16
Эх, кони, кони, кони,
Не выдайте меня!.. -
неслось из комнаты. И славно пелось, без ора и горлопанства, но взвинченно, на нерве, под баян, гитару и скрипку. Удало! Видно, уж много перепели разных и добрались до этих коней, да ну понукать, будто и в самом деле вцепились в вожжи горячей тройки! Мчались куда-то, куда больше жизни надо было поспеть, и поспеют, только бы заветные не подвели, не выдали!
Эх, кони, кони, кони…
Я вновь забросил плеть!..
И плетью этой бешеной, над натянувшимися, как спины коней, голосами, взвивалась скрипка.
Не гнуться мне в поклоне,
Дай бог, не умереть!..
Не гнуться! Не согнут, не настигнут силы злые, ненастные, словно копыта выбивали в широкой Костиной груди. Домчится он туда, вперед, куда хоть убей, надо - иначе и жить зачем?! Не выдаду-у-ут!!!
- Эх, кони, кони, кони!.. - прогремел Лапин тем запрятанным голосом, который иногда в нем прорывался.
И тотчас откликнулась гитара угарным аккордом, взвыла скрипка. Сергей выложил собранные и одолженные на билет деньги. И так ребята погнали коней, без удержу, без света, в неминучий разнос погнали!..
- Давайте вашу коронку! - словно подхлестывая события, предложила звонко Олла.
Фальин и Сергей вскочили, освободили место для сцены.
Кто ни умрет, я всех убийца тайный… -
начал Сергей и сам удивился: так у него от сердца вышло. Не слова он произнес, а тайную, наболевшую обиду: как же это в самом деле, почему он-то во всем, кругом он оказался виноватым?!
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил свою сестрицу,
Монахиню смиренную… все я!
Вместе с пушкинским царем Борисом пытался Сережа постичь, втиснуть в голову понимание той силы, которая оклеветала, выставила перед людьми не таким, каков есть! И каялся!.. Чувствуя вне всякого понимания, что все равно виноват! Один как есть во всем и виноват!.. Он даже как-то забыл, что Фальин будет ему вторить.
Кто ни умрет, я всех убийца тайный…
Я ускорил Феодора кончину,
Я отравил…
Андрюша точно ухватил его интонацию, только чуть утрировал, доводил недоумение до радужного идиотизма. И когда раздалось обычное в таких случаях "ха-ха", Сережа обмер, ровно под набежавшей по грудь холодной волной.
Ах! Чувствую: ничто не может
Нас среди мирских печалей успокоить… -
обратился он ко всем, как к заблудшим собратьям своим, разделял участь и взывал не мириться, вместе искать избавления от этой бесплодной, изнуряющей душу маеты…
Андрюша вторил на той же проникновенной ноте, с той же доверительностью, но намекая на сексуальность:
Ах! Чувствую: ничто не может
Нас среди мирских печалей успокоить…
Сереже показалось, что комнату от хохота передернуло и он из нее выпал. Даже Костя Лапин посмеивался!
Ничто, ничто… едина разве совесть! -
вскричал Сережа яростно, с надсадной верой. Все больше понимая, что никто его не услышит! Невозможно услышать! Потому что сущность его, как пропущенный через призму луч, принимает иную окраску и направление! Сущность его только для того и служит, чтобы быть съеденной! И нет здесь никакого двуединства, а есть одно лишь насмешничанье! У него отнята сущность!
Ничто, ничто… едина разве совесть!
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветой… -
закрыв глаза, как на последнем издыхании продолжил он. Подкатывали слезы. Сжавшись, не поднимая головы, юркнул меж спиной Фальина и шкафом, устремляясь к выходу. "Тебе плохо?" - успела подняться к нему Олла. "Сейчас я", - ответил Сережа, не глянув. Вышел, прикрыл за собой тихонько дверь и, как был в тонком свитере, со всех ног рванул из общежития! "И рад бежать, да некуда… Ужасно! И рад бежать, да некуда… Ужасно!" - приговаривал он мысленно в такт дыханию недочитанные строки монолога, направляясь в сторону знакомой девятиэтажки.
Дверь открыла сама Эльвина. Он схватил ее за руку и вытянул. Полез целоваться. Она вырвалась. Держал силой, грубо. Тащил наверх, куда-то во тьму, куда за лифт уводила лестница. Лифт загудел. Она перестала сопротивляться и первая скользнула наверх. У Сережи даже захолодало в коленях. На площадке за лифтом стояла кушетка. По тому, как Эльвина в полутьме ее сразу обнаружила, села, Сергей понял, что не с ним одним она здесь бывала. Стал целовать, нащупывать какие-то пуговицы… Каждым своим нетерпеливым движением словно говоря: мне плохо, плохо, ты должна утешить меня, должна, должна…
- Тебе только это от меня и надо… - усмехнулась она слабо.
- Не только…
- А говорил - "я"… Ты такой же, как все. - Удар был точен. Она даже не подозревала, насколько точен.
- Эльвина, не будь такой, - потряс он ее. Тело казалось веревочным.
- Мне все равно… Делай, что хочешь. Если тебе только это…
- Нет, - вскочил он. Сейчас докажет, не такой, как все, не такой! - Не только. Мы с тобой поженимся.
Он почувствовал, как она подобралась.
- Через пять лет, - он хоть был на взводе, но понял, что вышло обидно для нее. А может, ему того и хотелось: чуть наказать, чтоб много о себе не думала, напомнить о дистанции. Наконец, пять-то лет она должна согласиться подождать! Сказал бы он это Люсе!..
- Лучше через восемь, - ответила она.
- Почему через восемь?
- А почему через пять?
- Выучимся.
- А через восемь денег успеем скопить.
- Я серьезно!
- И я серьезно.
- Эльвина! - опять грубо схватил он ее за плечи. Должна же понять она, как ему плохо!
- При чем здесь я, если ты не знаешь, куда деться! - вырвалось у нее. И сдержаннее, но жестко добавила: - Если ты серьезно, уйди сейчас.
Он помедлил. И пошел! Спустился на один этаж, другой… А зачем же уходить-то? Хотела ли она на самом деле, чтоб ушел?.. Остановился. Ее шагов не было слышно. Стал подниматься обратно. Дошел уже до девятого, как она стремительно сбежала навстречу, проскочила мимо и скрылась за шумно щелкнувшей дверью. Он только успел увидеть метнувшийся взгляд да цветастый подол халата.
Можно было еще раз позвонить, вызвать, попробовать все сначала. Но с хлопком двери словно что-то обрубило в его душе. Ничего в ней не осталось, кроме неистребимой жалости к себе. Такой жалости, что аж впору было зарыдать.
Сергей шел в ознобе, мелко перебирая ногами, пьяно всхлипывая. "И рад бежать, да некуда… - преследовали его строки, пронимая чувством затерянности и еще большей к себе жалости. - Ужасно!" Сворачивая, скрежетал о рельсы трамвай. Шумел залитый светом ресторан… И вдруг, до тепла в теле, как просветление, подумалось о Люсе. К ней ему надо! Зачем он и приходил к этой… К той надо! Если бы знал, где она живет, к ней сразу и пошел. Только где она живет? Он же не знает, где она живет! Хоть вой теперь… Не знает!
Но отказываться от своих помыслов Сергей не умел - только дай цель! До́ смерти захотелось увидеть Люсю! Потому что ему одному… невмочь ему, такое чувство, будто руками и зубами хватается за пустоту! Не знает, перестал понимать - какой он, когда один! Потерялся! Человека нужно рядом близкого, пусть все будут против, но чтоб хоть один - понимал, любил, сострадал! Хоть бы одному ты был необходим - как воздух, как жизнь!
Сергей мысленно прикинул: адрес Люси может быть у той женщины-инвалидки, к которой ходили вместе на днях… Но где живет эта женщина, Сергей уже помнил смутно - шел тогда, не присматривался, другим был занят. Да и вряд ли у нее адрес… На Архангельскую, 13 надо срочно! В тот особняк с запущенным приусадебным участком, куда привела его Люся год назад, в котором: обитают люди, сумевшие отстраниться от вечной тряски за существование, сохранить, как думалось теперь, души от перетирания общественной жизнью! Причем, не выставляют этого своего отстранения, не противопоставляют себя большинству - пусть каждый развивается как хочет! Всеприемлемость! Даже огород не засаживают, чтоб земля на участке могла родить то, что ей хочется. Пусть Мастер и назвал их инертными, - Сергей как-то уговорил его сходить вместе в этот дом, - с такими, мол, небезынтересно пообщаться, но погрузиться в их жизнь - то же самое, что начать курить гашиш. Ничто так не затягивает, как безделье! Собственно, после его слов Сергей и перестал бывать на Архангельской, хотя и вспоминал часто, тянуло.
Теперь же захотелось побывать в этом доме не меньше, чем увидеть Люсю. Пусть отчасти Мастер и прав: Сергей при всем желании в глубине души никак не мог смириться с заросшим крапивой и полынью огородом, руки так и чесались вскопать. Но это, наконец, никому не мешает, люди живут, радуя себя и друг друга. Друг для друга и живут! А Мастер вот уехал - и дела ему до него, Сергея, никакого. Он ведь писал, получил открытку в ответ, мол, учитесь, при первой возможности постараюсь помочь… Чему помочь?..
Поймут, примут, никакой платы с его души не потребовав! Отправился на такси, дотрачивая остатки занятых на билет домой денег. По дороге подсел попутчик, невысокий, упитанный дядька. Стал ухать тяжелым смехом и произносить, любуясь, одну и ту же фразу:
- Было бы здоровье, остальное купим!
У Сергея все там, внутри него, зудело, так и хотелось заткнуть эту, как ему виделось, самодовольнейшую глотку! Но терпел. Долго терпел. Потом все-таки выговорил с заднего сиденья как можно сдержаннее:
- А что для вас вот это остальное, что вы можете купить?
- Что? - не понял попутчик: он, скорее всего, и был-то не такой уж богатей. Богатей выпячиваться с этим не станет. Так, услышал где-то словцо навеселе, показалось оно ему остроумным, потому что деньги-то, наверное, все-таки водились. И давай им играться!
- Ну вот вы только здоровье не можете купить, а все остальное можете, так? Так что остальное-то?
Мужчина повернулся и пристально посмотрел на Сергея.
- Ну, что, что?! - вскричал тот в нетерпении. - Машину, дачу, девочек, выпивку, что еще?!
- Это мое дело - что, - сказал мужчина уже без тени веселости, напористо сказал.
- Продать! - с хрипом процедил Сергей. - Не купить, а продать ты все можешь! Кроме здоровья, все остальное - продать!
- Будешь шуметь - высажу, - пригрозил водитель.
- Разговорчивые они нынче пошли, - произнес мужчина известную в подобных случаях фразу.
- Наивные вы, ребята, - усмехнулся Сережа в затылки сорокалетних мужчин, откинувшись на спинку сиденья. - Верите, что можете что-то купить!.. Я тоже когда-то верил, молодой был, глупый был.
Дальше ему пришлось идти пешком.
17
Навстречу выскочила из конуры громадная собака - год назад ее не было! Сергей вытянулся весь, понимая, что обратно, за калитку ему уже не успеть. Но тут же увидел - лохматая черная громадина ластится и виляет хвостом. Разве могла быть в этом доме злая собака! Он потрепал ее по загривку, по удивительно мягкой и гладкой шерсти, прижался к ее морде лицом. Вошел вместе с собакой в сени, где светила слабая лампочка, вероятно для того предусмотрительно включенная, чтобы пришедший не тыкался впотьмах в поисках дверной ручки. Где еще, в какой общественной инстанции так могут ждать человека и позаботиться о нем заранее?! Хо-хо-о!.. За дверью, ведущей в сам дом, пели. Здесь всегда много пели. И хорошо, как-то особенно - иначе, нежели профессионалы, иначе, чем сегодня он с друзьями в общежитии. Без желания преподать, без нарочитого задора или надрыва - просто, наслаждаясь пением. И песни были совсем иные, свои какие-то. У них и поэты свои, и художники. Собственно, здесь все и поэты, и художники, и певцы. Даже если у кого-то что-либо и вовсе не получается, все равно делает - можно же выразить себя и неуменьем. Лишь бы от чистого сердца!
И ото всего этого - от собачьей ласки, она, радостно поскуливая, то подбегала к двери, ведущей в дом, то тыкалась мордой ему в ноги; от песни, от возникшего чувства своей сродненности с бревенчатым домом, где ты вроде уже и в доме, но еще и не вошел, проникаешься его духом, - Сергея отпустило. Притихла душа, даже до робости, до послушания.
Собака скребла двери и поглядывала на него, словно бы удивляясь, чего, мол, медлишь, там так хорошо!
Сергей открыл дверь и переступил порог. Напротив, прямо по коридору, в комнате сидела хозяйка. В приятном ее лице проступило тихое ровное изумление и радость. Она, держа на весу далеко от себя сигарету в длинном мундштуке, и не меж двух пальцев, а словно кисть или крест для благословения, медленно повернулась и посмотрела в глубь комнаты, собираясь, видимо, что-то сказать. Но оттуда, из-за угла послышался голос Владислава, хозяина:
- Проходи, Сережа.
Владислав не мог его видеть! Когда Сережа прошел в комнату, в этом убедился. Владислав сидел за угловой стеной на кровати, поджав ноги калачиком. В комнате были еще две девушки - одна из них курила, как и жена Владислава; другая, вся перепачканная краской, в платье из лоскутиков, чего-то рисовала. И молодой человек, которого можно было назвать и юношей, не будь у него ребенка на руках - Сергей успел мельком удивиться, почему же ребенок не спит. Девушку с сигаретой и юного отца он видел постоянно здесь и прежде.
Владислав поднялся, крепко пожал руку. Небольшие голубые глаза его залучились. В то же время Сергей заметил, как успели они оценить, что без пальто он, что чуть выпил и не в себе… Был Владислав невысок, неширок в кости, но ладен. Голову, стягивая светлые длинные волосы, облегала повязка (что не имело никакой связи с аэробикой). Высокий прямой лоб с прямыми бровями чуть нависал над некрупным, очень прямым носом. Губы были толстыми, но четко очерченными. Под негустой бородой чувствовался выпуклый основательный подбородок. В лице нельзя было углядеть линий резких, жестких, даже какой-нибудь складочки у переносицы или в уголках рта, как нельзя - и линий размытых, незавершенных. Благородством, покоем веяло от этого лица. Мастер сказал о нем: "Славянский тип в чистом виде".
- А как ты догадался, что это я? - спросил Сергей.
- Догадался, - улыбнулся Владислав, и лучиков в его глазах прибавилось. Они грели и подбадривали, как бы говоря: ничего, все преходяще, незыблем лишь этот миг, когда ты, чувствуя и живя одним, а я иным, зачем-то понадобились друг другу. Именно друг другу, а не я, Владислав, тебе, Сереже, - мы два мира, две вселенных, мы встретились! Что может быть важнее?
- Выпей-ка для начала чаю, - сказал заботливо Владислав. Чайник, чашки, тарелка с сухарями стояла на столе. - Не знаю почему, но я в последнее время часто вспоминал тебя.
Спрашивать Люсин адрес стало просто неловко. О нем здесь не забывали, ждали, предчувствовали появление, а он, получалось бы, заскочил мимоходом адрес узнать. Да и не из-за адреса, по большому-то счету, он сюда пришел!
- Так меня… Может, Люся говорила. Меня исключили, - умиленно и немножко заискивающе сообщил Сергей.
И далее в том же духе поведал, как профорг Кузя по указанию свыше, конечно, специально выслеживал, повод нужен был, чтоб придраться, словом, как вокруг него, борца за справедливость, плели козни и стягивали узелок.
Его слушали! Где бы могли его еще так выслушать?! С таким приятием и вниманием! У всех же дела! Костя вон бумаги свои какие-то подсунул - разве сейчас ему до этих бумаг! Мастер бы все на разговор о своих спектаклях перевел. Нет, неправ он был, назвав этих людей бездельниками. Хотя рассуждал о личностной безынициативности русских вообще, отсюда, дескать, и "лишние люди" у русских: сознание, вырываясь из обыденности, оказывается неспособным к духовному взлету, зависает меж небом и землей. Нет, они не лишние, у них есть дело - вот сейчас до Сережи есть дело!
Владислав глядел на Сережу пристально, потом опустил глаза в задумчивости, усмехнулся чему-то своему. А когда снова посмотрел, то с такой теплотой и грустью, словно увидел в Сергее что-то знакомое, родное, себя, может быть, в юности… Сергей знал о Владиславе, что тот ушел с пятого курса университета, потому как не хотел получать, а в определенном смысле и обременять себя дипломом, коли не собирался работать по специальности, не видел в этом смысла.
- Я все это мог рассказать тебе при нашей первой встрече, - улыбнулся он все в той же грустной и теплой задумчивости.
- Где-то комета Галлея приближается к земле, - произнесла девушка с сигаретой.
Сергей мог бы ее слова отнести на свой счет, мол, есть события поважнее его исключения. Но они были сказаны таким расслабленным, тающим голосом, удивительным при довольно крупной стати девушки, так непритязательно, словно для себя одной, что ему лишь показалось, будто комета где-то рядом, чуть выше крыши. Да и приближается она исключительно к дому на Архангельской.
Владислав тем временем, покопавшись в папке с бумагами, протянул Сергею альбомный лист. Сергей взял - его портрет! Год назад Владислав рисовал. Точно ухвачено: тогда он был несколько скованный, смотрел исподлобья. Владислав протянул еще лист. На нем оказался рисунок, сделанный им, Сергеем. Владислава он пытался изобразить… Надо же, удивлялся Сергей и впадал в благостный какой-то трепет, хранил же человек! Да и взглянуть было приятно - память…
Владислав тихо, раздумчиво запел под гитару:
Ручку шарманки
крутил шарманщик,
Старая шарманка
скрип, скрип…
Скрипнуло сердце,
бескрылый гадальщик
На перепутье толпы
прилип…