Игната. Долго судачили на селе. Игната стали забывать.
Прошло несколько лет. Наступила весна. Собрались поселяне в праздничный день потолковать миром. Уселись у избы старосты, про то, про се толкуют. Вдруг все так и ахнули. Словно из-под земли вырос перед ними Игнат, - вернее тень прежнего Игната. Худой, сгорбленный, страшный, в рубище, горьким взглядом смотрит он на свое село.
Прибежали родные Игната, жена-старуха, бросилась к нему. Как будто и не знает никого несчастный. Стоит, вздрагивает да что-то бормочет про себя.
Окружили Игната мужики, спрашивают.
- Православные, сжальтесь над горьким, не погубите, тяжко наказывает меня Господь, нет душе покоя, грызет меня совесть. На чужие деньги разжился я, окаянный, Я! Я! Ограбил купца и показал на ямщика невинного. Ох, тяжко душе моей. Увидел я мальчика его, нищим оборвышем, стала грызть меня совесть, пошел я в монастырь, долго нес я покаяние, мучил себя, нет мне покоя. Из-за меня, окаянного грешника, страдает в оковах неповинная душа. Смилуйтесь, православные. Отдайте меня под суд, дайте душе отдохнуть. Измучила меня совесть, не могу так жить, лучше в гроб живому лечь.
Стоят мужики и молчат как убитые. Ни у кого духу не хватило казнить несчастного. Все стоят и молчат. Слезы текут по грубым, загорелым лицам. Тяжко им за исстрадавшуюся душу человеческую. А Игнат лежит, головой седой о землю бьется. Через неделю Игната увезли.
Когда надевали на него кандалы, просветлело лицо несчастного, перекрестился он и поцеловал оковы. Потом поклонился в ноги всему миру и семье ссыльного.
Унесли в избу жену и сноху Игната, ревут и причитают в селе бабы, смахивают слезы с глаз мужики.
А Игнат спокоен и тих. Улыбка не сходит с его лица. На душе у него тишина и покой. Скоро вернется к родной семье бедный ямщик. Скоро и Бог, и семья, и другие люди простят Игнату его тяжкий грех.
Посадили Игната в телегу. Звенят кандалы, а на истомленном, худом лице несчастного ясная улыбка.
Так с этой радостной улыбкой, с этим спокойным лицом ехал Игнат в вечную ссылку, навсегда простившись с родным селом и семьей.
Далеко от родины похоронят его. Никто не оросит слезами свежей могилки. Кругом - чужие люди. Одиноким, но спокойным умрет раскаявшийся грешник. От суда Божьего никуда не уйдешь. Правда Божья - ярче солнышка.
Широки смолоду
На площади губернского города стоял большой двухэтажный дом. Все знали это здание, и если бы вы спросили про его владельца, вам назвали бы господина Гребнева, а кое-кто прибавил бы: "Захара Павловича".
Гребнев Захар Павлович - подрядчик, бравший казенные и частные подряды. Богач, у всех в почете и уважении. И заслужил: благотворитель и благожелатель, особенно любил он нищую братию. Гребнев нисколько не гордится своим богатством: он помнит, каким незначительным был приказчиком у богача-хозяина. Помнит свою трудную долю, поэтому и не забывает обездоленных.
- Хорошо тебе, вольно, Захар Павлович! - говорят Гребневу иногда друзья: гремит твое имя, денег у тебя тьма.
- А я так думаю, - отвечал Гребнев, - если Богу угодно, чтобы я был богат, так я богат и славен, а провинись я перед Ним, куда все денется? Эх, мы все про человеческое говорим, а Бога нельзя забывать, а богатым Его, иной раз и забудешь. Про себя скажу: у покойника-хозяина я на побегушках был, сутками во рту ни крохи не было, грязь, холод, ненастье терпел, трудно жилось, а Бога и тогда не забывал. Каждый воскресный день в храм Божий ходил. И хозяин, Царствие ему Небесное, благочестивый был. Бывало лентяй не пойдет к службе Божьей, а он при всех начинал его стыдить.
"Мне, - скажет, - всю неделю служил, а душе своей не хочет одного дня послужить".
Воспитывал. Тогда я помнил Бога. А как стал хозяин, там дела, тут дела, ну и пропустишь всенощную, а то и обедню.
- Ну, не про тебя это, Захар Павлович, - возражали, - без тебя, кажется, ни одной службы не проходит, за усердие тебе счастье Господь посылает. Вот и сын у тебя, Семен Захарыч, хороший, деловой парень вышел. Поэтому и хвалим. Почему не хвалить? Видим, знаем.
- А что, Захар Павлович, подряд на мосты взял? - спросил один из приятелей.
- Взял. Причем за свою цену. Как ни сбивали.
- Как так?
- Так. Его превосходительство решил отдать мне. "Гребнев сделает по совести, а других мы знаем: шпалы гнилые ставят", - сказал его превосходительство. - Не хвалясь, скажу: хоть по казенным, хоть по частным подрядам всегда по правде дело делал. Видит Бог, лучше в убыток, если сам ошибся, но сделаю качественно. Семеновские мосты два раза ремонтировали, а мой, слава Богу, стоит.
Поговорив еще о делах, приятели расстались. Захар Павлович позвал сына:
- Сеня, я еду на шоссе; там заканчивают работу, а тут, если потребуют залог, отдай все, не хватит - возьми у Савельева, - выручит. Я его сам выручал, а теперь все деньги в обороте у тебя.
- Хорошо, сделаю, не в первый раз.
- Знаешь что, Семен Захарович, - говорил молодому Гребневу его приятель Белов. - Друзья мы с тобой с детства, а вот ты начинаешь изменять мне.
- Чем же?
- А тем, что мы вместе задумали отделиться от отцов и дело делать. Я отделился, а ты улизнул от старого друга. На первое время приходилось мне жутко, ну, а теперь ничего, живу. Сам себе слуга, а не отцу. Советую и тебе, дружище, подальше от отца, а теперь самое время удрать, благо его нет, кстати, и мосты-то ты будешь ставить.
- Мосты отец взял.
- Отец. А ты-то кто? Гребнев? Ну и бери их.
- Говорю тебе, отец их взял.
- А заклад давал?
- Заклад даст.
- Даст, а пока он соберется, подряд твой будет.
- Да как же?
- Как? А дело вместе будешь делать?
- Вместе.
- Не попятишься?
- Нет, только научи. Признаться, давно я хотел от отца отделиться, сколько ни работал на его семью, да все как-то совестно было.
- А совесть, Сеня, ныне в сторону, потому сила в кармане, а совесть ничто.
- Ну, говори: сколько надо убить в подряд денег?
- Сто тысяч.