- Семен, ну зачем волноваться из-за пустяков? - испуганно сказала Галя. - Сдавать кровь совсем не больно, а даже полезно.
Она сидела на краешке кровати, смирно сложив на коленях длинные руки и глядя в окно сливовыми глазами, - будто боялась посмотреть в лицо Мая.
- Подумаешь, кровь! Это не худшее, что я в своей жизни делала. У меня на совести такое есть!.. Давно сознаться хотела. Я, Семен, два года назад полкило колбасы в универсаме своровала!.. Чуть удар не хватил со страху, когда мимо кассы шла…
- А я? Я где тогда был?! - растерянно спросил Май.
- Ты тогда болел, дома лежал, в себя приходил после того, как тебя, пьяного, из-под трамвая какие-то люди спасли. Помнишь?
Май только замычал, закрыв локтем лицо.
- Прости меня, Семен, воровку такую! - взмолилась Галя без надежды на то, что будет прощена. - Я ведь себя утешала: мол, для Туси ворую и для тебя, больного! Но это - ложь, потому что мне самой хотелось этой колбасы чертовой, до слез хотелось! Я ее съела почти всю, в скверике за кинотеатром "Слава"!.. А вам с Тусей только по кусочку досталось… Прости меня, Семен!
- Не надо! - жалко пролепетал Май. - Это я… я во всем виноват! Во всем! И ведь я же всегда хотел заработать и делал все, что умел, а ничего не вышло! У меня и сейчас денег нет! Ни копеечки! Бессмысленный я человек!
- Что ты! Что ты! - Галя сильно, ласково сжала его руку - остановила, чтоб Май не терзался, не доставлял себе душевной боли; ее и так было довольно в его жизни. - Главное, Семен, ты дома, жив, здоров! А денег у меня тоже не осталось. Ну, не беда, завтра у кого-нибудь займу! Все это - пустяки! - Она наклонилась и спросила с любопытством: - А откуда ты про кровь знаешь?
- Знаю… - Май помолчал, крутя прядь волос за ухом, и не выдержал, признался: - Галя, ты можешь смеяться надо мной, даже хохотать, как над сумасшедшим, но я убежден, что фра Анджелико писал своих ангелов с натуры. Понимаешь? Ангелы - существуют!
- Конечно, Семен, - просто сказала Галя, расправляя складки на пододеяльнике.
Май даже обиделся, что она не усомнилась в его словах, и сказал горячо:
- Галя, я познакомился с ангелом!
- Я тоже, - сказала она и, словно стыдясь, добавила быстро, тихо: - Мой ангел - это ты.
Май не успел пошутить - Галя наклонилась и поцеловала его слабую, по-детски гладкую руку. Душа Мая смутилась от изумления и стыдного счастья. Превозмогая слезы, он нелепо спросил:
- А… какой сегодня день?
- Воскресенье уже, - сказала Галя и неслышно вышла, закрыв дверь.
Жемчужное небо измерцалось; прозрачные белые звезды выступили на нем. Город - со всеми его ангелами и химерами - полетел в обманчивую, короткую ночь. Когда же часы ночные сомкнулись с утренними, то сомкнулись на миг - самым непредвиденным, удивительным образом - и надземные города, вечно странствующие в космосе. Маю посчастливилось увидеть то благословенное место мироздания, где перетекали друг в друга небесный Киев и небесный Петербург - перетекали с тою же праздничной, совершенной легкостью, с какой нарисованный кузнец Вакула летел над рекой Фонтанкой, Шереметьевским дворцом и каретой господина Гофмана, Эрнста Теодора Амадея.
Голубиная свара разбудила Мая. Птицы, голгоча, толклись за окном. Каждое утро они слетались на балкон к Маю. "Как ангелы в келью фра Анджелико", - подумал он и сел на кровати. По жемчужному небу тянулись размытые лазоревые полосы. Ночью пролился дождь, и зябкий воздух щекотал голую спину Мая. Было восемь часов утра; в доме стояла воскресная сонная тишь. Май поднялся, пошел в ванную на слабых, "кисельных", ногах. Там, увидев себя в зеркале, он поначалу удивился: в волосах - на висках и надо лбом - застряли белые маленькие перышки. Не из подушки ли? Увы, то были не перья, а седина, первая седина Мая.
Неприязненно рассматривал он свое лицо: серая кожа, тухлый взгляд, усы, как дохлые пиявки… Безумное, несчастное лицо бебрика, последнего оставшегося в живых. Зачем-то бебрика спасло чудо, и он, поникший духом, стоял теперь среди руин разрушенного бебрийского царства… "Кстати, о руинах", - подумал Май, вспомнив совет Анаэля - восстановить разрушенное хозяйство. Что подразумевал Анаэль? Быт? Май почувствовал деятельное возбуждение. Но прежде чем восстанавливать хозяйство, надо было понять, каков масштаб разрушений, наметить приоритетные цели.
Забыв побриться, Май вышел из ванной и осторожно заглянул в большую комнату, где спали его женщины: Галя на диване, Туся на раскладном кресле. "Надо купить кровать, - подумал Май и, взглянув в безобразный угол комнаты - с трещинами на потолке, с пузырящимися на стене обоями грязно-желтого цвета, - сурово заключил: - Надо ремонт сделать. Побелку. И прочее… В общем, маляры знают…" Так стали ясны первые две цели. Лихорадочная деловитость Мая угасла, когда он попытался прикинуть, сколько стоит кровать и ремонт. Натурально, вспомнились безвозвратно утраченные три тысячи долларов. Май невольно посмотрел на стиральную машину. Она стояла у стены, по-прежнему изображая столик. Это выглядело издевательством, и Май постановил: выкинуть ненужную развалину на помойку, а вместо нее купить новую, современную машину. "Только гипотетически", - отрезал двойник, внезапно оклемавшийся после всех потрясений. Он был прав, этот циник и паршивец. Для столь великих свершений нужно было снискать хороший заработок. А где?!
"Бир сум, бир сом, бир манат", - пробурчал Май, вспомнив к месту надпись на советской денежной банкноте достоинством в один рубль, и отправился на кухню - проверить запасы продуктов. В холодильнике нашел он пакет кефира, пяток яиц, тертую морковь в миске, шесть сосисок в липкой целлофановой оболочке. Этого хватит на завтрак. Галя, разумеется, есть не будет - чтобы Туся с Маем сыты остались. Она часто так делала, объясняя Маю, что "Сегодня - пост". Рождественский, Великий, Петров, Успенский или просто среда, пятница - постные дни. Не придерешься! "Ладно, будем с этого дня на пару поститься", - решил Май и начал искать кофе. Галя могла отказаться от еды, но от кофе - ни за что! Она была настоящая петербурженка - признавала только кофе в зернах, молола их и варила по особому рецепту, с гвоздикой или ванилью. Запас кофе всегда хранился в старинной банке матового стекла с цветочным орнаментом. К несчастью, в ней не было не зернышка. Май разозлился. Сегодня Галя должна выпить кофе непременно, иначе он - не человек, не мужчина! Никогда еще столь приземленная цель не была для Мая столь страстно желаемой.
Он бросился искать деньги всюду, где они могли случайно заваляться: в сумках Гали, зимней и летней; в рюкзаке на антресолях; в своей куртке, в Галином плаще. Пусто! Он проверил даже пальтишко Туси, но нашел в кармане только высохший желудь. А в детстве Маю часто везло: летом наскребал по карманам зимних пальто пятнадцать, двадцать копеек на мороженое. Сколько лет прошло - целая жизнь, а он все так же шарит по карманам, ищет жалкую сумму! Пошлая безысходность ситуации разъярила Мая. Он кинулся в свою комнату на поиски чего-нибудь, годного для продажи. В советские времена, когда приходилось туго, он продавал книги мрачному деду, стоявшему в любой день и час в подворотне на Литейном проспекте, около букинистического магазина.
Май начал рыться на книжных полках, но скоро бросил. Кому теперь нужны были его старые книги - все эти собрания сочинений, за которыми люди выстаивали в очередях, часто по ночам! Все эти листаные-перелистаные альбомы репродукций - "Галерея Уффици", "Музей Прадо"!.. Май осознал, что мрачный дед из подворотни уже, конечно, умер и - вопреки неоспоримой реальности - подумал с горькой надеждой: "А вдруг не умер, вдруг жив? Вдруг крылатый нежноликий хранитель извлек его из песка в той пустыне и бросил назад, в наш мир? Поживи, мол, еще, старче!" Кто был Маю этот скупщик книг в суконном пальто и жутких раздолбанных ботах? Никто. Городская химера. Но Маю страстно хотелось, чтобы он по-прежнему непоколебимо стоял в подворотне, на Литейном проспекте. Как Медный всадник на Сенатской площади!..
Поиски торопили Мая. Он принялся выдвигать ящики письменного стола, что вовсе было смешно - никаких денег там сроду не водилось. Но Май упрямо вытряхивал на пол бумаги, перебирал их, бормоча: "Бир сум, бир сом, бир манат…" Попалась ему красная папка с незаконченным романом. "Я закончу, закончу! - мысленно сказал Май Анаэлю. - Только бы все утряслось с деньгами… и зачем я, дурак, отказался от вашей работы - очерки о городах сочинять?.. Назад, конечно, не воротишь!.. Вот завтра возьму в издательстве редактировать шерстюка очередного… плача и нагинаясь при этом… все образуется… за квартиру заплатим, за телефон… только бы мне сейчас кофе для Гали купить!.. Ведь я ни разу за все годы и не подарил ей ничего! Даже обручального кольца у нее нет!.. Ну не мог я, денег не хватало, будь они прокляты!.."
Май сел на пол, рядом с грудой бумаг. Пока он тщетно искал деньги, к нему зло, настырно цеплялся вопрос: "Зачем?" Зачем случилось с Маем все, что случилось? Не затем ли, чтобы он бросил пить или чтобы избегнул соблазна стать богатым? Глядите, силы небесные: пить он бросил - не тянуло! И соблазн кое-как победил, с вашей помощью! Возможно, в высших сферах хотели видеть Мая честным и нищим - без таких, как он, мир казался слишком деловитым и нудным.
А может, все потрясения случились с Маем из-за романа? Может, Богу надо, чтобы Май его наконец дописал? Но в такой надобе позвольте здравомыслящему человеку усомниться! Для Бога нет незаконченных романов. Он проницает все и вся - мысли и воображения писателя. Значит, роман Май должен был закончить не для Бога. Тогда для кого? Кому нужна была книга Мая? Разве что Галя прочитает, а потом будет смотреть на него со смиренным восхищением. "Выходит, я роман для Гали пишу?!" - изумился Май, в растерянности уставившись на банки с соленьями.
Нечаянная радость вдохновила его. Можно было продать банку с огурцами Славику из соседнего подъезда, драчливому одноногому алкашу; он любил опохмеляться рассолом. Но радовался Май недолго, вспомнив, что Славик недавно выпал из окна, разбился насмерть. Канул песчинкой в неоглядной пустыне… Май сокрушился духом, сам не понимая, от чего больше - от мысли о смерти соседа или от невозможности загнать ему банку огурцов.
Ветер нещадно лохматил деревья. Собирался дождь. Май бесцельно вышел на лоджию. На половине соседки было тихо, чисто, скучно; шторы в комнате задернуты. И намека не осталось на случившиеся выдающиеся события. Май послонялся по лоджии, присел на цветочную кадку, пошарил за ней, нашел сломанную папиросу "Прима", повертел, выбросил вниз. Вопрос "Зачем?" терзал и терзал его. Зачем с ним случилось все это?! Зачем была встреча с Титом, с Мандрыгиным, с "Ногой"? Зачем показали Маю пустыню и руку в стальной перчатке, опустившую забрало на шлеме мертвой демоницы? Зачем увидел Май ангела в доспехах, будто из кипящего серебра?.. Зачем?! Векую?!.
Неужели все это было затем, чтобы Май теперь деньги на кофе для Гали искал? И геенский огонь, и светоносный меч, и жало смерти - ради того, чтобы Май ломал голову, как раздобыть кофе для Гали?! Разве раньше он озаботился бы столь мизерной, мещанской целью? Он усмехнулся бы пренебрежительно и сбежал из дому: подумаешь, кофе! А теперь с ума сходит. Значит ли это, что Май перенес все страдания ради того, чтобы Галю чашкой кофе порадовать? Но как соизмерялись столь великое и столь малое?
Со странной душевной легкостью Май понял: вопрошать "Зачем?" - бездарно, возмутительно так же, как допытываться у писателя: "Что вы хотели сказать своим произведением?" И сердце подсказало Маю: жизнь - это не проза, как он всегда считал, волоча скарб ненавистного наследственного горя. Жизнь - не проза, а - стихи! Жизнь - это звуки, а не смысл и логика. Троекратное пушкинское "Зачем?" припомнилось Маю: "Зачем крутится ветр в овраге?.."; "Зачем от гор и мимо башен летит орел, тяжел и страшен?.."; "Зачем арапа своего младая любит Дездемона, как месяц любит ночи мглу?.." Ответ Май знал с детства: "Затем, что ветру, и орлу, и сердцу девы нет закона". И для Бога нет закона! Потому в Его стихах геенский огонь, светоносный меч и жало смерти - непостижимо и просто - соизмерялись с чашкой кофе для никому не известной женщины в бедном ситцевом платье, которая любила Мая.
"Вы, сеньор, не очень-то расслабляйтесь, на кадке сидючи, - не выдержал двойник. - Денег все равно не высидите. Шли бы вы лучше куда-нибудь из дому, от позора. Записочку только оставьте: мол, сегодня обсуждение повести… м-м… допустим, Бурдякова, в секции прозы. Вернетесь к вечеру. Вам не впервой из дому сбегать, чтобы не видеть глаз жены" - "А я… на донорский пункт пойду! - решил Май, поразившись гениальному, хоть и запоздалому озарению. - Вот сейчас же пойду и сдам кровь!" - "Иди!" - саркастически согласился двойник. Май понял причину сарказма, когда побежал в комнату, одеваться. Ему не в чем было выйти на улицу! Брюки сгинули в гримерной ресторана - вместе с паспортом и ключами. Старые джинсы Зоя порезала на тряпки. О, дура… Оставались только красные атласные штаны запорожца. Но это уж увольте: с прошлым покончено, никаких машкерадов!
Май бродил среди хаоса бумаг - тщедушный, сгорбленный, в "семейных" трусах, сшитых Галей из того же голубого ситца, что и ее платье, и платье Туси. Нестерпима была Маю собственная ничтожность. Может, зря не пристрелил его охранник Рахим? Может, чудо спасения Мая было - юмористического свойства? Ведь стихи жизни не всегда серьезные. Человек - из тщеславия - воображает себя принцем Гамлетом, а на деле он - бедный Йорик, вернее, череп его. Май был даже не череп Йорика - прославленный череп прославленного шута. Май был бебрик - никудышный, побитый бебрик, которому нечем прикрыть позорную наготу.
Что осталось бебрику после спасения? Безнадежность. Голос его был тих - он не умел кричать, как торговец, а если бы и научился, то напрасно: товар его не пользовался спросом. И может ли субъект, у которого нет брюк, выйти на рынок и занять там приличное место среди ушлых, жадных шерстюков? "А ты в ситцевых трусах иди! - издевательски сказал двойник и назидательно подытожил: - Если человек жалок, то и не заразителен. Короче: харизмы у тебя нету! Харизмы!"
Май побрел на кухню, вернулся с мусорным ведром и веником. Ненужные бумаги порвал, выбросил; подмел пол и решился довести дело до логического финала - выбросить хлам в мусоропровод. Накинув Галин плащ, Май вышел из квартиры. Дверь за спиной подло захлопнулась, от сквозняка. Май не разозлился; он лишь со смирением взглянул на нее, потом на дверь покойной соседки и почему-то пожалел, что… не узнал у Анаэля про Атлантиду - была она или Платон все выдумал? Мысль об Атлантиде поддержала Мая во второй раз, когда выяснилось, что мусоропровод не функционирует и ведро придется выносить на улицу. В третий раз Атлантида не дала раскиснуть Маю, когда он понял, что лифт не работает. Шаркая в тапочках по холодным ступеням, Май лелеял чувство благодарности Платону: если он и выдумал Атлантиду, то не зря!
Внизу стукнула дверь подъезда, послышались шаги, возня. Май на всякий случай застегнул пуговицу на животе и зашаркал быстрее. Спускаясь на первый этаж, он столкнулся с… Мандрыгиным в одеянии уличного комедианта - бархатном черном кафтане. Внизу, на площадке, рядом с почтовыми ящиками, маячил Гришаня Лукомцев, закрывая мокрый зонтик. У ног Гришани стоял знакомый вертеп - по случаю дождя - в брезентовом чехле. Май попятился от неожиданности, чуть не упал. Мандрыгин удержал его за руку.
- Ты? - спросил Май.
- Я, - ответил Мандрыгин.
- И Гришаня с тобой? - слабо удивился Май, поставив ведро.
Гришаня помахал зонтиком, заулыбался. Он был отмыт от краски, причесан и выглядел нарядно в чистом комбинезоне цвета хаки.
- Как ты меня нашел? - спросил Май, разглядывая чудовищный синяк под глазом у артиста.
- А вот! - Мандрыгин поднял руку, показал Маю его же пакет, забытый в ресторане, вытащил паспорт. - Тут ваш адресок и прописан, гражданин Караколпак Семен Исаакович.
- Спасибо тебе, - сдавленно сказал Май, забирая паспорт и пакет с одеждой.
- За "спасибо" сыт не будешь, - фыркнул Мандрыгин; синяк под глазом делал его лицо зловеще-значительным.
- Тогда, может, поднимитесь? Чаю выпьем? - нетвердо предложил Май, вспомнив о скудости провианта в доме.
- Не суетитесь, господин беллетрист, - успокоил Мандрыгин. - Мы просто шли мимо. Вот! - Он кивнул на вертеп. - Решили прошвырнуться в надежде подзаработать. Из ресторана-то меня поперли. Такая драка была, когда ты сбежал! Все дрались со всеми! Светопреставление! Мне рожу попортили - не то Чешуйников, не то мусье Шарль. Ну, я тоже не лыком шит - Чешуйникова стулом по хребту уделал, а Шарля макнул головой в кастрюлю с луковым супом, чтоб хлебал свое, французское… Милиции понаехало! Спецназ приперся! Ужас, ужас.
- Прости, что я тебя заработка лишил, - покаянно молвил Май.
Мандрыгин потрогал синяк и с выстраданным, нестерпимым сожалением спросил:
- Что же этот трубач золотоволосый всю кодлу ресторанную не сжег? Кого жечь-то, как не любителей сувениры из покойников делать? Я даже задумался потом, он с огнем-то умеет обращаться? Гришане все рассказал - и он тоже засомневался.
- Не сомневайтесь, умеет, - заверил Май и, почему-то оглянувшись, тихо признался: - Я собственными глазами видел.
Мандрыгин посмотрел на него зорко, прошептал в ответ:
- Значит, можно надеяться, что все получат свое - по заслугам?
- Выходит, что так.
Мандрыгин повернулся к художнику и отчетливо произнес:
- Все в порядке, Гришаня. Ангел был настоящий!
Гришаня улыбнулся, кивнул Маю, благодарно прижав руку к груди.
- Может, все-таки зайдете? - неловко спросил Май.
- Нет. Мы на охоту. Сначала в Михайловский сад, потом в Таврический, - Мандрыгин осекся и серьезно, с тревогой, спросил: - Как ты считаешь, я хороший артист?
- Очень хороший, - заверил Май, но, устыдившись собственной бестактности, уточнил: - Ты великий артист.
- И вор! - вдруг с вызовом добавил Мандрыгин. Он достал из заплечной сумы знакомый черный ящичек - подарок монаха, протянул Маю: - Вот, хочу вернуть. Думал, там твои фамильные брильянты спрятаны, а нашел всего пять долларов. Зачем я буду из-за такой ерунды совесть свою отягощать? И так она, старушка, чуть жива…
Май стоял недвижим. Это было не мечтанье, не сон, а настоящие деньги! Мандрыгин, несмело улыбаясь, вложил ящичек ему в руку.
- Какое счастье, - выговорил Май спотыкливо. - Ты даже не представляешь!
- Счастье? - недоверчиво спросил Мандрыгин и торопливо, даже холодно закончил разговор: - Прощай!
Мгновенно повернувшись, он ловко спрыгнул вниз. Через секунду на лестничной площадке не было ни Мандрыгина, ни Гришани, ни вертепа. Май в счастливом беспамятстве поволок ведро с мусором наверх, жарко бормоча: "Бир сум, бир сом, бир манат!" Будет кофе для Гали! Даже пряники будут! Май открыл дверь своим ключом. В ванной громко лилась вода и смеялись - Галя купала Туею. Май крикнул с порога детским голосом, задыхаясь от радости:
- Галя! Я в магазин пойду! У нас кофе нет!
Галя, смеясь, ответила что-то. Впрочем, не важно что, главное - смеясь. Май открыл заветный ящичек для хранения мощей, бережно извлек пять долларов. В дверь коротко, отчаянно позвонили. Май открыл и воскликнул, растерявшись:
- Что-нибудь случилось?!
Запыхавшийся Мандрыгин молча достал из сумы седой моцартовский парик, встряхнул его, нахлобучил и сказал, подавляя волнение:
- Я вот зачем вернулся - хочу спросить! Должность губернатора острова еще вакантна?
- Какого губернатора? - не понял Май.
- Поздравляю. Склероз! - засмеялся Мандрыгин и звонко, торжественно объявил: - Я согласен быть губернатором острова! Построим театр! Первое представление сыграем ночью! А после, при общем ликовании утренних звезд, я появлюсь перед публикой, трижды ударю тростью об пол и скажу вот какие стихи. Слушай:
Мне чудится, что будет мир нам прост,
Что будем живы мы и станем стары,
И к нам тогда применит певчий дрозд
Свои орфические чары!