- Если ты, гнида поганая… - без вступления начал начальник. - Если ты в заведении моем станешь порядки свои наводить! Я тебя…
Начальник "Зяблика" со странной фамилией Чмок чуть было не задохнулся. Лицо его сильно смахивало на перезревший помидор. Казалось, неосторожно побрейся, крохотный порез - и лопнет вся морда.
- Мы не знакомы, начальник! - удивился Ветеринар. Он смотрел на кума во все глаза лица своего. Такого жирного человека Ветеринару за всю жизнь не приходилось видеть. Килограмм двести, определил. - Что я тебе сделал?
- Не ты! Вы!.. Если бы ты мне что-нибудь сделал!..
Начальник встал со стула, сбитого дубовыми досками из двух обычных, покрытого для мягкости старой бараньей шкурой. Его необъятный, ниспадающий каскадами живот всей тяжестью своей закрывал колени. Руки, лежащие на боках, как у ванька-встаньки, казались по сравнению с туловищем короткими, а белые веснушчатые пятерни были словно надуты, как резиновые перчатки.
- У нас здесь волки не жрали с самого лета!.. - пригрозил Чмок. - Колония голодает, а ты в вольном теле!
- Тебе, начальник, надо пищеварение налаживать! - посоветовал селекционер. - Совсем плохо себя чувствуешь?
Чмок насторожился.
- Успели настучать, сучары!
- Сам вижу… Вон, шкура барана под тобой совершенно желтая! Газы мучают, значит… Шерсть должна быть белая-белая… Это шкура месхетинского барана… А когда газы отходят часто, пиши пропало… Ты их сдерживаешь внутри, а они в голову идут, прямо в мозги… Обратно, такой вес!.. Я и не видел никогда такого большого человека!..
Начальник вдруг расстроился и в доказательство своей болезни пустил газы. Выход лишнего сопровождался многоярусным грохотом извергающегося Везувия. Зато лицо лагерного кума приняло более человечное выражение.
- Лечиться вам надо, - посочувствовал Рюмин, мечтая о противогазе.
- Знаю, - признался начальник. Под огромной его задницей вновь громыхнуло. - Где ж время взять на лечение?.. Да и лекарств во всей округе, кроме йода, нашатырь еще… Мне до пенсии пятнадцать лет…
- Я помогу! - сочувственно пообещал селекционер, мечтая поскорее оказаться в бараке, чтобы подышать родным спертым воздухом.
- А ты можешь?! - начальник выказал надежду всей мимикой заплывшего салом лица своего. - Жена в другой комнате спит… - вздохнул и поглядел на зека глазами самой несчастной собаки. - Задыхается…
- Могу.
В очах Чмока просияло надеждой.
- Ты ж не врач? - спросил с подозрением.
- Нет, - согласился Станислав. - Но тайнами кавказской медицины множеством ведаю… От деда еще… Тот от своего деда… Я всех баранов лечил! Ни один не упал!.. Да и люди ко мне шли…
- Поможешь?
- Сказал, помогу!
Начальник не мог скрыть радости надежд своих, а потому троекратно прогрохотал пушкой своей.
- А я тебя на кухню определю, - пообещал. - А лет через восемь на УДО!
На том и порешили.
Уже в дверях Чмок остановил своего будущего доктора.
- Говорят, душегуб ты?
Ветеринар пожал плечами удивленно.
- Меня за баранов сюда… У баранов души нет… Не спорю, баранов резал…
- Ну иди, - махнул резиновой ладошкой начальник лагеря Чмок. - Завтра расскажешь, как лечить меня станешь!
Селекционер успел закрыть за собой дверь, прежде чем раздался очередной залп артиллерийского расчета. Он стоял, дыша полной грудью морозным воздухом, пока нутряной яд Чмока не выветрился из его крови.
"Вот как бывает", - задумался Рюмин.
Начальник Чмок после ухода ветеринара долго думал над судьбой своей и об участии в ней рецидивиста. В секретной сопроводиловке на Рюмина говорилось о том, что Ветеринар не просто мужик, какой-то там лох горный, превратившийся из русского мужика в зверя, а что барановед деликатных дел мастер у блатных. Кого приговорят зеки, того в руки Ветеринара определяют… А потом не отличишь, чья туша - баранья или человечья!..
Но свое здоровье для начальника лагеря куда важнее было, чем разборки блатных.
Дома его ждала молодая жена с нерусским именем Ирэна. Он взял ее из колонии, сначала опекал в зоне - подкармливал, бельишко кое-какое подбрасывал ну и на работу непыльную определил, цех швейный возглавлять, а потом она ему благодарностью ответила, стала ласкать неженатого кума на досуге. У нее были рыжие волосы. Почти огненные… Когда Ирэна ублажала начальника, он смотрел, как огонь волос ее покрывает жирные ляжки его белых, с реками вен ног. От красоты и наслаждений сердце Чмока раздувалось до размеров бычьего и могло взорваться от высоких чувств и необходимости качать кровь в эротическом режиме… В такие минуты, да в общем-то и в остальное время, ему было все равно, что в деле Ирэны, говорящей на русском языке с акцентом, было записано, что она с расстояния двух метров выстрелила в голову своего мужа картечью. В толстой папке имелся снимок мужчины без головы.
Начальник не стремился выведывать у рыжей Ирэны подробности семейной жизни, был к златоволосой нимфе необычно для себя нежен, а потому имел по отношению к себе ответное чувство. Оно, это рыжее чувство, было совсем небольшим, крохотным, он это понимал, но пусть капля влечения - бесплатно, чем поток страсти за привилегии, рассуждал Чмок. Главный охранник "Зяблика" рассчитывал с течением времени превратить каплю в ручеек, а дальше… А дальше ему не требовалось, и ручейка достаточно. Он чувствовал себя Квазимодо, а про нес думал, как про Эсмеральду.
А потом, как-то на досуге, начлагеря прочитал книжку из лагерной библиотеки. "Всадник без головы" - называлась литература.
Вот и получалось у начальника, чтобы сохранить рыжую Ирэну, необходимо поправить здоровье - вылечить свое огромное тело-пушку. А здесь новый заключенный, в придачу зверь, вдруг вселил в него надежды. Может быть, совсем беспочвенные, но почему-то у Чмока в груди было чуть больше радости, чем накануне. Все его громадное естество хотело верить в лучшее, надеяться на чудо…
Дома он не стал делиться с женой о том, что собирается кардинально менять свою жизнь с помощью зека. Предусмотрительным был Чмок. Вдруг не получится, вдруг треп!.. Тогда она точно уйдет от него!
Перед тем как лечь спать одному, он, задыхаясь от бешенного сердечного бега, глядел в шелку ванной комнаты, как моется его жена Ирэна. Он так боялся потерять ее! Страшился более никогда не видеть ниспадающих на плечи рыжих волос, этих полновесных грудей с бледными ореолами сосков, по его мнению, похожих на летающие тарелки - НЛО, и рыжего солнца под животом, сияющего всегда по-летнему, в лучах которого хочется находиться вечность, а в конце ее этой вечности, совсем пропасть в рыжем естестве.
Она вытиралась махровым полотенцем, которое он подарил ей к Восьмому марта, трогала махрой и НЛО, и сияющее солнце, а его резиновая рука тянулась к низу своего живота, но была на полметра короче органа, которым хотелось сыграть в любовь. Закусив бесцветные губы, Чмок тихо скулил под дверью, а она, слушая это скулеж, отвечала:
- Вылечись, Ванечка!.. Трудись, дорогой!..
Он отшатывался от двери, любовь отливала от тела, и начлагеря метался по комнате, желая сотворить по отношению к жене какую-нибудь месть! Какую же?.. Какая мука!.. Его обычно не хватало на придумку, и он быстро успокаивался, особенно когда она появлялась из душа, - вся намытая, пахнущая земляничным мылом, в почти прозрачной комбинации…
Ирана поцеловала мужа в щеку и уже через несколько минут, казалось, крепко спала в соседней комнате, провернув замочек ключиком.
"Лечиться!" - твердо решил Чмок.
В эту ночь он долго не засыпал. Хотел было даже вернуться в колонию, чтобы тотчас выяснить, каковым методом его будет оздоравливать Ветеринар, но удержал себя… Негоже так раскисать… Чмок попытался повернуться на бок, а потом перевалиться на живот, представив себя молодым и стройным, но тотчас пожалел об этом, так как живот не выдержал тяжести тела, газы уплотнились и вышли наружу с такой мощью, что одеяло, которое укрывало его больное тело, взлетело ковром-самолетом к потолку, а потом спланировало на пол.
- Фу, Ванечка! - услышал он голос Ирэны. - Вылечись…
Иван Чмок возвратился на спину, а по его жирному лицу со свинячьими, горящими в ночи глазками, по щеке его скатилась большая человеческая слеза.
Он вспомнил, как шесть лет назад к нему явился замполит Рогов с пачкой дел на новеньких заключенных из женской части лагеря, вытащил из стоики одно и сунул ему.
Чмок открыл дело и тогда с совершенным равнодушием поглядел на черно-белую фотографию женщины с квелым лицом, выражающим покорность суке-судьбе. Пробежался глазами по печатным строкам, узнав, что за статья у бабы, получил информацию, что уголовница родом из Латвии, но что всю жизнь прожила в Ленинграде, работая в музыкальном театре в качестве оркестрантки-флейтистки. Затем на почве ревности застрелила мужа и была приговорена к восьми годам строгого режима.
- И что? - спросил тогда Чмок своего замполита.
- А то, что она рыжая! - с хищной радостью в голосе ответил идеологический работник.
- А, это?
- Она вся рыжая!
Рогов хлопнул себя рукой по лысой голове, а затем схватился рукой за пах.
- И что?
- У тебя рыжие были? - расстроился заместитель оттого, что не заинтересовал командира.
- Нет, а ты что, опять новеньких в душевой принимал? Нагибал, разглядывал, не спрятано чего там противозаконного?
- Ага… Она латышка, зовут Ирэна!
- Воткнул?
Здесь замполит стушевался.
- Дикая, - признался он. - Сказала, что, если трону, без бильярдных шаров останусь!.. Я ее после… Она у меня… Дам по башке тэтэшником… Между прочим, муж ее майором КГБ был. Она его из его же охотничьего ружья!.. Коллегу жизни ли шила!.. Лярва!..
В те годы Чмок не был таким жирным, как сейчас. Просто считался мужчиной в большом теле.
Многие лагерные телки за честь считали дать ему побаловать своими телами. Во-первых, за это им обламывалось консервами, во-вторых, иногда кусочком мыльца вольного разживались, да и зов плоти надо было утешать. Не все с ковырялками жить…
Иван Чмок вспомнил слова замполита на следующий день. Поразмял слово "рыжая" на языке, вроде приятный вкус на языке образовался, а ночью поинтересовался у Верки, с которой снимал стресс последнее время, о новенькой.
Верка была хороша и телом, и лицом, но мозгу в ней было два прыща вместо полушарий. Она новенькой рекламу-то и сделала выдающуюся. Не понимала, дура, что греет место для конкурентки.
- Хороша, стерва! - восхищалась Верка. - Как волосы уберегла на пересылке, не понимаю!.. Густые-густые! Рыжие-рыжие - будто красную медь бархоткой!.. Ты знаешь, Иван Михалыч, она - флейтистка!
- Знаю, - отвечал Иван Чмок, механически теребя Веркину грудь.
- А ты знаешь, что это означает?
Верка продолжала болтать, принимаясь при этом за работу на нижних этажах начальничьего тела.
- В оркестре на флейте играла, - отвечал начлагеря, пытаясь сосредоточиться на интимном. Но Верка не слыла мастерицей по тонкой части, зато у нее задок был здорово устроен.
- А ты знаешь, что… У флейтисток… У флейтисток самый сильный язык на свете!.. Кончик - каменный… Они вот так вот… во флейту дуют… - Верка сделала губки куриной гузкой и попыталась изобразить музицирование на том, что было у нее под носом. И здесь Чмок понял, что с флейтисткой необходимо встретиться как можно скорее! - Говорят… - сбивалась дыханием зечка, - говорят, в Японии всех гейш… гейш на флейте обучают… они потом на другом инструменте, как… - Верка хохотнула, царапнув зубами нежное.
Иван Чмок оттолкнул любовницу, которая своей же болтливостью лишила себя должности фаворитки лагерного начальника.
- Вали отсюда! - приказал он, понимая, что разрешения от бремени сексуального напряжения не случится. - Вали, сука!
Верка была глупа и труслива. Храня себя в лагере, она во избежание худшего, никогда не задавала лишних вопросов, а потому, сверкая отличным задком, мышкой выскользнула от лагерного кума и бочком, бочком до своего барака…
Иван Чмок наутро вызвал к себе мужеубийцу Ирэну.
Она стояла перед ним, немного по-мужски расставив ноги.
Он молчал и рассматривал ее по-хозяйски, с расстановочкой, никуда не торопясь. Отметил, что телогрейка размера на три больше, чем плечи осужденной, - не успела еще но фигуре ушить. Взгляд латышки равнодушный, глаза прозрачные, чуть голубые, смотрят в другое измерение. В этом мире ничего не видят. Личико слегка вытянутое, носик заостренный. Голова укутана платком, так что почти лба не видно.
- Фамилия! - устало спросил Чмок.
- Петерсон, - ответила женщина. Приятный голос, подумал начлагеря.
- Статья?
- Сто вторая, часть первая!
- Ты платок сними! Не на морозе, чай!
Она потянула за край платка… В этот момент с Чмоком произошло что-то странное, он вдруг ощутил себя семилетним ребенком на представлении в заезжем в Сургут цирке. Вспомнил, как фокусник сдернул тогда покрывало с пустой клетки, в которой оказался каким-то чудом попугай, раскрашенный природой в райские цвета. Вот и сейчас начлагеря предчувствовал чудо…
Она потянула за край платка… Пуховый, он соскользнул с женской головы, и жизнь Ивана Чмока из черно-белой превратилась в цветную. Как будто волею провидения его перенесло с холодного севера на теплый юг… В полярной ночи чмоковской жизни вдруг взошло солнце…
Он не мог дышать, не мог моргать, так что глаза засыхать стали, способность говорить утратилась… Единственное, что в голове Чмока проступало отчетливо, несмотря на ступор всего организма, это то, что жизнь его без этой Петерсон теперь невозможна, что без нее только тоска необъятная, а тоска - мать смерти…
- Ну иди, Петерсон, - только и смог сказать тогда Чмок.
В ступоре начлагеря провел все следующие сутки, пытаясь восстановить в голове мыслительные процессы.
Они восстановились разом поутру. Громогласно, так что люстра закачалась, Чмок приказал явиться замполиту Рогову, а когда тот прибыл, командир устроил своему подчиненному картину художника Васькина "Ночь перед расстрелом".
- Вы будете подчиняться социалистической законности! - орал Чмок. - Вы что же, совсем нравственность потеряли? Почувствовали себя здесь королем!.. Я не посмотрю, что комиссар, я вас самого под суд! Ишь, бабам ягодицы раздвигать! Маньяк в погонах!.. Ни стыда, ни совести!..
Замполит довольно улыбался.
- Зацепила? - спросил он в паузу начальничьего гнева.
Чмок осекся на полу лове и честно признался:
- Попал. Умираю…
- Так в чем проблема? - развел руками комиссар. - Тэтэшкой по затылку и развлекайся!
- Я тебе дам тэтэшкой!.. Все-таки ты маньяк!.. Ты никогда с бабой не пробовал полюбовно?
- А зачем? Вон их сколько!
- А чтоб тебя целовали не за страх, а хотя бы за сочувствие?
- Да на кой черт мне эти поцелуи! - замполит сплюнул. - Тьфу!.. Чего не хватало! Они этими ртами столько надоили, а значит, я через них сам дойщик!.. Да ни за что в жизни!
До недавнего времени Чмок и сам так думал. Вся зона исповедовала определенные принципы, заразные даже для вольнонаемных. Хотя целоваться с женщиной не западло, но только с женой, а уж баловать языком с местом, из которого все страдальцы появились на этот свет, даже с женой - вина на мужике несмываемая!
Конечно, Чмок, имея неограниченную власть в зоне, не мог ею не воспользоваться. Хотя просыпающаяся душа и вопила ему о чистоте помыслов, а значит, и действий, но физическая составляющая победила. Начлагеря распорядился, чтобы новенькую Петерсон задержали после работы на сверхурочные, а потом разрешили воспользоваться душевой вне графика.
- И не торопите ее! Мы же не звери!
Вертухайки понимающе закивали, и в означенный час Иван Чмок, как римский патриций, тайно заглядывающий в женскую купальню, чтобы выбрать себе жену, таращил выпученным глазом в дырку душевой. Отверстие было проделано рукой человека, и было Чмоку известно, чья рука эта.
Согнувшийся буквой Г, он простоял возле дырки с полчаса, и чем дольше длилось его ожидание, тем шумнее становилось дыхание, а загривок взопрел так, что по позвоночнику, по ребрам к животу, неприятно щекоча, струились ручьи пота.
Она появилась, когда он уже не ждал…
Заключенная разделась по-солдатски быстро, так что представленной наготой Чмока будто под дых ударили. Поначалу его отшатнуло от дырки, а дальше он качнулся, будто хотел набок завалиться в нокдауне, затем, удержав равновесие, начлагеря вновь припал жадным оком к отверстию.
Если в голове Ивана Чмока и было представление о божественном женском теле, то оно было именно таким, какое сейчас умывала под лагерным душем мужеубийца Ирэна.
"Мадонна! Венера! - проносилось в голове. - Елена Прекрасная!.."
Но в этот момент созерцания мозг начлагеря отключился, как внезапно сгоревший телевизор. В организме сохранились лишь рефлексы одни. А неконтролируемые рефлексы лагерного кума были далеки от среднестатистических нормальных.
Уже много времени спустя Ирана рассказывала ему, что тогда сразу почувствовала наблюдение за собой. Но ей было совершенно все равно до того момента, пока Чмок не застонал за сколоченной из досок стеной.
Далее и вовсе произошло неожиданное. В дырку вдруг просунулся мужской детородный орган… Сначала она испугалась и отшатнулась к покоцанному кафелю, ударирившись спиной. Но картина стены, выкрашенной в белый цвет, с вяло торчащим из ее середины органом, была столь необычна, а по сути необычайно комична, что женщина даже улыбнулась. Она ничего не боялась, эта латышка Петерсон. Совсем голая, мокрая, прошлепала босыми ногами к стене, украшенной так необычно, так затейливо…
- Кто ж извращенец этот?
Ирэна, совершенно не ожидавшая от себя такого, вдруг щелкнула по висящей штучке пальчиком, а потом еще раз. За стеной раздался протяжный стон раненого тюленя, и о чудо! Штучка эта, орган вдруг стал на глазах латышки стремительно расти, заполняя всю окружность дыры. Он рос, ро-о-ос, превратившись почти в надзирательскую дубинку, а она все щелкала по нему тонкими пальчиками…
Чмок умирал.
С ним никогда такого не было. Он считал себя среднестатистическим самцом, а здесь казалось, что еще немного, и вырвет мужчина своим восставшим хозяйством стену.
"Что она делает, бесстыжая!" - полыхало у него в мозгу, а после следующих легких щелчков у него вспыхивало так, как будто в мозги весь новогодний фейерверк заложили.
Она сказала "О-о!" - пронаблюдав за тем, как стена душевой вдруг выстрелила семенем, да так мощно, что основной заряд долетел до противоположной стены. Невидимый стрелок стонал и плакал от наслаждения, а по прошествии оного, испытывая нечеловеческий стыд, мечтал тотчас отступить в тыл с ненужных более позиций.
А дальше случилась катастрофа.
Он не смог вытащить его из дыры.
Деревянное кольцо мешало оттоку крови, а оттого плоть по-прежнему торчала из стены, постепенно благодаря отеканию превращаясь в нечто невообразимое.