- …Покласть в блюдце медные монеты, зерен пшеничных сверху, накрыть носовым платком - не засморканным, а новым - и поливать святой водой… - заунывно, тупо вещала Зоя; в ее жизни были две страстных привязанности - к черной магии и к покойной советской власти, и привязанности эти друг другу не противоречили.
- Из пшеницы деньги вырастут? - по-детски простодушно спросил Май, но не услышал ответа, внезапно свалившись в мягкую душную яму сна…
…И приснилось Маю, что прошел век, пятясь назад, за ним еще век и еще, пока не наступило безвременье. И в ужасной безысходной тоске Май очнулся от сна и… вздрогнул от страха: в сумерках светилось над ним лицо Анаэля! Дверь на лоджию была приоткрыта, во дворе хулигански шумела молодая мокрая листва, а из-за двери в коридорчик долетало непонятное бухтение. Анаэль неслышно прошелся по комнате, за ним, как шлейф, потянулась полоска голубого света. Май, оробев, придвинулся к стенке. Он был застигнут врасплох и потому нахально решился заговорить первым:
- Не боитесь, господин Внемли-Господи, что свояченица сюда войдет?
- Не войдет, - небрежно сказал Анаэль, садясь на стул около кровати и пристраивая на коленях сумку. - Занята ваша Зоя - деньги выращивает. Слышите, наговор по бумажке читает?
Он махнул рукой, и голос Зои обрушился на Мая, как из внезапно включенного на полную громкость радио:
- …Дай и мне, Божьей рабе, деньгам зародиться, как этой пшенице-е!!!..
Анаэль усмехнулся, и голос скукожился до еле слышного.
- Надо же, как разбирает женщину! Настоящая страсть.
- М-м-м… - пробурчал Май, стараясь унять душевную панику.
- Ваша свояченица, как всякий дикий неофит, ревностно исполняет внешнюю сторону обряда, - пояснил Анаэль, расстегивая сумку. - После наговора она будет класть поклоны пятьдесят раз, потом плевать на свою тень семьдесят раз. У нас уйма времени, целый час.
- А вы… вас отпустили из милиции или вы… сбежали? - суетливо спросил Май, чувствуя себя сусликом, которого вот-вот вытащат за хвост из норы, хоть и гадкой, но привычной, обжитой.
- Сбежал, - хладнокровно проронил Анаэль. - Убил несчастного Слушайрыбу и к вам. Дело не ждет, Семен Исаакович.
Анаэль включил торшер. Май сильно зажмурился, а когда открыл глаза, увидел на столе, на рукописи Шерстюка, деньги - две бумажки по двадцать долларов и одну десятидолларовую.
- Извольте получить обещанное, - любезно сказал Анаэль и протянул Маю какие-то бумаги. - Теперь ваш черед, Семен Исаакович. Вот договор, который вы дали слово подписать.
Май замешкался, шныряя взглядом по комнате, и ляпнул наобум:
- А… где же… водка?
Анаэль вдруг сконфузился, приложил нежную руку к груди и покаялся:
- Виноват, Семен Исаакович. Торопился к вам, пожалел времени в магазин заскочить. Но ведь договор - приоритетная цель! А водку и потом купить можно.
"Ну, я тебя!" - мысленно возликовал Май, уселся по-турецки и произнес наступательно:
- А если я без водки страдаю? Если мне плохо и я ни о чем больше думать не в состоянии, что так характерно для алкоголика?!
- Тогда я лишу вас на некоторое время пагубной жажды, это нетрудно, - весело предложил Анаэль. - Уверяю, сутки пить не захотите.
- Позвольте, но как же моя свобода выбора? - находчиво парировал Май. - Я вовсе не желаю кодироваться, даже на сутки, даже на час! И в знак протеста не стану подписывать ни-че-го!
Анаэль пересел на кровать, сказал тихо, проникновенно:
- Бросьте трепаться, Семен Исаакович. В час нужды вы отказываетесь от верного куска хлеба - от честной работы. Вы, не написавший за всю жизнь ни слова лжи, не соблазнившийся доступным заработком бульварного писаки! Что с вами теперь?
- А как же дамский журнал "Чары"? - вскричал Май. - Там же мои гороскопы и прочая хиромантия!
- Прощено - ибо безвредное шутовство.
- Спасибо! - вызывающе молвил Май. - В общем-то вы угадали - я всегда честно работал. Но где же толк? Где толк, я вас спрашиваю? Смешно говорить… я дочке шоколадку купить не могу! Что ж, не оценили мою честность там, где за все воздают? Хоть бы помогли, что ли, честному дураку-работяге!
- Ну, вот же договор, Семен Исаакович, подпишите! - взмолился Анаэль, протягивая бумаги. - Подпишите, и вам скоро станет гораздо легче жить, будете шоколадки покупать, игрушки…
- На деньги, сэкономленные от ваших жалких гонораров?! - разгневался Май.
Анаэль расстроился, встал, вновь сел. Волосы его сверкали вокруг горестно-неподвижного лица, не мужского - не женского.
- Денег больших я и вправду не могу предложить, - признался он удрученно. - Я их не ворую, не печатаю, не творю из воздуха. Вот эти, в сумке, - все, как у вас говорят, подотчетные.
Май оторопело молчал, сопротивляясь догадке о том, что подлая тема денег объяла не только маленькую Землю, но, по всей видимости, и мироздание. Вот как!
- Вы сами-то… откуда будете? - несмело полюбопытствовал притихший Май. - Из каких, извините, сфер? Инфернальных или еще каких-то?
- Сферы все - богосотворенные, Семен Исаакович, и в этом смысле - родственные.
- Ясно, - кивнул Май, подумал и решился: - Извиняюсь, а вы огнем на стене ничего сакраментального начертать не можете?
- Зачем? - удивился Анаэль. - Я вам и так все дал понять, словами.
- Значит, не можете, - сокрушенно вымолвил Май. - Вот ведь штука: и денег у вас больших нет, и огнем на стенах не малюете и даже водку купить не в состоянии, а хотите, чтобы я вам поверил и подчинился. Да я скорее поверю, что деньги из пшеницы вырастут!
Он замолк, многозначительно кивнув на дверь. "Бу-бу-бу-бу… дай мне, Божьей рабе… деньгам зародиться… бу-бу-бу… пусть деньги мои растут…" - уныло колдовала неугомонная Зоя.
- Моргнуть не успеете, как вырастут, - невесело пообещал Анаэль.
Май понял, что победил, но, взглянув на доллары, вспомнил о клятве могилой матери - вернуть долг Колидорову. Что было делать - отказаться от денег Анаэля, раз договор не подписан? "Равносильно самоубийству", - содрогнувшись, подумал Май. Анаэль тем временем хмуро собирался: складывал в папку бумаги, вынимал из сумки и засовывал вновь странные бессмысленные вещицы - маленькую пушку из папье-маше, стеклянный шар, наполненный живым огнем, чучело ящерицы, пучки птичьих перьев… Наконец, Анаэль достал заветный черный ящичек с пятью долларами.
- Эх вы, ловец человеков! - страдальчески всхлипнул Май. - Если б не долг, не клятва моя погибельная… Ладно уж, давайте договор. Ваша взяла.
Он неловко встал с кровати, поддернул трусы и протянул руку, усмехнувшись своему жесту, по-нищенски жалкому, театральному. Анаэль опустил веки - замер, словно прислушиваясь. Май не успел удивиться столь странной реакции, как дико завопил звонок в прихожей. И все пошло прахом! Полетело в тартарары!
Май отдался внезапному яростному страху с истеричным восторгом и кинулся вон из комнаты. Анаэль встал на пути. Звонок вопил беспрерывно, как будто пилили тупой пилой исполинскую свинью. "Го-о-о-с-споди! Го-о-с-с-по-ди-и!" - причитала в коридоре переполошенная Зоя.
- Помогите! - позорно пискнул Май, чувствуя рядом ровное легкое дыхание Анаэля.
- Вы же мне слово дали, - проронил он, внезапно обхватив запястья Мая теплыми твердыми пальцами.
А Зоя уже открывала входную дверь, и звонок умолк, испустив предсмертный хрип. Бесцеремонно громко, неясно заговорили голоса, упало задетое чьей-то ногой мусорное ведро, не вынесенное с вечера.
Май рванулся из рук Анаэля и рухнул прямо на банки с огурцами. Одна лопнула. Остро запахло чесноком. Май вскочил и - в исступлении от страха, от безвыходности, от загнанности - ткнул Анаэля рукой в лицо. Ударил!! Страх обжигающий тут же сменился страхом каменным, могильным. Май сник, схватился за лицо. Он ждал, что молния вот-вот поразит его. Но ничего чудесного не случилось, только погас торшер.
- Семен Исаакович, выходи! К тебе гости! - взволнованно возгласила из коридора Зоя.
Май потрогал воздух вокруг себя: никого.
- Здесь я, - донеслось с лоджии.
Анаэль, окутанный голубой дымкой, стоял наготове, с сумкой на плече - видно, собирался прыгнуть не то вниз, не то вверх.
- Идите же, вас зовут, - сказал он отчужденно и вдруг горько пошутил: - Фауст, Фауст, вас кличут с подземелья.
Май отступил к двери, покаянно бормоча:
- Простите, простите подлеца… алкоголика старого… Надо же такому случиться!.. Готов принять наказание любое!.. Простите… я очень болен, очень болен, очень…
Анаэль был недвижим и вторил бормотанью однообразно-строго:
- Надо устоять! Надо устоять! Помните - надо устоять!
Май отодвинул наконец дверную задвижку и юркнул в ванную мимо Зои, обдав ее чесночным запахом. Зоя превратно поняла бегство свояка: испугался возмездия за то, что банку раскокал. В ванной Май заперся, включил воду и опомнился так же внезапно, как несколько минут назад сошел с ума. "Что со мной было?" - подумал он, рассматривая порезанные пальцы. Зоя скреблась в дверь и страстно скулила:
- Выходи же, Исакич! Я тебе банку прощаю! Хрен с ними, с огурцами! Выходи, ради всех святых! Ждут тебя!..
Май опустошенно слушал, смывая кровь и неумело обматывая руку бинтом. Затем он надел махровый халат жены, сунул босые ноги в ее же старые тапки с помпонами и открыл дверь. Зоя сгребла свояка в охапку, без труда проволокла по коридору и втолкнула в большую комнату, объявив ликующе:
- Вот, это и есть Май!
Взгляд бедного Мая охватил невероятную картину: стол, убогий обеденный стол, козлоногий и неопрятный, - цвел красками, о которых никогда не подозревал. Здесь была нежная, пастельно-розовая ветчина, в беспорядке рассыпанные киви и апельсины, тамбовский окорок в развернутой фольге и дорогая конфетная коробка со знакомой репродукцией на крышке. ""Благовещение", фра Анджелико", - узнал Май. Он больно ущипнул себя за ус и забормотал, радуясь словам:
- А краски, краски ярки и чисты, они родились с ним и с ним погасли… преданье есть - он растворял цветы…
Болезненный удар Зои между лопатками остановил декламацию. Май прикусил язык, закрыл глаза и услышал повелительный тенорок:
- Он у вас, уважаемая, не припадочный?
- Здоров, как бык, - отрапортовала Зоя. - Ничего его не берет! Недавно ребенка родил полноценного. А уж память у него! Еврей, одним словом. Гениальный еврей! Таких евреев и в самом Израиле не сыщешь! А что он сам с собой говорит, так все гении такие, взять хоть Льва Толстого или Тараса Минейко у нас, в Каневе.
Гость сидел на диване, в углу комнаты, но Май не смотрел туда - из усталого равнодушия ко всему.
- Он у вас порезался, что ли? - спросили с дивана. - И почему у него укроп в волосах застрял?
- Где, где? - спохватилась Зоя. - Ах, это! Да он, чудик наш гениальный, в темноте банку с огурцами разбил!
Вмиг свояченица привела в порядок шевелюру Мая, стряхнула пыль с халата, затянула кушак потуже и за руку подвела к дивану.
- Познакомься, Семен Исаакович, с дорогим гостем.
- Очень дорогим? - вдруг зло буркнул Май, глядя в пол.
- Что он сказал? - не расслышал гость.
- Юмор он сказал, - пояснила Зоя. - Он у нас юмор любит, в журналах свои шутки печатает и весь Питер их читает, а у нас, в Каневе, эти журналы рвут друг у дружки вместе с руками!
- Я тоже юмор очень уважаю, - благосклонно сказал тенор и громко, как глухому, объявил Маю: - Ведь я к вам среди ночи по нужде зашел!
- По малой или по большой? - насупленно спросил Май, не поднимая глаз.
Тенор засмеялся мелким, дробным, повизгивающим смехом. Зоя искательно заржала в унисон гостю. Май оглянулся на стол, на коробку с изображением архангела Гавриила и Марии, и подумал, что в молодости его возмутило бы сочетание несочетаемого - конфет и библейского сюжета. Теперь же Май был озадачен вопросом: сколько стоит заморское угощение?
- Ох, он у нас шутни-ик! - сквозь смех вещала Зоя. - Как чего выдаст, так я неделями потом хохочу, успокоиться не могу!
- Давайте же познакомимся, - прервал гость, обращаясь к Маю.
Май с усилием взглянул на неизвестного. Это был мужчина старше пятидесяти лет, в оливковом летнем костюме, в белых туфлях на щегольских каблучках с подковками, как у испанского танцора. Под пиджаком нежилось брюшко - капризное, не знающее отказа ни в чем. Лицо гостя напоминало то же брюшко, но уснащенное неуместными деталями: бесформенным розовым носом, синими глазками и блеклыми лепешками-губами. Более всего выделялись уши: крепкие, в красных прожилках - как щедро накромсанные куски колбасы.
- Тит Юрьевич Глодов, - представился гость, не подавая руки.
- Май, - сказал Май, садясь на подставленный Зоей стул.
- Знаю, - кивнул Тит Глодов, молниеносно перекинув ногу на ногу, что при его тучности было удивительно. - Вы Май, писатель. Не желаете закусить? Угощайтесь, все свежее.
- А вы по ночам гуманитарную помощь писателям разносите? - спросил Май, увлеченно разглядывая колбасные уши гостя.
- Я - Тит Глодов, - повторил тот веско. - Я президент крупной компании, у меня завод по переработке костей, сеть магазинов и еще много чего.
- Так вы, значит, решили благотворительностью заняться, с бедными поделиться?
- Я - Тит Глодов, - терпеливо повторил гость. - Я занятой человек и пришел к вам среди ночи по важнейшему делу - как к писателю, который, - он замолк, вспоминая нужное слово, - который пишет! А то ведь есть такие, кто не пишет, а называются писателями.
- Вы тех, кто не пишет, не бойтесь! - страстно заверил Май, ущипнув ус. - Вы бойтесь тех писателей, кто строчит каждый день по печатному листу, а то и по два, кто по издательствам шляется со своими романами… Бойтесь шерстюков, Тит Глодов!
- Сразу видно, вы серьезный человек, - похвалил Тит, зыркнув на Зою внушительно.
- Я на кухню пошла, чайник ставить, - сказала понятливая Зоя и нехотя удалилась, закрыв дверь.
- Если вы хотите заказать мне какой-нибудь рекламный текст, то я этого не умею, - хмуро признался Май, разглядывая блестящие подковки на туфлях гостя.
- Не угадали! - хохотнул Тит; брюшко его колыхнулось от веселого волнения.
- Тогда мне непонятна цель вашего визита, - неприязненно сказал Май. - И продукты эти… извините, но я не принимаю даров от незнакомых людей.
- Так ведь мы уже познакомились! - радостно воскликнул Тит. - Продукты можете выкинуть, мне это все равно - они ведь уже ваши. А вот вам, Семен Исаакович, обидно будет, если я сейчас уйду, и вы не узнаете, зачем я приходил. О-ох, обидно будет!
- Сегодня мне уже предлагали работу, - мрачно признался Май.
- Знаю, знаю, - махнул рукой Тит. - Что-то там редактировать за пятьдесят долларов… дурак предложил в издательстве, Колидоров. Разве это работа? Как вы можете соглашаться работать за такие деньги?!
Май изумился: он имел в виду Анаэля, а не своего издателя. Тут же Май вспомнил - в который сегодня раз! - о клятве могилой матери, о том, что должен вернуть Колидорову пятьдесят долларов, и встревожился: куда делись деньги, которые Анаэль дал в долг? Оставил он их или нет?
- Извините, - тихо буркнул Май и поспешил вон из комнаты, проверить, где деньги.
Но выйти Маю не удалось. На пороге встал перед ним стройный брюнет галантерейного вида, в белом костюме. Брюнет улыбнулся приветливо-угрожающе и промяукал с восточным акцентом:
- Ха-ро-ше-ва… все-э-м… зда-ро-вья!
Май в растерянности отступил.
- Сотрудник мой, Рахим, - представил Тит Глодов.
Рахим кивнул и промяукал в ответ:
- При-я-а-т-на-ва… все-э-м… аппе-е-э-ти-та!
Дверь захлопнулась. От полного бессилия Май начал тереть глаза, словно засыпанные песком, уставшие видеть странные картины реальности и желавшие одного - тихого покойного мрака.
- Я предлагаю вам написать книгу, - величаво сказал Тит.
- Зачем? - не понял Май.
- Надо, - сурово отрезал Тит. - Там, где я бываю по долгу своей работы, престижно иметь культурное хобби: рисовать пейзажи, бисером вышивать, собирать чего-нибудь редкое…
- Вот и собирайте, - фыркнул Май. - При чем тут я?
- Может, я всю жизнь, с самого беспорточного детства, мечтал писателем стать, вроде Дюма, который "Три мушкетера"! - интимно признался Тит, колыхнув брюшком. - Может, я к вам за подмогой пришел, как к порядочному человеку!
- Вы полагаете, что порядочный человек будет за другого книжки писать? - нервно засмеялся Май.
Тит всплеснул руками, схватился за щеки и ахнул:
- Так вот вы какой! Теперь ясно, почему вы так живете!
- Ну, знаете! - взъярился Май, вскакивая.
- Знаю. Все знаю, - вздохнул Тит, взбрыкнув ногами, - только и вы знайте, Семен Исаакович: в моем лице к вам удача привалила.
Тит осклабился, чтобы наглядно выразить перспективный характер привалившей удачи. Мая передернуло.
- Я по всему миру езжу, - сообщил Тит. - Я сделки заключаю и вообще… Я вам такие деньги могу дать, о которых вы даже во сне не мечтали.
- Но почему я?! - вскричал Май, ударив себя по коленям. - Мало, что ли, писателей? Начнете считать, со счету собьетесь!
- Я справки навел, - веско сказал Тит, массируя виски. - Вы - самый талантливый. Вас называют…
Тит вытащил из кармана маленький дамский блокнотик, полистал его и воскликнул:
- "Блестящий стилист", а вот еще "Полифоническая проза"…
- Хватит, - раздраженно остановил Май.
- А вы скромный, - миролюбиво заметил Тит, пряча блокнотик в карман. - Книжку-то мне свою, надеюсь, не откажетесь подписать?
Май вспомнил, как утром давал автограф Анаэлю, и мотнул головой - то ли прогоняя воспоминание, то ли отказывая в автографе Титу Глодову.
- Рахимчик! - позвал Тит.
Возник галантерейный Рахимчик, положил на диван изящный бежевый портфель и удалился. Тит щелкнул серебряным замочком, извлек книжку Мая. Тот затряс головой: нет, нет!
- Жалко автографа? - обиделся Тит. - Я к вам, как к своему человеку пришел, а вы!..
- Никакой я вам не свой! - объявил Май брезгливо. - И не буду своим, не надейтесь!
- Ну и не надо, - снисходительно хихикнул Тит.
Он отложил книгу в сторону и, широко раскрыв портфель, показал содержимое Маю. Там были деньги, много денег - ладные, плотные пачечки долларов.
- Что у вас за блажь такая - романы писать? - засопел несчастный Май, ненавидя себя.
Тит сунул в портфель книгу, поставил его между собой и Маем и вдохновенно провещал:
- Да, блажь! С детства! Сейчас - окрепла! Ведь всю жизнь для людей старался, на всем экономил. Не поверишь: простую газированную воду пил, без сиропа! Зато построил завод костной муки. Все для людей, для них, проклятых!
- Я не представлял, что сироп таит в себе такие возможности, - искренне удивился Май.
- Это я тебе потом объясню, как писателю, - по-свойски пообещал Тит. - Ты теперь про книжку соображай, про сюжет. Надо, чтоб за сердце хватал! Чтоб слезы у народа по морде его текли, понимаешь?
- М-м-м… "Судьба человека", что ли? Вроде этого? - страдальчески уточнил Май и усугубил предположение, вспомнив цитату из романа Шерстюка: - "Плача и нагинаясь при этом…"?