– Перед какой теть Ниной? – терял терпение Макаров.
– Ну соседка наша, теть Нина, у нее сына, Мишку, привезли оттуда в цинковом гробу, а я хожу тут – неудобно…
Васька смотрел в окно, за которым сгущались сумерки. Макаров вздохнул, успокоился и улыбнулся сам себе, почувствовав который раз, как он любит Ваську и благодарен ему только за то, что он есть.
– Налей-ка еще, – сказал он и махнул рукой.
– А черта?
– А ты другую проведи, пониже…
– Я, Сергеич, козу купил! – вдохновенно рассказывал Васька, когда они выпили по второй и закусили капусткой. – Очень у нее молоко полезное… Для Оськи. Он же растет… Я на работу буду ездить и завозить вам… литр… а пол-литра мне. Представляешь, она полтора литра в день дает, мне Сидоров говорил, хозяин ее.
– Коза, значит, Сидорова? – поинтересовался Макаров. – Значит, самому ему она уже не нужна? Это как же, Сидоров без козы, а коза, значит, уже и не Сидорова?
– А он в Израиль уезжает, – просто объяснил Васька.
Больше на этот счет вопросов не было, и, вспомнив, зачем пришел, Макаров сменил тему.
– Слушай, а почему ты мне не предлагаешь выступить у вас? – спросил он, глядя на Ваську в упор.
Тот даже задохнулся от возмущения:
– Сергеич, да я сколько раз прошу тебя, а ты… Ты серьезно, Сергеич?
– Серьезно, – важно кивнул Макаров.
– Это ж… – Васька вскочил с табуретки и принялся ходить по комнате. – Тебя там все ждут, все спрашивают. Я твоих книжек двадцать штук купил, отнес в библиотеку, так они сразу разобрали! А Михал Евграфыч как будет рад!
– Михал Евграфыч – это кто? – поинтересовался Макаров.
– Полковник Головлев, начальник, тоже поэзией интересуется. Да и тебе интересно будет! Мы…
– Слушай, – перебил его Макаров, – ты говорил, у вас там тир есть?
– Есть.
– Так вот я бы хотел там пострелять.
– Зачем тебе? – удивился Васька.
– Хочется, – ответил Макаров, не желая объяснять.
– Сделаем, Сергеич, сделаем! – Васька испугался, что Макаров передумает, и скрепил договор третьей жирной чертой на бутылке.
…Было утро, холодное весеннее утро. Макаров сидел на лавочке во дворе дома, покачиваясь и икая. Рядом стояла исчерканная фломастером бутылка. Последняя черта трагически упала до самого дна.
– Слушай, – закричал Макаров, – если я сейчас не открою глаза, я засну, и ты меня уже никогда не разбудишь. Вот это будет сюрприз!
– Открывай! – крикнул Васька, готовивший сюрприз. Он стоял на крыльце дома, выпятив грудь и выставив одну ногу вперед. На крепкой Васькиной шее был повязан пионерский галстук, на груди висел барабан, в поднятой руке он держал горн.
– Ух ты! – искренне восхитился Макаров и икнул.
– Зашел я в нашу школу, а там Вера Павловна наша сидит, старенькая уже, сидит и плачет. Знамя, говорит, выкрали и иностранцам за доллары продали, а это вот просила сохранить. Я обещал.
– Правильно, – кивнул Макаров и, вновь икнув, крикнул: – Слушай, мне нужно молоко! Свежее козье молоко. Пойди к своей козе и скажи… Как, кстати, ее зовут?
– Зина.
– Вот иди к Зине и скажи: "Зина! Поэт Александр Макаров, неплохой, между прочим, поэт, просил бы, если бы это вас не затруднило…"
– Зины нет, – остановил его Васька.
– А где же она?
– У Сидорова.
– Так Сидоров же…
– Он еще не уехал. И коза пока у него…
Макаров помотал головой, поморщился, икнул и спросил громким шепотом:
– Слушай, а что, Сидоров – еврей?
– Нет, – успел ответить Васька, слетая со ступенек.
– А как же – в Израиль? – не понимал Макаров.
– Сидоров? Сумел доказать, – просто объяснил Васька, оглядываясь на крыльцо и удивляясь, как это он не упал.
Макаров вновь икнул и сказал жалобно:
– Хочу к Зине…
…Они маршировали по спящей полудеревенской улице, стараясь шагать в ногу, и при этом Макаров стучал палочками по барабану, а Васька трубил в горн, ведя привязанную за веревку блеющую, упирающуюся козу…
6
Макаров проснулся поздно, с трудом поднялся с диванчика, на котором заснул, сняв предварительно ботинки, но почему-то не сняв пальто, и сначала дотронулся до раскалывающейся от боли головы, а потом, торопливо и испуганно, – до живота. Пистолет оставался заткнутым за пояс брюк. Подняв свитер и расстегнув рубашку, Александр Сергеевич обнаружил на своем голом животе четкий отпечаток "Макарова" и переложил пистолет в карман.
Васька конечно же давно ушел на работу, но обещанные десять тысяч лежали на столе. Александр Сергеевич сунул деньги в карман брюк, с трудом надел ботинки и вышел на улицу.
Презирая себя вчерашнего, твердо зная, что отныне он ни капли спиртного в рот не возьмет, и стараясь не думать о Наташе, под моросящим холодным дождем Макаров кое-как добрался до города и вдруг почувствовал, что может умереть сейчас, здесь. Спасти могло только одно – рюмка водки и холодная котлета на закуску в кафе "Кавказ", рядом с которым и остановился Александр Сергеевич в предчувствии скоропостижной своей кончины.
Кафе "Кавказ" раньше называлось "Голубым Дунаем", но и тогда и теперь, независимо от названия, оставалось просто забегаловкой, где можно было вечером быстро поднять настроение, а утром наскоро поправить здоровье. Нынешнее название заведения оправдывала написанная неизвестным художником большая картина, висящая на стене: каспийские нефтяные вышки на фоне заснеженной горы Арарат, обрамленные грузинским национальным орнаментом.
Взяв у толстой и равнодушной буфетчицы рюмку водки и холодную котлету на бумажной тарелочке, Александр Сергеевич устроился за высоким столиком у окна и стал пристально смотреть на водку, собираясь ее выпить и не решаясь этого сделать. Теперь ему казалось, что смерть может мгновенно наступить сразу после того, как он выпьет.
– А вы чокнитесь, – предложил ему кто-то из‑за спины несколько насмешливо, но доброжелательно. Голос был женский и очень приятный.
Макаров оглянулся. За соседним столиком стояла высокая и очень красивая девушка или, наверное это будет точнее, молодая женщина, одетая неброско, но с большим вкусом. Впрочем, Макаров этого всего не заметил, он был не в состоянии заметить это все, вот только шарф, фиолетовый, почти до пола газовый шарф, бросился в глаза, и он подумал почему-то: "Как у Айседоры". Перед ней на столике стояла такая же рюмка с водкой и лежала на бумажной тарелочке холодная котлета.
Девушка улыбалась. Макаров улыбнулся в ответ, но несколько неуверенно, так как не мог вспомнить, где и когда он ее видел, да и видел ли вообще.
– Эх, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич… – мягко укорила она и подняла свою рюмку, приглашая чокнуться.
Макаров торопливо взял рюмку и тарелку и перебрался за ее столик. Они чокнулись, и таинственная незнакомка выпила водку, не поморщившись, а к котлете притрагиваться и вовсе не стала. Макаров сглотнул слюну, нервно вздохнул, но выпить не смог, не найдя пока в себе для этого сил, и поставил рюмку на стол.
– Извините, но разве мы знакомы? – спросил Макаров растерянно и недоверчиво.
– Нет, – ответила она без сожаления.
– Тогда откуда вы знаете, как меня зовут?
– Читаю мысли на расстоянии.
– В самом деле? – поверил Макаров.
Девушка весело засмеялась:
– Да нет, просто когда вы сюда входили, вы сами с собой разговаривали. Вы говорили: "Эх, Александр Сергеевич, Александр Сергеевич"… Я поняла, что это вы сами с собой. Или все же с тем, великим?
– Нет, с собой, с собой. – Макаров оценил шутку. – А вас как зовут?
– Марго, – ответила она, тряхнув гривой каштановых волос.
– Маргарита? – попробовал уточнить Макаров.
– Марго, – настояла она. А Макаров поднял рюмку и неожиданно даже для себя выпил.
– Ваше здоровье, Марго, – сказал он, задохнувшись, и принялся торопливо ломать твердую котлету мягкой алюминиевой вилкой.
Марго кивнула в знак благодарности и заговорила так, будто знакома с Макаровым уже тысячу лет:
– Я сегодня проснулась, посмотрела в окно и подумала: "Какой чудесный день!"
Макаров посмотрел сквозь толстое грязное стекло на улицу, где сыпал косой холодный дождь и не было ни одной живой души, и спросил с сомнением:
– Вы так считаете?
– Да-да, чудесный! – повторила Марго уверенно, и Макаров согласно кивнул и принялся за котлету. – Вот вас зовут Александр Сергеевич, и вы наверняка пишете стихи…
– Пишу, – буднично сказал Макаров и отодвинул пустую тарелочку.
– Хотите мою? – неожиданно предложила Марго свою котлету, и Макаров спешно и несколько испуганно отказался. – А может, тогда почитаете свои стихи?
– Нет, – твердо ответил Александр Сергеевич и прибавил, смягчаясь: – Я не читаю стихов в состоянии глубокого утреннего похмелья.
Марго не обиделась.
– А я читаю, – неожиданно объявила она и стала читать – серьезно и красиво:
Ночь – как ночь, и улица пустынна.
Так всегда!
Для кого же ты была невинна
И горда?Лишь сырая каплет мгла с карнизов.
Я и сам
Собираюсь бросить злобный вызов
Небесам.Все на свете, все на свете знают:
Счастья нет.
И который раз в руках сжимают
Пистолет!И который раз, смеясь и плача,
Вновь живут!
День – как день: ведь решена задача:
Все умрут.
– Блок… – Макаров улыбнулся, проникаясь к Марго теплотой и доверием.
– А кто же еще. – Она грустно улыбнулась.
На улице напротив кафе остановилась красивая красная машина. В ней сидели на переднем сиденье двое мужчин. Макаров взглянул на Марго, почувствовав почему-то, что сейчас она уйдет, а спросить ее телефон или адрес, предложить где-нибудь встретиться не хватало духа.
А Марго словно забыла о нем.
– Чёрт, такой день испортили, – проговорила она сама себе и направилась к выходу.
Не прошло и минуты, как не стало ни Марго, ни красной машины, которая унесла ее неведомо куда, и, чтобы понять, что же это было такое, Макаров взял еще рюмку водки и котлету.
– Нет-нет, я совсем не волновалась, – говорила Наташа дрожащим голосом. – Я так и подумала, что автобусы не ходили и ты остался ночевать у Васи. А утром он сам приехал и это сказал. Да, он привез козье молоко! Ося так его пил! А потом… Я стала волноваться… Немного…
Макаров не слушал ее. Он сидел за кухонным столом в махровом халате, мокрый после ванны, и, тупо уставившись в экран телевизора, где шел какой-то американский боевик, монотонно работал ложкой, хлебая из тарелки скучный гороховый суп.
Наташа громко вздохнула, прощая и забывая навсегда бессонную ночь и волнение, взяла приготовленный заранее и раскрытый на нужной странице журнал и начала читать – громко, с выражением, время от времени поглядывая на мужа с толикой таинственности и безвинного лукавства:
О сладость, о самозабвенье полета –
пусть вниз головой, пусть единственный раз,
с высот крупноблочного дома в асфальт!
Кончай с этой рабской душою и телом!..И вот я окно распахнул и стою,
отбросив ногою горшочек с геранью.
И вот подоконник качнулся уже…И вдруг от соседей пахнуло картошкой,
картошкой и луком пахнуло до слез.
И слюнки текут… И какая же пошлость
и глупость какая! И жалко горшок
разбитый. И стыдно. Ах, Господи Боже!
Прости дурака! Накажи сопляка
за рабскую злобу и неблагодарность!
Да здравствуют музы! Да здравствует разум!
Да здравствует мужество, свет и тепло!
Да здравствует Диккенс, да здравствует кухня!
Да здравствует Ленкин сверчок да герань!Гостей позовем и картошки нажарим,
бокалы наполним и песню споем!
Макаров не слышал Наташу, а вот фильм все больше и больше его заинтересовывал, потому что у героя тоже был пистолет и он его время от времени прятал то в кобуру под мышкой, то на животе, а потом вдруг спрятал на спине, засунув его там за пояс брюк. Макаров удивился и машинально дотронулся рукой до поясницы.
– Ну? – спросила Наташа, глядя на него сияющими от счастья глазами и таинственно поджимая губы. – Ну же, ну?
Макаров поднял голову и внимательно посмотрел на жену, не понимая, чего она от него хочет, но, увидев журнал в ее руках и вспомнив, что она только что читала какие-то стихи и теперь ждет, что он угадает имя автора, ничего не сказал и продолжил трапезу.
– Кибиров! – воскликнула Наташа. – Это же Тимур Кибиров, ну как ты мог не узнать!
В дверь позвонили. Извинившись, Наташа убежала с кухни, но скоро вернулась.
– Проиграл, проиграл, – засмеялась она и захлопала в ладоши.
Макаров тяжело вздохнул, но ничего не сказал – есть совсем не хотелось, но надо было съесть этот проклятый суп. Что-то звякнуло то ли в прихожей, то ли в туалете. Александр Сергеевич поднял на Наташу удивленные глаза.
– Это сантехник, – объяснила она с готовностью. – Я звала его еще вчера, а он пришел, конечно, только сегодня. Что-то неладное с туалетным бачком…
Ложка застыла в воздухе, не дойдя до рта, и упала в тарелку, звякнув и подняв фонтанчик горохового супа. Макаров зверем метнулся в туалет.
Выставив зад, обтянутый грязной тканью спецовочного халата, над бачком склонился сантехник. Он уже поднимал крышку, когда Макаров обхватил его руками сзади, приник всем телом и замер, не имея сил двинуться и не находя слов для объяснения собственных действий. Сантехник окаменел. Подбежала Наташа и отшатнулась, прижав ладонь ко рту, не понимая, что здесь происходит.
В наступившей мертвой тишине было слышно, как мирно и весело журчит в бачке вода. Наконец сантехник ожил, зашевелился, медленно повернул бурую от напряжения шею и, тараща глаза из-под козырька глубоко надвинутой на лоб фуражки, потрясенно спросил:
– Ты… чего?
– Опусти… крышку… – хриплым шепотом приказал Макаров.
Сантехник повиновался, стукнул крышкой о бачок, Макаров расцепил ладони и отступил на шаг. Сантехник с хрустом выпрямился, медленно повернулся, посмотрел на Макарова как на человека неведомой расы, как на существо с другой планеты, как на то, с чем нельзя иметь дело и от чего лучше держаться подальше.
– Сам чини! – выпалил сантехник, подхватил ящик с инструментами и, громыхая коваными подковами кирзовых сапог, вывалился из квартиры.
Макаров резко повернулся и так взглянул на жену, что она, смятенно и панически подняв руки, зашептала:
– Сашенька! Сашенька! Только не кричи, Осю разбудишь!
И Александр Сергеевич не стал кричать. Угрожающе округлив и вытаращив глаза, он замахал перед носом жены указательным пальцем.
– Сашенька, миленький, я не хотела обременять тебя этим дурацким бачком, – забормотала Наташа, и слезы потекли по ее щекам. – Я же вижу, как тебе трудно. Это первая весна, первая весна, когда ты не пишешь…
– Что?! – негодующе воскликнул Александр Сергеевич, не желая больше помнить о спящем Осе. – Я не пишу, потому что не хочу! А вот когда захочу, я напишу такое! Напишу такое, что ты… что вы все…
– Да, да, Сашенька, – закивала Наташа, всхлипывая и утирая ладонями слезы. – Обязательно напишешь! Но ты – поэт. А это – унитаз. И ты…
– Да, я поэт! – закричал Макаров так, что Наташа отшатнулась и испуганно прижалась к стене. – Я пишу стихи и чиню унитазы!
7
Утром следующего дня, проснувшись выздоровевшим, Александр Сергеевич извинился за вчерашнее перед Наташей, поцеловал Оську, сделал зарядку, позавтракал, сел за свой рабочий стол, набрал в любимую старую китайскую ручку любимых фиолетовых чернил, положил перед собой лист хорошей бумаги и просидел так до обеда. Не писалось. После обеда он вздремнул, надеясь, что со сном придет чувство стиха, но оно не приходило и после сна, и, когда на улице стали сгущаться сумерки, Макаров быстро оделся, сунул пистолет за пояс брюк на спине, крикнул Наташе, что хочет прогуляться, и торопливо вышел на улицу.
Он шел без цели – вначале быстро, потом, уставая, медленнее – и остановился в сквере, прислонившись спиной к молодому клену, как вдруг кто-то закрыл ему сзади ладонями глаза. Ладони были мягкими и пахли духами.
– Марго… – прошептал Макаров.
Она не выходила из головы, точнее, она не выходила из сердца, Макаров ощущал ее присутствие там – мучительно и сладко. А теперь, в эти мгновения, еще не видя ее, он понял, что влюбился.
За спиной раздался громкий смех, женский, да, но довольно противный. Макаров повернулся. Это была Алена Бам.
Она была наряжена, накрашена и навеселе. Макаров поправил пистолет за спиной и теперь ждал, когда Алена отсмеется.
– Макаров! – воскликнула она. – Ты помнишь Супонеева? Конечно, помнишь! Он писал романы то ли о парткоме в колхозе, то ли о колхозе в парткоме… А теперь он выпустил бестселлер, прямо так и сказал: бест… тьфу ты, сначала все выговаривали, а потом не могли. Называется "Подземелье живых мертвецов". О мафии, партийных деньгах и сексе… Нет, ты можешь себе представить – Супонеев и секс! – Алена снова громко засмеялась. – Одним словом – мрак! Но кормили вкусно, и было весело, все-таки в этих новомодных презентациях что-то есть. Ресторан "Парадиз", между прочим, неплохое местечко, даже не ожидала, что такое может быть в нашем захолустье… Там даже есть стриптиз! Стриптизерку зовут Марго. Ну разумеется! Я не осталась смотреть… Зачем мне стриптиз? Ну разве что мужской? – Алена хохотнула, подхватила Макарова под руку и повела по тротуару, ступая шаловливым перекрестным шагом. – Знаешь что, Макаров, – заговорила она как о решенном, – здесь недалеко живет моя подруга. Пойдем-ка к ней, посидим, выпьем вина, поболтаем о том о сем. Подруги, правда, нет дома, но ключи от квартиры у меня. Во-он ее дом! – Алена показала рукой вперед и потянула туда Александра Сергеевича, но скоро остановилась, потому что Макаров упирался все сильнее и сильнее.
– Ты что, боишься меня? – удивленно спросила Алена.
Макаров смущенно поправил за спиной пистолет.
– И что ты все время за спину держишься? – поморщилась Алена. – У тебя что, почки не в порядке?
– Ага, – обрадованно согласился Макаров. – Знаете что, Алена, вы дайте мне адрес и идите к подруге, а я скоро подойду. Я в поликлинику тороплюсь, боюсь, закроется. Я там недолго буду, только анализы сдам, и всё!
Алена смотрела на Макарова с сомнением.
– Только моча и кал! – успокоил ее Александр Сергеевич.
Алена отступила на пару шагов.
– Знаешь что, Макаров… – начала она задумчиво и, резко повернувшись, бросила через плечо: – Пошел к чёрту!