- Это намек на то, что я, случается, не отдаю долги? - гордо пробухтел Май, по глупому наитию принимая позу Дениса Давыдова на знаменитом портрете Кипренского.
Сходство между красавцем гусаром и зачуханным Маем было непередаваемо-комическое, но Анаэль даже не улыбнулся, напротив, стал пасмурен.
- Я вам очень советую взять то, что предлагают, затем подписать договор и немедленно приступить к сбору материалов для статьи о Вавилоне. Увы, я не имею права оказывать на вас давление, хоть и мог бы. Поверьте, это было бы только к вашей пользе. Невыносимо видеть ваши никчемные метания. В этом - трагизм моей миссии.
Слово "миссия" разъярило Мая, он почти закричал, колотя рукой по перилам:
- Миссия?!. Плача и нагинаясь при этом?!. Пришел какой-то… неизвестно откуда… фиалки он поливал, видишь ли… Зачем я с вами вообще связался?.. Почему я вам поверил?..
- А кому же тогда верить, Семен Исаакович? Кому? - проникновенно обронил Анаэль, застегивая молнию на сумке.
Май внезапно успокоился, утих, дыхание стало ровно. Гнев обернулся стыдом: обидел почем зря странного, но хорошего человека. С болезненным душевным усилием Май вернулся к разговору и вымолвил насупленно:
- Пятьдесят долларов - и точка.
- Хорошо, я разменяю, - сказал Анаэль сухо.
Май решился и торопливо, тихо, горячечно забормотал:
- Голубчик вы мой… Тут такое дело… Раз уж вы все равно на улицу пойдете, то купили бы водки бутылку, а?.. Я… болею… Ну да, да, да… алкоголик я, алкаш… Мне попить надо!.. Как в Библии сказано?.. "Пусть он выпьет и забудет бедность свою… и не вспомнит больше о своем страдании…"
- В вашем положении, Семен Исаакович, я бы пить поостерегся, ибо это чревато, - ответил Анаэль печально.
Май вздрогнул, едва сдерживая подступившие слезы, и жарко затянул:
- Слушайте, секретный литагент, я вам автограф дал? Я с вами договор подписать согласился, хоть в глаза его не видел? Что же, вам жаль помочь? В такой мелочи?! Может, вы думаете, я денег на водку тоже у вас попрошу? Не бойтесь, на это дело у меня заначка имеется! Сейчас, сейчас!..
Он кинулся в комнату, спотыкаясь о банки, тотчас возник вновь с узким черным ящичком в руках и начал открывать крохотный замок.
- Позвольте, но ведь в таких ящичках крестоносцы святые мощи хранили! - ахнул Анаэль обескураженно. - Вы что же, деньги в нем держите?
- Двойное дно! Чтобы никто не догадался! - скоро и невменяемо зашептал Май, возясь с упрямым замочком. - Пять долларов неприкосновенные! Так ведь случай-то какой, случай какой!.. Во-первых, за здоровье почтенной старушки Веры Николаевны, то есть, прости меня, Господи, если ты есть, за упокой ее тихой души… Во-вторых, за удачу мою… Сподобился работенку получить из какого-то таинственного издательства!.. Плутарх!.. Древние города!.. Святой апостол Петр, которому Господь ключи от врат Царства Небесного вручил!.. Простил, простил ученика своего за предательство невольное и сподобил теперь издательство возглавить!.. В ящичке они, пять долларов! Ну, не открывается, проклятый! А мне водка, как лекарство нужна, Анатоль!..
- Анаэль, - горько поправил златокудрый.
- Ну прости! - махнул рукой Май. - Теперь слушай. Как принесешь бутылку, меня не зови, а поставь ее тихонечко, где сам стоишь. Я ее ночью достану, когда свояченица спать уляжется. Сегодня-то, после прогулки, наверняка пораньше храповицкого даст, подлая…
Он отчаялся открыть ящичек и начал трясти его обеими руками, выкатив желтые глаза от страстного, безумного напряжения. Анаэль вдруг изрек, невозмутимо наблюдая эту вакханалию хаотичных, мелких движений:
- Вы, люди, никогда не умели, не умеете и, по-видимому, не будете уметь пользоваться данной вам свободой выбора.
- Да подавись ты своей философией… - застонал Май.
- Дайте мне ящичек, - потребовал Анаэль.
Май послушался. Анаэль с ходу легко приподнял крышку - словно замка не было вовсе, мельком глянул внутрь и захлопнул ее.
- Идите же, наконец! - взмолился Май, усаживаясь на край цветочной кадки. - Как я устал… как устал, если б вы знали…
- Помните, Семен Исаакович, вы - мой! Вы мне дали согласие работать! Вы обещали! - возгласил Анаэль, отступая в глубь лоджии.
Май закурил и буркнул плачуще:
- Да помню я, помню! К чему вы талдычите это, как заведенный? Не видите, что ли, я в исступлении! Мне попить надо!..
Анаэль внезапно выглянул из-за края щита, сверкнув кудрями:
- Я вам это талдычу для того, чтобы в сердце ваше вложить два простых слова: "надо устоять". Надо устоять, если вдруг соблазн появится! Только об этом вас молю! Только об этом! Не ошибитесь в выборе!
Май уловил звуки в прихожей, выплюнул папиросу и, показав жестами, что опасность близка, стремительно исчез. Анаэль также скрылся, прихватив с собой - в спешке - ящичек для святых мощей.
Зоя занесла на кухню огромную сумку с картошкой, зорко глянув по пути на свояка. Он смирно сидел за столом, даже не обернувшись на звук шагов. Жалость тронула сердце славянской валькирии: щуплый голодный Май перебирал страницы, перекладывал их справа налево и слева направо, вертя лохматой головой и двигая босыми ногами под стулом от усердия. Ноги напомнили Зое спектакль "На дне", виденный по телевизору. Там все тоже ходили босые, убогие, а кто-то вообще умер от такой жизни. Зоя тяжело моргнула, представив кончину Мая. Но никакая, даже самая едкая жалость не могла оставить след в практической, невозмутимой душе Зои. "Если Май умрет, - подумала она, - квартиру надо будет срочно разменять на однокомнатную и комнату в коммуналке, однокомнатную сдавать за доллары, а в коммуналке жить". Зоя всхлипнула с оттяжкой и двинулась на кухню - жарить картошку.
Май победно оглянулся и плюхнулся со стула на кровать. В предвкушении ночи он остро ощущал радостную полновесность жизни. То, что недавно казалось постылым, тусклым, засияло невиданно чистыми красками, будто еще влажными и оттого особенно прелестными - как у флорентийского художника…
- Фра Анджелико, - счастливо прошептал Май, перебегая взглядом с лазоревого неба на изумрудные острые листья комнатного цветка в горшке, на подоконнике. - Фра Анджелико…
Май обнял подушку и таинственно зашептал ей в ухо:
- …И есть еще преданье: серафим слетал к нему, смеющийся и ясный, и кисти брал, и состязался с ним в его искусстве дивном, но напрасно…
На кухне маняще заскворчала картошка.
- Иса-а-кич, слышь-ка, чего скажу, - подала голос Зоя. - Сало у вас в Питере вздорожало. Что дальше-то будет, как людям жить? Содом и Могомора прямо. А соседка ваша померла, бабки у подъезда говорят. Еще говорят, не бедная была.
- М-м-да… - промямлил Май, не желая вступать в дурацкие пересуды.
Партитура дня - в предвкушении выпивки - была давно вызубрена наизусть, и потому Май не просто ценил каждое трезвое мгновение, но наслаждался им, отдаваясь рассудком и душой образам, возникающим из ниоткуда. Образы превращались в слова, в строки, имеющие власть над Маем необъяснимую и сладостную. Мимолетное воспоминание о Макиавелли складывалось во фразу: "Он любил играть в трик-трак". Май забавлялся простенькой фразой, как дитя мячиком: подбрасывал, переворачивал, ронял, наблюдая, как она рассыпается на слова и каждое норовит закатиться подальше. Невыразимое счастье доставлял Маю смешной "трик-трак", любовь к которому не то чтобы трогала в Макиавелли, но по-хорошему приземляла его.
Легко и скоро позабыв о "трик-траке", Май задумался о пресловутой "миссии". Он был в эйфории душевной неги, и вопиющая бездарность Шерстюка теперь не раздражала, а странно умиляла:
- Надо же, все плачут, "нагинаясь", при слове "миссия": и крестьянин, и странники, и чья-то жена. Гипноз! Тайна!
- Обедать иди, чудо в перьях, - позвала Зоя.
- Не хочу, - блаженно буркнул Май.
- А то с голоду подохнешь, - добродушно пригрозила Зоя.
"Сдохнуть, помереть, загнуться, - принялся перечислять Май в продолжение словесных забав, - дуба дать, окочуриться, ноги протянуть, уйти в мир иной, гикнуться, усопнуть…"
Он затих, неясно видя подвох в череде синонимов.
- Зоя, что вы сказали? - резко спросил Май, приподнявшись на кровати.
- А ты еще и глухой! - гаркнула Зоя.
- Нет, вы о чем-то недавно говорили, - не унимался Май, чувствуя, как партитура дня покрывается кляксами. - Вы сказали, что кто-то умер, так?
- Соседка твоя, старуха.
- Ну, ну, ну, дальше! - потребовал Май. - Умерла - и что?
- Да тебе-то какое дело? - хохотнула Зоя, лязгая ножом о нож. - Ты ей родственник, что ли? Наследник имущества? Бабки у подъезда говорят, одна старуха была в целом мире. Так что, сиди тихо, Исакич, твой номер - последний.
- Врут ваши бабки! - яростно вскричал Май. - А вдруг есть родственник? Вдруг я его видел?
Зоя немедленно ступила в комнату; страшное подозрение исказило ее лицо, углубив морщины на лбу.
- Ты, что ли, налакаться успел, пока меня не было? - прогудела она. - Говори, где водку прятал!
Май сорвался с кровати, подскочил к свояченице, дыхнул ненавидяще в лицо:
- Х-х-х-а-а-а!..
- Трезвый! - разочарованно вскричала она и отступила на кухню.
- Да, трезвый! - в отчаянье бросил ей вслед Май.
Ах, как обманул его златокудрый Анаэль! Нет, не обманул - надул! Ясное дело, не был он родственником старушки и не мог попасть в ее квартиру законным путем. Значит, все остальное - тоже надувательство: и очерки о древних городах, и обещанные пятьдесят долларов, и бутылка водки, упоительно блистающая алмазными огнями на магазинной полке… Это, последнее, надувательство показалось настолько изуверски-бесчеловечным, что Май поверил в него только после вылазки на лоджию. Бутылки он не обнаружил, хотя за время, прошедшее после исчезновения Анаэля, можно было купить и привезти несколько ящиков водки.
Убитый Май вернулся в комнату, рухнул на кровать. Теперь он не сомневался, что с Анаэлем были связаны все самые лучезарные жизненные перспективы: стабильность быта, завершенный, наконец, роман, невероятные путешествия по суше и по морю… Май горевал, а независимый наблюдатель, бодрствующий в нем всегда и везде, издевательски нудил: "Ты, братец, на Андрея Болконского похож, раненного при Аустерлице, только вместо неба над тобой замызганный потолок, вместо знамени подушка, а вместо Наполеона - баба в малиновых штанах".
- Исакич, ты там не помер? - игриво поинтересовалась из кухни Зоя-Наполеон.
Май не услышал грубиянку - он горячо шептал:
- Допустим, Анаэль - жулик и вор и деньги его - фальшивые. Допустим, у него есть наводчик, какой-нибудь санитар в больнице. Ну, обворовал, подлец, квартиру покойницы. Это я еще способен понять. Но убейте, я не понимаю, зачем вору надо было со мной разговоры разговаривать, почему у него оказалась моя книга и откуда он обо мне столько всего знает!.. Ведь не для того он втерся ко мне в доверие, чтобы выманить пять долларов! Стоят ли эти жалкие деньги такого глупого риска?..
Зоя включила телевизор. "О, yes, my darling!" - с готовностью выплюнул тот и заорал под цокот кастаньет народную аргентинскую песню. Май с усилием встал, захлопнул дверь, выбрался, пошатываясь, на лоджию и… вновь ничего не обнаружил за щитом. А может, не было никакого Анаэля? Может, златокудрый ненароком вылупился из хаоса невнятных фантазий Мая, как и фраза: "Он любил папиросы "Прима", вареники с вишнями и водку в неограниченном количестве"? Май без сил привалился спиной к щиту - он вспомнил о клятве могилой матери и почувствовал стыд, несовместимый с физическим существованием.
В тот миг в воздухе над городом начались перемены: небо вывернулось пепельной стороной наружу, сухо и зло защелкали молнии, рыкнул гром - пришла новая гроза. Май тщился понять смысл небесных письмен, но изломы молний вспыхивали и меркли, неразгаданные. Меж тем Май-второй - наблюдатель, равнодушный к трагической бессмыслице жизни Мая-первого, издевательски развлекался: "Интересно, если тебя, братец, молнией шандарахнет и, предположим, не убьет, проявишь ли ты после этого феноменальные провидческие способности, как Ванга, или останешься прежним болваном?" Май с ненавистью стукнул себя в грудь: именно там, по его ощущению, жил поганый вечный спутник. Жалкий жест остался без ответа - спутник струсил, услышав командирский голос Зои:
- Исакич, к телефону!
Май покорно прошлепал в комнату, высунулся в коридор.
- Из милиции, - недоуменно прогудела Зоя.
- Здравствуйте, - хрипнул Май в поднесенную трубку. - Чем могу служить?
Сквозь треск на линии, покашливание и тихий свист прорезался неожиданно звонкий голос:
- …из… емого… отделения… старший лейтенант… ба. Вы - Май Семен Исаакович?.. Писатель?..
- Допустим, - безжизненно сказал Май.
- Как это, допустим? Вы что, не уверены, что ваша фамилия Май?
- Нет, в этом я как раз уверен. Вот в том, что писатель, сомневаюсь.
- Раз книжки пишете, значит, писатель, - заверил старший лейтенант.
- Вам, как работнику милиции, подобная наивность простительна, - вздохнул Май горько. - Больше у вас нет вопросов?
- Очень даже есть, - сказал милиционер почему-то смущенно. - У нас здесь задержанный. Говорит, ваш знакомый.
- A-а, такой с волосами до плеч, - мрачно догадался Май.
- Он. Вы можете подтвердить, что знакомы лично с этим гражданином?
- За что же его задержали? - перебил Май.
- Подозрителен показался. Кучу денег в обменном пункте вывалил - доллары искал, - поведал милиционер шепотом.
- А деньги фальшивые? - саркастически полюбопытствовал Май.
- Настоящие, - растерянно признался старший лейтенант и добавил жалобно: - Но у него еще другие деньги есть, которых быть не может вообще, потому что таких стран нету…
- А что мы вообще знаем о мироздании? - заунывно сказал Май. - Я был знаком с одним инженером, так он считал, что Земля только кажется круглой, а на самом деле плоская, как блин, и дырявая, потому что ее протыкали вилкой, когда жарили и переворачивали на сковородке.
- В городе много мошенников и фальшивых купюр, - продолжил робко милиционер, не слушая Мая. - Что же, мы не имеем права задержать вашего приятеля, чтобы личность проверить?
- Имеете. Я разрешаю, - начальственно сказал Май, заподозрив, что собеседник болен мозговой горячкой. - А паспорт у него не фальшивый?
- Документ подлинный, - подавленно доложил милиционер. - Выдан гражданину Анаэлю Внемли-Господи…
- Ко-му?! - вскричал Май так, что Зоя икнула от испуга. - Такой фамилии быть не может!
- У меня у самого фамилия Слушайрыба, - горестно заметил милиционер, кашлянул и вдруг затянул пугающе-монотонно, словно под действием гипноза: - Вы, Семен Исаакович, хоть и горький пьяница, но человек все-таки еще мыслящий, душевно чуткий. Вы должны были бы догадаться, что гражданин Анаэль Внемли-Господи считает неэтичным проявлять свои истинные способности в физическом слое Земли. Кроме того, он их здесь вообще лишен - на всякий, знаете ли, случай: чтобы не поддаться благородному искушению вправить кому-нибудь мозги или вмешаться в так называемый естественный ход вещей, подчас дикий, тупой и безнравственный.
- Что-о?! - очумело крикнул Май.
- Чего-о? - громыхнула Зоя, терзаемая лютым любопытством.
- Дикий! Тупой! Безнравственный! - проорал Слушайрыба. - Непонятно, что ли?
- Н-да… - опомнился Май и заметил соболезнующе: - Я всегда подозревал, что в милицию идут работать люди психически неустойчивые. Неудивительно, что этот задержанный тип довел вас, уважаемый Слушайрыба, до ручки. Он это умеет. Он даже мне на короткое время задурил голову! Это о многом говорит. Вы бы его психиатру показали, ну и сами заодно проверились.
- A-а, все равно, - с тихим отчаянием сказал Слушайрыба, вероятно уже избавленный от гипноза. - Деньги-то я на экспертизу отдал, как положено, да только глупо это: невиновен дружок ваш.
- Никакой он мне не дружок! - вспылил Май.
Слушайрыба проигнорировал реплику и - вновь поддавшись гипнозу - закричал умиленно-торжественно:
- Вот он мне, Анаэль златокудрый, знаки подает: скажи, мол, что как отпустят меня из ментовки, я сразу к Маю кинусь, бумаги важные на подпись принесу из издательства и водяры чертовой прихвачу в магазине, будь она неладна, а мог бы и отвадить от возлияний навек, между прочим…
- Не надо! - ужаснулся Май, чувствуя рядом огненное дыхание Зои. - Пошли все вон! Не смеете вторгаться в частную жизнь! Я - старый, больной…
Май захлебнулся воздухом, закатил глаза.
- …еврей!! - пальнула в трубку вместо него Зоя и прекратила разговор.
- Спасибо, - прошептал Май, отступая в комнату.
Возбужденная, ничего не понявшая Зоя уложила его поперек кровати, принесла валерьянку и, пока он покорно пил, кровожадно выясняла, о какой водяре кричал Слушайрыба. Май бессильно смотрел на трясущийся перед глазами малиновый зад и бубнил:
- Бред, ужас, кошмар…
Гроза унеслась. Закатный свет плеснул в комнату. Набухли золотом буквы на корешках книг, зажглась сапфировым огнем скучная стеклянная ваза. Это были божественные краски любимого художника Мая, скромного флорентийского монаха фра Анджелико. Неисчислимость синих тонов, патина золота - по необъяснимой разумом ассоциации - убедили Мая в том, что Анаэль не врун, не квартирный вор и не сумасшедший. Будь Май весел душой, как еще недавно, лет пять назад, он понял бы это сразу. Теперь вместо веселости был яд, уродующий явления простые и ясные до отвратительной неузнаваемости.
Именно в искажениях реальности Май ощущал приближение старости. В такие мгновения жестокая жалость к себе мучила его, и он позорно спасался, ухватившись за хвост первой подвернувшейся мыслишки - натурально, о деньгах. Эта мысль не знала покоя ни днем, ни ночью! Вот и теперь Май с болезненной живостью внушал себе, что поступил верно, не подписав сразу договор, предложенный Анаэлем, - договор малопонятный и, главное, унизительный в финансовом отношении. Ничтожнейший из шерстюков зарабатывал больше, чем посулил Маю Анаэль - существо, безусловно, странное, непознаваемое, но, вероятно, до смешного несостоятельное в практической жизни.
- Я, как последний раб, буду над очерками горбатиться из месяца в месяц, чтобы мордой в грязь не упасть, не опозориться в соседстве с Плутархом - и за это за все получу шиш! Мизер! Видите ли, на квартирную плату хватит, а если больше захочу, то изволь - экономь, крохоборствуй… и ваяй кривые корзинки из ивы. Подлость! Подлость!..
Зоя склонилась над Маем, вслушиваясь в бормотанье. Он мигнул желтыми глазами и беспомощно объявил:
- Будь Плутарх жив, никто не посмел бы ему такой договор втюхивать!
Зоя бухнулась рядом, придавив руку Мая, и загадочно призналась:
- Слушай-ка, Исакич. Я тут у бабки одной, Горпиной звать, мудрость колдовскую узнала - как быстро разбогатеть.
- Как? - спросил Май; ему, впрочем, было неинтересно и хотелось одного - уснуть и проснуться в другом месте и в другую историческую эпоху.