Затем сыграл на барабане великий музыкант и тоже в одном левом ботинке. Левой рукой все время бил в левую сторону барабана.
Моя мама приволокла из "Дамского клуба" стайку худых и стройных девушек в платьях "а-ля путч". Проще сказать, левая половина тел были у них ничем не прикрыта.
Затем на сцену опять вышел губернатор.
Стал вручать ордена и медали.
Самый большой орден он вручил себе сам.
Затем награды получили ударник капитализма и водитель селедочной фуры. Правда, водитель к этому времени так напился, что вышел на сцену вообще без ботинок. Но в носках, да таких вонючих, что губернатор, сославшись, что ему надо… в общем, куда-то надо, сбежал со сцены. Орден герою вручал пожарный в противогазе.
Затем начался банкет.
Я был очень обижен, что меня даже и не вспомнили.
Зная мудрость, что в России страшно забвение, а не хула или хвала, я, грустный, побрел в буфет, чтобы напиться.
Но за буфетной стойкой бармена не оказалось.
Я зашел за стойку, чтобы налить себе сам, и обнаружил там музыканта-барабанщика с юной, худенькой и почти прозрачной буфетчицей. Он, барабанщик, уложил ее в футляр своего барабана и там совершал с ней не насильственный, как я понял, половой акт.
Чем удивил меня: как "это" можно сделать в футляре барабана? Но, видимо, "это" у него было отработано довольно профессионально, потому что он справился с "этим" быстро и бесшумно.
Девушка, вскочив и поправив юбочку, спросила:
– А вы кто?
Я ответил почему-то, что контрабасист.
– Правда? – обрадовалась она и поискала глазами футляр контрабаса. Маэстро-барабанщик тем временем захлопнул футляр и наладил [28] из бара.
– Стой! – крикнул я. – А платить, кто будет?
– За что? – удивился маэстро.
– За тишину, – ответил я.
Маэстро полез в карман.
Я сказал, что пошутил, и приобнял его.
Из-за стойки бара мы уже вышли вдвоем. За нами буфетчица. Мы к столику в углу, она туда же.
– Тебе чего? – спросил я.
– Так вы сказали, что контрабасист, а где футляр от контрабаса?
– Футляр отменяется, – отрубил я, думая, что тем порадовал ее.
Но она расстроилась:
– Жаль, никогда еще "этого" у меня не было в футляре контрабаса, – и ускакала куда-то, очевидно, искать очередного музыканта.
Маэстро после третьей выпитой бутылки шотландского виски обнял меня и стал пытать, откуда я знаю про его заветную мечту – написать симфонию для органа с барабаном.
Я отвечал ему, что ничего не знаю о его симфонии с органом и барабаном. Он не верил.
Я уверял.
Он начал обижаться и уже полез за барабанными палочками, чтобы ими прояснить мою память. Я понял, что надо "сознаваться". И сказал, что догадался о симфонии по движениям девушки в барабанном футляре.
– Молодец! – ответил он и поцеловал меня. Я его.
Так мы подружились.
Поутру мы с маэстро проснулись на моей кровати, и между нами лежал его барабан. Но почему-то без футляра. Да, и проснулись мы – не сами. Нас разбудила моя старшая сестра.
Она очень удивилась, увидев меня в постели с барабаном и каким-то мужиком.
Маэстро галантно вскочил с постели, поправил бабочку, подтянул брюки и с поклоном поцеловал ручку сестре.
Втроем мы весело позавтракали, и за завтраком маэстро рассказал о своей мечте, которую он никак не осуществит.
Из-за перестройки накрылось бюджетное финансирование.
А "новые русские" не дают денег на искусство, дают только на теннис.
А вот если бы нашелся такой идиот, то есть патриот, то он бы первый в истории России получил в Америке музыкального "Золотого Глобуса".
– А что для этого надо? – наивно спросила сестра.
– Нужен орган.
– Да… – загрустил я, – органа у нас в городе нет, если и найдется, то это пара роялей в Доме культуры железнодорожников, да и то ненастроенных и клеенных столярным клеем для табуреток.
Тут закашляла уборщица в кладовой Башни. Зная, что такие "кашли" во время серьезных бесед зря не происходят, я выволок уборщицу из кладовой на свет, и она поведала нам, что до перестройки была не уборщицей, а профессором в консерватории, где теперь боулинг.
Так вот, ей еще ее бабушка, тоже профессор все той же консерватории, рассказывала, что перед самой революцией на деньги прогрессивной музыкальной молодежи был куплен в Голландии и собран в особняке дворянского собрания Нижнеокска орган. Второй по величине в Европе.
После революции в это здание большевики решили заселить аптекоуправление. И ее бабка, и муж бабки, ее дедка ночью, еще до того, как туда заехали революционные фармацевты, забили орган глухой фанерной перегородкой. И затихли.
А так как всех прогрессивных, дореволюционных музыкантов расстреляли в семнадцатом, а затем в тридцать седьмом и деда с бабкой, то никто так и не знал, куда исчез голландский орган.
Время от времени в аптекоуправлении делали ремонт. Фанерную перегородку рабочие то красили, то наклеивали на нее обои, то наклеивали, то красили…
И перегородка с годами стала капитальной стеной. Из-за этого орган за долгие годы так никто и не обнаружил.
И если бы не мечта великого маэстро, моя уборщица, тире профессор, тоже унесла бы эту фамильную тайну в могилу.
Маэстро даже подпрыгнул от радости. И мы помчались в аптекоуправление.
Но в этом бывшем дворянском особняке аптеко-управления уже не было. Здание было пустым, без окон и дверей. Там бродили местные бомжи, которые в полу-обморочном состоянии ковырялись в щелях рассохшихся полов с надеждой найти стимулирующее питание.
Но стенка стояла как влитая.
Видно было, что кто-то пытался ее поцарапать, поковырять, но так ничего и не получилось.
Я тут же взялся за дело.
Выкупил здание как бесхозный сарай. Потом мы втихую сломали стену. И нашим взорам открылся великолепный орган.
Маэстро, как увидел, аж затрясся. Он стал ходить перед этим великолепным инструментом гладить его и, катая перед собой барабан, твердить: "Орган и барабан, орган и барабан…" Потом заставил меня крутить какое-то колесо, а сам стал играть одной рукой и одной ногой на органе, а другой ногой и другой рукой стучать по барабану. Музыка звучала странная, но за душу брала!
Все были в полном восторге.
Маэстро как опытный человек разъяснил нам, что получение "Глобуса"– это очень сложный процесс. Для получения его, кроме таланта и органа, нужны деньги.
А у маэстро, как он пояснил, денег нет.
Поэтому ему нужен продюсер. Естественно, с деньгами.
Продюсером сразу же согласился стать я. И мы с маэстро заключили договор.
Также ему понадобится подруга, которая будет закатывать скандалы и сцены ревности – для прессы и телевидения.
– Ею буду я! – перебила маэстро старшая сестра.
А еще нужен антураж. Для этого я предложил папу, он как раз у нас немного "двинулся по фазе" [29] на почве познания вечной истины.
Маме решили поручить рекламное сопровождение проекта.
Ну, а младшая сестра согласилась обеспечить нам безопасность. Вся семья снова оказалась при деле.
Вначале все шло великолепно.
Чтобы финансирование проекта маэстро шло без задержки и в полном объеме, я заложил весь свой бизнес и всю семейную собственность в "Инкомбанк".
Быстро отремонтировал здание Дворянского собрания.
Вызвал, да… да… опять из Голландии, мастеров. Они отреставрировали и настроили нам орган.
Купил как расходный материал с полсотни барабанов.
И таким образом создал все условия для творчества нашего гениального маэстро.
Дело двигалось.
Маэстро творил.
А мы каждый занимались своим делом.
Старшая сестра регулярно заставала маэстро с кем-то, где-то, закатывала ему скандал, о чем не переставали писать газеты.
Младшая отбивала полчища папарацци и сумасшедших новаторов.
Так, нам предлагали использовать вместо органа реактивные двигатели самолетов, а вместо барабанов – человеческие головы.
Ведь голова – лучший резонатор в природе, при этом очень убедительно это демонстрировали, стуча себя по макушкам то гаечным ключом, то стулом.
Папа как услышал, что на плечах у него резонатор, впал в истерическое состояние и договорился до того, что мозг человека не что иное, как специальный аппарат для передачи импульсов от Бога к нам и обратно. А раз так, то человек уже бессмертен.
Всё, что он делает, от чихания, до чесания, уже моментально передается мозгом (т. е. читай резонатором) – Создателю. Значит, этот резонатор, т. е. голову, надо отделить от тела и использовать ее по назначению, а не как предмет, издающий звуки, отращивающий волосы и поглощающий пищу.
После десятой попытки папы отделения своей головы от своего же тела мы опять засунули ему в рот клизму, залили ее спиртом и стали водить на пресс-конференции только в смирительной рубашке.
Но, несмотря на все эти трудности, через год маэстро написал-таки свою органно-барабанную симфонию.
Пришла пора собираться в Америку, на конкурс музыкантов, в Лос-Анджелес.
Перед самым отъездом маэстро привел американца, представляющего одну известную японскую корпорацию, и заявил, что некоторые серьезные люди предложили поставить главным продюсером нашего проекта этого американца.
А меня перевести в ассистирующего продюсера. Иначе, мол, не видать нам ни Америки, ни первой премии как своих ушей.
А всем хотелось в Америку.
И я, поколебавшись секунду, согласился. В то время ни я, ни маэстро не представляли разницы между главным продюсером и ассистирующим продюсером.
С помощью нового продюсера нам быстро открыли американские визы и… Мы полетели.
Новый продюсер – первым классом. Мы, семьей и Маэстро, экономклассом.
Я, честно сказать, сильно волновался. Вспомнилась моя первая поездка за границу, в Израиль.
Еще в годы перестройки.
Тогда меня при спуске с парохода на Землю обетованную тормознули представители израильской разведки.
Из Моссада. Люди серьезные.
Они уточнили некоторые подробности моей биографии, а именно тот самый злосчастный кризис на Синайском полуострове, за участие в котором я получил орден. А уточнив, вежливо вернули меня назад на пароход.
Вот поэтому и волновался.
Вроде сам никогда не участвовал в боевых действиях против США. Но из дома захватил на всякий случай фото моего дяди, который братается с американским солдатом на Эльбе в мае сорок пятого года.
С другой стороны, кто его знает, вдруг всплывет моя курсовая работа в университете: "О загнивании империалистической экономики США в период успехов развитого социализма в СССР".
Американцев вживую я видел всего один раз, еще в годы перестройки.
Меня, тогда директора рынка, друзья нашего губернатора пригласили на встречу с американской делегацией химиков, физиков и математиков, приехавшей к нам с дружеским визитом из какой-то американской Кремниевой долины. Встреча происходила в большом лекционном зале нашего Нижнеокского университета.
Американцы сразу начали чертить длинные формулы и знаки на огромной доске в аудитории.
Нам, простым смертным, все это было непонятно. Но страшно интересно. Всем хотелось посмотреть на настоящих, живых американцев. Зал был забит битком, под завязку.
Американцы неплохо говорили по-русски. Так, один из них подошел к исписанной доске и начал там чего-то дописывать в виде непонятных символов, а потом, повернувшись к залу, сказал:
– А я вот так вижу решение этой задачи… – зал притих. Выходит, наш ученый, долго смотрит на исписанную доску, а затем тоже дописывает несколько непонятных знаков и говорит:
– А если так… – зал загудел.
Американец снова выскочил к доске и быстро приписывает еще несколько знаков и говорит:
– Тогда уж вот так… – зал взорвался от смеха.
Ну, заодно посмеялись и мы, остальные, ничего в этой абракадабре не смыслящие. Какой-то птичий язык.
Но всем стало легко и просто, и сразу стало понятно, что эти американцы не такой уж злой и вредный народ, какими их рисуют Кукрыниксы [30] .
Вспоминая эту встречу, я летел с маэстро в самолете и мечтал, чтобы все американцы оказались такими же, как те из той таинственной Кремниевой долины.
Америка встретила нас солнечным днем, официальными таможенниками и русскоязычным таксистом армянской национальности в огромном двенадцатиместном "кадиллаке".
Как оказалось, армян в Лос-Анджелесе больше, чем в самой Армении.
Моя мама сразу же предложила таксисту перенести столицу Армении в Лос-Анджелес. Таксист не возражал.
Только никто не знал, в том числе и мама, как это сделать.
Но для мамы, как для всякой русской женщины, главное – не решение проблемы, а ее создание.
Окрыленный идеей мамы, армянин быстро отвез нас в отель, продюсера на отдельную виллу и помчался к руководству диаспоры продвигать мамину идею за свою.
Одна за одной пошли встречи. В процессе которых я стал понимать, что здесь я с семьей заявлен уже не как член команды, а просто группа живых "аборигенов" из дикой России, где был создан бессмертный шедевр маэстро.
В это время Россией и ее народонаселением интересовалась вся Америка.
Дети эмигрантов первой волны не представляли, что это за страна Россия, где она находится и кто там обитает. Их предки приплыли в Новый Свет, когда еще Аляска называлась Русской Америкой и была во владении Российской империи. Поэтому они, начитавшись Набокова, называли нашу страну Татарией и искренне полагали, что в России живут потомки Чингиз-хана. (Что отчасти и верно, хотя бы на треть.)
Эмигранты из потомков, так называемой "белой волны" все еще представляли нашу страну сплошной деревней без нужников и дорог. Где все жители – сотрудники КГБ (что тоже было верно, хотя бы наполовину).
Последняя же волна эмигрантов, перестроечных времен, сплошь состояла из русских: русские армяне, русские грузины, русские евреи, русские таджики, русские молдаване, русские украинцы, русские калмыки. Все стопроцентно русские (что в общем-то тоже верно почти на сто процентов).
И все они, эти эмигранты, для нас, россиян, американские миллионеры. А для Америки – посудомойщики, медсестры и таксисты.
Сами же коренные американцы представляли нашу страну сплошь заваленную снегом. Круглый год. Вместо каменных домов – деревянные избы с огромными русскими печами, которые топят матрешками.
На печах сидят дикие, злые, как собаки, пьяные мужики, обросшие волосами с головы до пят. У каждого в курятнике по атомной бомбе. Едят русские только кислые щи с черным хлебом, пьют не воду, а водку, закусывая ее исключительно черной икрой.
Вместо зарядки бьют по утрам своих жен.
Крестятся на пенек и бреются топорами.
После бани голышом прыгают в ледяную прорубь и там зубами ловят осетров. В праздник 7 ноября [31] эти мужики слезают с печей. Стряхивают вшей. Надевают шапки со звездами на свои нечесаные головы и ходят по улицам, размахивая красными флагами. Потом перед трибунами под балалайки поют "Калинку" и с медведями пляшут в валенках гопака.
Поэтому интерес к нашей семье был огромный.
Старшую сестру уволокли поклонники поп-арта и выставили ее как экспонат с наколкой на ее огромной русской груди.
Младшая сестра поехала осматривать частные тюрьмы. Особо ее заинтересовал электрический стул.
Мама, ностальгируя по своему детству, целыми днями бродила по пляжу Лос-Анджелеса в обнимку с нищими.
Там, на Venice beach [32] , как раз проходил съезд американских бездомных.
Папа же проходил курс подготовки на Аллилуйя.
Учился под музыку и джаз вести проповеди.
А я был окружен бизнесменами.
Они наперебой предлагали мне прямые оптовые поставки из Штатов в Россию крупных партий черной, астраханской икры и вологодского масла.
Дни были очень насыщены мероприятиями, и я с семьей виделся совсем редко.
Но перед самой церемонией нас всех собрали вместе.
На одну половину нашей семьи надели фраки, на другую – вечерние платья и фальшивые драгоценности.
В огромном лимузине подвезли во Дворец музыки для вручения премии "Золотой Глобус" в номинации "Самое оригинальное произведение". На бордовой дорожке под вспышками сотен фотоаппаратов красовался сам маэстро. Вокруг него крутилось такое огромное количество важных персон, что нашу семью быстро оттеснили в сторону. Только старшая сестра, блистая глубоким декольте, крепко держала маэстро за руку.
Прошли в зал.
На сцене вокруг красного рояля катался, как колобок, Элтон Джон в обнимку со своим мужем.
Потом поострили два американских комика. И наконец вышла дама с конвертом.
Вскрыла конверт. И объявила имя победителя.
Весь зал дружно и фальшиво удивился.
Но неловкость от фальши быстро прошла, когда вместе с маэстро на сцену за "Золотым Глобусом" вышел представитель крупнейшей японской фирмы по выпуску музыкальных дисков. Эта фирма, как оказалось, и была представлена "тем" продюсером на этом конкурсе.
После вручения премии все полезли обнимать ма эстро.
А я и вся моя семья оказались, как бы ни при чем. Потом, на банкете, о нас уже совсем забыли.
Мои расстроенные родственники быстро расползлись кто куда.
Посмотрев на всю эту несправедливость, я плюнул и пошел купаться в Тихий океан. Разделся и голый в воду.
Долго плавал.
Когда приплыл к берегу, сразу понял, что эта "продвинутая" Америка мало чем отличается от нашей "темной" России.
Во-первых, у меня украли всю одежду, а во-вторых, добирался я до гостиницы, прикрывшись лопухом, который рос так же, как и в России, в одной припляжной американской канаве.
На следующий день маэстро исчез.
Оказалось, японцы повезли его в гастрольное турне вокруг света. А нас всех, "создателей" маэстро, и живых, как я, и полуживых, как мои дамы от бесконечных фуршетов, и почти мертвых, как мой отец от какого-то американского алкогольного пойла, погрузили на пролетающий мимо Лос-Анджелеса "Боинг" и грузовым классом отправили назад в Россию.
В России и даже в самом Нижнеокске никто не заметил нашего отсутствия.
Никто ни о чем не спрашивал. Никто никуда не приглашал.
Вернулись мы, конечно, счастливые, но уже бедные.
Так как все наши заработанные за последние годы деньги ушли на создание великого шедевра маэстро. А после того как я, ничего не понимающий в музыкальном бизнесе человек, переписал договор о продюсерстве на простое агентское соглашение, то еще остался и должен. На остатки денег от моего бизнеса и семейной недвижимости, я оплатил налоги и работу голландских мастеров, которые демонтировали орган, а потом увезли его вслед за маэстро в неизвестном направлении.
Маэстро несколько раз звонил, заверяя, что он помнит о нас, что он обрел вес не только в музыкальном мире, но и иных влиятельных сферах и что он нам поможет.
Я его слушал. Он говорил. А остатки нашего имущества и сбережения быстро таяли, как прошлогодний снег на ярком солнце.
И наконец наша семья осталась без дома, денег и работы.
Слава богу, старый барак на малой родине, где я вырос, не сломали.
И комната наша еще стояла пустой.
Туда мы и вернулись.