Май начал задыхаться от непереносимого смрада бесовских проклятий, но Анаэль вздохнул вновь - и вокруг стола, в воздухе, вспыхнуло кольцо огня, высотою с цветок лилии. Это был огонь геенский, пожирающий всякий смрад. От безысходности Ханна зарычала - она не могла вырваться за пределы огненного кольца, но сдаваться не желала. Для этого ей надо было избавиться от смерти, мучившей, лишавшей сил. Ведьма замолкла, напружинилась, затем тяжко, будто продираясь сквозь воздух, взмыла вверх и обрушилась на пол изо всех сил - попыталась выколотить смерть. Дыра, всхлипнув, ужасающе распя-лилась. Из нее выстрелило высоко вверх длинное, блестящее змеиное жало и с влажным хлестким звуком скользнуло назад, спряталось.
Вновь ведьма взмыла вверх и грянулась вниз. Вновь из дыры вырвалось склизкое жало смерти и спряталось от геенского огня, горевшего весело, бестрепетно. Ведьма взмывала и падала, взмывала и падала… Тщетно! С каждой попыткой несравненная красота ее оборачивалась великим, бесстыдным уродством. Лицо съежилось, покрылось пегой свалявшейся шерстью; бессмысленно выпучились, налились черной кровью глаза; вывернулись, расплющились, лопнули губы; руки, вытянувшись до колен, превратились в сморщенные корявые лапы; кривые шипы вылезли из позвоночника, прорвав платье. Только алмазный полумесяц, застрявший в шерсти за острым звериным ухом, напоминал о небывалой красавице Ханне.
Но вот силы ведьмы исчерпались. Она - с невыносимым, мучительным воем - вложила лапу в дыру на груди и стала ворочать там, пытаясь ухватить смертельное жало. Оно выскальзывало, билось в теле, терзая его пуще прежнего. Пол под ведьмой погорбился, лопнул, и из трещин вырвались острые камни, потек песок… Внутри огненного кольца возник клочок безотрадной пустыни с невысокой грудой камней. Май понял сердцем: это и есть Вечность. Все сущее превратится в этот песок, и все родится из него снова.
Ведьма затихла, скорчившись на большом камне, обняв себя лапами. Вынужденное, злое покорство судьбе угадывалось в ее позе, в страдальческих, наполненных кровью, глазах. Из оскаленной пасти выплеснулся не то смех, не то зов, не то хрип:
- Гу-гу-го-о-о-о-о!..
И тогда Анаэль, все так же беспечально улыбаясь, распахнул свое черное пальто. У Мая на миг будто сгорели глаза. Когда он прозрел, то увидел в деснице ангела светоносный меч, быстрый и беспощадный, как молния. На лезвии роились искры. Вглядевшись, Май догадался, что меч отражает невидимое - лики ангелов, братьев и соратников Анаэля. Они были здесь; их было великое множество - тьма тем! При виде меча Ханна завыла, затряслась, завертелась волчком. Но гордыня дала ей напоследок силу - ведьма взлетела, пропоров воздух шипами, и рухнула на острые камни. Жало вырвалось из груди ее, взметнулось высоко и застыло. Безглазое, тупое, жадное, неизъяснимо-ужасное! Этот последний страх Мая был самым мучительным изо всех других: ему захотелось умереть, чтобы… не видеть смерти.
Но геенского огня боялась даже смерть. Огонь вырос, вскинулся на нее - жало, дрогнув, тяжко упало, свернулось, утекло в свою дыру. Анаэль, не сходя с места, поднял меч. Лезвие вытянулось, прошло сквозь огонь и замерло у груди ведьмы.
- Гу-гу-го-о-о-о-о-о!.. - проревела она на бесовском языке.
Анаэль перечеркнул ведьму мечом, не касаясь ее: сверху вниз и справа налево. Огонь, яро вспыхнув, пал ниц - исчез. Вместо Ханны на песке, среди камней, рдели разбросанные уголья. Тягостный, гневливый вой родился на горизонте бескрайней пустыни и скоро притек к месту события. Невидимое демонское воинство собралось, чтобы оплакать Ханну. Уголья задвигались, безошибочно соединяясь друг с другом, и образовали подобие тела. Тело медленно облеклось в стальное одеяние.
Это было третье, последнее обличье Ханны-воительницы: рыцарские доспехи пурпурного цвета; рука в жесткой перчатке - на рукояти лежащего рядом иззубренного черного меча; решетчатое забрало шлема поднято. Непреклонная гордыня торжествовала на костяном, вне пола и возраста, лице. Вой плакальщиков стал тих. Из ниоткуда вышла рука в стальной, с шипами, перчатке, опустила забрало на шлеме Ханны, исчезла. Тело стало погружаться в песок и скоро провалилось совсем. Демонский вой угас. Мгновенный ветер взвихрил песок и разметал его заново, скрыв следы гибели ведьмы.
Ворона шевельнулась в онемевших руках Мая, вырвалась, впорхнула в пустынный пейзаж. Туда же ступил Анаэль, сел на камень, прислонив к нему меч, и отвернулся, глядя за горизонт. Он был в нерукотворных доспехах - серебряных, беспредельно блестящих, и в багрянице. Ворона бесстрашно уселась на его плечо, затихла. Слезы - в который раз! - брызнули из глаз Мая; он вытирал их ладонями, не осознавая, что снова может двигаться. Придя в себя, он без удивления увидел: нет ни песка, ни камней, ни вороны, а есть разоренная, испоганенная, как после пьяной драки, комната. Не было и рыцаря с мечом, в доспехах, будто из кипящего серебра. Вместо него сдержанно улыбался Маю человек в стареньком черном пальто. Посреди тоскливого хаоса лицо его, свежее, как цветок вишни, тешило сердце.
Май, покачиваясь, поднялся с пола и обморочной походкой приблизился к ангелу, стоявшему на пороге комнаты. За его спиной копошились под вешалкой Тит и охранники. Все трое были близки к помешательству.
- Надо бы прибраться, господа, - вежливо призвал Анаэль, полуобернувшись.
Увидев лицо ангела, троица нечленораздельно заголосила. Анаэль отвернулся, махнул рукой. Дверь открылась. Тит, икая и спотыкаясь, вышел вон; за ним просеменил Рахим, ссутулившись по-крысиному; за ним прошлепал рыжий в гавайской рубашке, держась за живот и утробно стеная. Не успел он перешагнуть порог, как дверь яростно ударила его, придав телу нужную скорость, и вновь захлопнулась. Май переступил с ноги на ногу - хрустнули осколки фарфора и стекол. Анаэль деловито обошел своей невещественной походкой комнату, оценивая ущерб, остановился у покосившейся картины - с господином Гофманом, аккуратно поправил ее.
Подавленный Май не знал, что сказать. Он представлял себя вещью, которую Анаэль должен непременно забрать с собой. Странно-сладостное предвкушение этого успокаивало Мая: он мечтал лежать на ладони у могущественного существа, прятаться в кармане его черного пальто, похожего на шинель морского офицера, - пусть даже в дырявом кармане…
- Взгляните на небо. Будет хороший день, - сказал Анаэль, водя пальцем по зеркальной раме картины.
Май покорно повернулся к окну. Золотого дыма за ним как не бывало. Благостно переливалась под солнцем молодая листва; черные ласточки чиркали по ясному небу с китайским изяществом. Ничего не напоминало о буре.
- Да… погода, в общем, хорошая, - произнес Май голосом простуженного карлика.
Он отвернулся от окна и увидел комнату покойной соседки такой, какой она была до вторжения незваных гостей: уютной, убранной. Все, что было разгромлено и сломано, стояло целехонько: стулья бидермайер, вазы, люстра, дверцы шкафа, подушки на кровати. Там, где только что пылал геенский огонь и где погибла Ханна, лежал вытертый старый ковер со сказочным цветочным орнаментом. Май невольно наклонился, потрогал ворс.
- Простите меня, Семен Исаакович, за то, что вам столько пришлось пережить, - печально сказал Анаэль, поворачиваясь.
- Вы… просите прощения - у меня?! - изумленно всхлипнул Май, прижав ладони к груди.
- Конечно, - подтвердил Анаэль, несокрушимо, светло глядя на Мая. - Возможно, обида ваша будет не столь велика, если я признаюсь: вы, Семен Исаакович, отнюдь не случайный повод ко всему, что произошло. Вы - причина! Все - из-за вас и ради вас.
- Из-за меня?! - пролепетал Май - Но что я такое, чтобы… все это случилось?
- Человек, - просто сказал Анаэль.
- Человек… разве этого достаточно, чтобы… пустыня, камни, меч?..
- Вполне достаточно, чтобы вас опекали и даже, как видите, спасали. И такое случается.
- А что же вы раньше, в прежней жизни, не спасали меня? - тихо, с горечью спросил Май.
- Это поклеп, Семен Исаакович, - строго, но весело возразил Анаэль. - Вас неоднократно спасали, иначе привычка засыпать в пьяном виде на трамвайных рельсах, а именно недалеко от станции метро "Купчино", на пути следования трамвая номер двадцать пять, давно превратила бы вас в небольшой мешок переломанных костей.
Май облился стыдом, помолчал и, нелепо скособочившись, прошептал:
- Как же мне теперь жить… после всего?
Анаэль ответил, сунув руки в карманы:
- Ну, коли уж бебрика спасло чудо, а Кадм - чудом же - обращен в бегство, причем, хочу уточнить, в погибельное для него бегство, то остается одно: разрушенное хозяйство восстанавливать. Говоря без аллегорий: у вас, Семен Исаакович, есть красивая, преданная жена, которая часто молчит - но вовсе не потому, что ей нечего сказать; которая без жалоб и нытья сносит нужду и голод; которая - втайне от вас - сдает кровь за деньги. Есть у вас и дочка - способная, умная девочка; она никогда ничего не просит ей купить - согласитесь, это героизм для ребенка. У вас есть недописанный роман - в верхнем левом ящике стола рукопись лежит.
Анаэль замолк, обошел комнату, высматривая - не осталось ли где следов разгрома, и повернулся к двери. Май встал на его пути, взмолившись безумно:
- Не уходите! Или… уходите, если так надо! Господи, что я несу?! У меня просьба: возьмите меня с собой! Ведь для вас ничего невозможного нет!.. Впрочем, что это я!.. Ведь жена с дочкой тогда одни останутся… Но может, вы все-таки возьмете меня с собой?..
- Я знаю, знаю, - вздохнул Анаэль, невесомо присев на стул. - Вы боитесь смерти, как тот герцог в синем плаще, из вашего рассказа. Герцог не понимал, что ни за какое золото не надо покупать то, что человек получает даром. Я говорю о бессмертии. "И кто, скажи мне, герцог, продаст тебе его?" В самом деле, Семен Исаакович, кто этот торговец? Кто обещает Вселенную, а вместо нее всучивает горсть глиняных черепков? Грязный обольститель умов, коварный лгун, вселенский жулик!
- Но как же… Вы говорите, человек бессмертие даром получает?.. А жало?! - с отвращением вскричал Май. - Ведь я его видел! Оно - есть!
- Было, есть и будет. До поры до времени, - тихо, твердо сказал Анаэль.
- Это правда?
- Нет, не правда. Истина! - спокойно, сурово сказал Анаэль. - Придет срок, и ты, Май, увидишь мать, отца. Вы будете одинаково юные, быстрые, легкие, но сразу узнаете друг друга, и для вас начнется новое время.
Май слушал с горьким блаженством, и ему казалось, что ненавистный скарб наследственного горя всех поколений семьи, который он тащил на себе, - отрывается, отлипает от него и проваливается в песок, забравший недавно мертвую ведьму Ханну.
- Ну вот вы и успокоились, - ласково сказал Анаэль, вновь перейдя на "вы", и осведомился с веселым смущением: - Семен Исаакович, вам, быть может, хочется выяснить что-то, о чем только я могу знать?
Май мотнул головой покаянно, развел руками. Он видел пустыню, по которой некогда странствовал Мессия; видел жестокую битву кромешных сил - света и мрака; видел жало смерти. Он узнал, что Страшный суд неотвратим. Что можно было спросить после этого?! Все прежние знания, мечты, ощущения Мая исчезли. Он был иссушен, испит, исчерпан. Но пустоты сердца и ума вот-вот должны были заполниться тем, что он пережил и узнал.
- Понимаю вас, - сказал Анаэль, читая в душе у Мая, и засмеялся летуче: - Семен Исаакович, я знаком со многими людьми вашего круга и образования. Обычно, когда они догадываются, что я - это я, из их сознания с унылым постоянством выскакивают два вопроса. Первый: существовала ли Атлантида или Платон ее выдумал? Второй: нельзя ли увидеться с Иисусом Христом и поговорить с Ним?
Май дико взглянул на Анаэля и, медленно приходя в себя, ответил:
- Не вижу смысла знать про Атлантиду. Если она была, то мне все равно не поверят - ведь я буду ссылаться на ангела. А если не было ее, обидно станет за многовековые иллюзии человечества.
- Здравое рассуждение, - сдержанно сказал Анаэль.
- Что же до второго вопроса, - продолжил Май, - то да, я, как и все, хочу встретиться с Иисусом Христом.
- С Черным-то квадратом?! - усомнился Анаэль, испытующе глядя в глаза Мая.
- Это я в глупой злобе… от страха… в отчаянии так думал… - забормотал Май и, мучаясь от срама, добавил: - Я ведь не один такой… знаете, сколько людей разочарованных!..
- Знаю. Но вы, Семен Исаакович, на людей не ссылайтесь - каждый за себя отвечать должен, - ровно сказал Анаэль. - Хорошо, допустим, вы встретились с Иисусом. Зачем вам это? Вы хотели бы что-то Ему сказать?
- Ничего, - еле слышно молвил Май. - Я бы просто посмотрел на Него. Посмотрел бы и все - больше ничего не надо.
Анаэль помолчал, взирая на собеседника с новым, строгим интересом.
- Мне нравится ваш ответ. - Ангел встал и крепко, нежно пожал руку Мая. - Обещаю: вы увидите Иисуса, этого не избежать.
Он двинулся надземным шагом к двери.
- Анаэль, Анаэль! - закричал Май, бросаясь следом. - Ты еще придешь ко мне?!
- Приходят гости. Я не гость на Земле.
Неожиданно ангел отклонился от пути - вернулся в комнату, приблизился к картине в зеркальной раме и с веселой грустью подтвердил:
- Все было именно так: карета господина Гофмана ехала по Фонтанке, Вакула летел над Шереметьевским дворцом, а снег сыпал и сыпал, точно манна небесная…
Май встал рядом с Анаэлем. Тот обнял его - как крылом закрыл и сильно, резко, властно оттолкнул. Май по-детски, счастливо, зажмурился, почувствовав, что летит, кувыркаясь, куда-то вверх, в дрожащую морозную пустоту космоса, а потом падает в огромный, мягкий и теплый, как пух, сугроб.
- Не покидай меня, Анаэль!..
- Не покину… не покину!..
И под неистовый пронзительный гвалт ласточек они исчезли разом - один рухнул, другой… вознесся? Впрочем, путь ангела остался неведом, Май же очнулся в своей комнате, на кровати. Был это вечер или уже ночь? За окном Май увидел зеленовато-жемчужное небо, темную листву без бликов и понял, что в Петербурге поздний вечер. Май лежал раздетый, заботливо прикрытый легким одеялом в свежем, пахнущем лавандой, пододеяльнике. На стуле, рядом с кроватью, остывал в большой чашке - синей с золотым драконом - жасминовый чай. Май мысленно протянул руку к чашке - двигаться он не мог; не мог и говорить, словно после наркоза. Беспомощность обострила зрение. Собственная комната казалась в сумерках необыкновенно уютной, даже красивой.
Мерцали на полках золотые корешки книг. Перед ними расположились во множестве глиняные, деревянные игрушки; портреты родителей в простеньких картонных рамках и вещицы непонятного происхождения, жившие в доме давным-давно - исцарапанный бронзовый колокольчик, бутафорская курительная трубка, маленькая, с чайное блюдце, маска арлекина из папье-маше. И эти неказистые, ничего не стоившие безделушки вдруг так ясно и с такой любовью сказали Маю: "Ты дома! Наконец!", что он на секунду вновь потерял сознание от радостного возмущения чувств.
Придя в себя, Май смог немного пошевелить пальцами руки, утомился, но остался доволен собою и продолжил рассматривать комнату. Два ряда банок с соленьями под окном, около балконной двери стул, на стуле одежда - что-то знакомое, с вышивкой… рубашка? И что-то красное - шаровары? Май беспокойно вздрогнул, силясь вспомнить. Тут из-под стула, как живые, высунули носы сапоги - сморщеные стручки красного перца.
- А где… бандура? - неслышно прошептал Май и вспомнил все, что случилось, до мельчайших деталей.
Тотчас кто-то пробежал по коридору мимо закрытой двери - шустро, игриво, словно кошачьими лапками. Это была дочка, Туся. Май хотел позвать ее - голос не слушался; хотел встать - недоставало сил. И тут ему подсобила… верная бандура: нарочно грянулась на пол из-за шкафа, куда ее сунули, видно, второпях. Дверь на грохот немедленно открылась. Май увидел двух своих женщин - большую и маленькую, в одинаковых, сшитых из голубого ситца, домашних платьицах. Май шевельнулся, чтобы подняться, но женщины бросились удерживать его на кровати. Галя обняла за плечи, а Туся положила голову ему на живот. Маю померещилось, что они, втроем, встретились уже в… посмертии - как обещал Анаэль - и счастье их будет теперь длиться вечно…
Обе женщины несли какую-то нарочито-беззаботную чушь, чтобы развеселить Мая: о купленном и забытом в магазине мороженом; о гусе, который ущипнул Туею за ногу на берегу Днепра, в Каневе; об Одри Хепберн, которую вот-вот покажут по телевизору. Май слушал с упоением и любовался обеими женщинами - большой и маленькой: у какого еще мужчины есть такие красавицы! Галя - смуглая, с темными сливовыми глазами; с природной, здоровой статью, которой стеснялась так же, как своей немодной одежды. Она не знала, что одежда модная сделала бы ее смешной - попробуйте одеть модно античную статую! Туся - желтоглазая, как Май; с волосами цвета гречичного меда, заплетенными в ладную косичку. Смешная пройдоха Туся. А какая ловкая! За пять лет резвой своей жизни умудрилась не разбить ни одной чашки, не поломать ни одной игрушки. Май потянулся к косичке с развязавшимся бантом, но Туею как ветром выдуло из комнаты.
- "Римские каникулы" по телевизору, - объяснила жена.
- Галя, - волнуясь, тихо вымолвил Май, и она наклонилась к нему с испуганной готовностью. - Галя, я знаю, что ты сдаешь кровь… за деньги!
От неожиданности она отпрянула и заговорила, неумело стараясь заморочить Маю голову, сбить с толку, обмануть:
- Какая глупость, Семен! Ну надо же… Откуда сплетни берутся?!. Ты лучше послушай, как мы приехали! Идем с Тусей по лестнице, а у нас дверь настежь! Зои нет, вещей ее нет. Видно, разминулись, она в Канев, мы из Канева. Ну, во-от… А ты в комнате, на кровати, в глупейшем виде - штаны красные, сапоги, бандура рядом валяется…
- Галя, ты сдаешь кровь, - угрюмо перебил Май.
Она, не обращая внимания, продолжила виновато и неумело плести свой монолог:
- …Сначала я решила, что ты пьяный, и это меня сразило. Потом вижу, трезвый. Просто без сознания. Семен, как ты меня напугал! Слава Богу, обошлось! А откуда у тебя этот костюм? Ты что, на маскараде был? И бандура!.. Какой ты смешной! - Галя запнулась и печально поведала: - Соседка-то наша умерла. Жалко. Квартира ее опечатана.
- Знаю, - кивнул Май и простонал, дернув одеяло на груди: - Ты, оказывается, кровь сдаешь!.. Подлый я, о-ох, подлый… Трусливый и подлый…
- А Туся танцевать научилась! - прервала Галя и крикнула: - Туся, иди к нам!
Влетела шаровая молния - Туся: растрепанная, в руках коробка конфет, тех самых, с "Благовещением" на крышке. Залезла на кровать, положила коробку на грудь Мая, спросила хитрым, вежливым голосом:
- Можно попробовать? Вкусные!
Ясно было, что попробовала уже, и не одну. Май промычал в ответ что-то сдавленно-нежное как всегда и погладил шершавую косичку. Туся открыла коробку. Сверкнули крылья ангела, просиял его чудный лик. Май вдруг отстранил маленькую руку с поднесенной конфетой и сказал Гале твердо:
- Я запрещаю тебе сдавать кровь.
Туся взглянула непонимающе на него, на мать.
- Что же ты, Туся, здесь сидишь? По телевизору Одри Хепберн показывают! - быстро сказала Галя.
Туся унеслась, прихватив коробку.