Высокий и худой капитан НКВД командовал на мосту. Судя по виду, был он в жизни человеком терпеливым, не любящим и даже не умеющим кричать на людей. В руке он сжимал пистолет ТТ, размахивая им, как жезлом. Горло его, то ли раненное, то ли сорванное в крике, было перевязано грязным серым бинтом.
– Военные! Военные в первую очередь! – басовито кричал он.
Привыкшие слушаться деревенские – слушались, тесня друг друга, отходили от моста в ожидании своей очереди, городские же, особенно женщины, нервничали. Пробившись к капитану, они истерически кричали, размахивая перед его лицом руками:
– Почему военные?! Почему военные?! А знаете, где вы сейчас должны быть?! А-а?!
Капитан молчал, делая вид, что не слышит, или вправду не слышал. Отодвигая их свободной рукой в сторону, он инстинктивно взглядывал на светлеющее небо, которое и сегодня сулило беспощадный "воздух".
А под мостом шла неторопливая и тихая работа: трое голых по пояс саперов, стоя в воде, вязали к толстенным деревянным опорам моста толовые ящики, от одного к другому тянули провод. Время от времени мимо проходили почти беззвучно гражданские, не желающие ждать, когда их пустят на мост. Крупные узлы с одеждой они держали над головой. И никто ни на кого не обращал внимания.
Во всей этой огромной массе народа, связанной и ведомой лишь бедой и страхом, каждый был сам по себе.
В одно неуловимое мгновение откуда-то издалека, с запада, донесся тяжелый и напряженный гул. Движение к мосту, у моста и по мосту продолжалось, но стали тише голоса и звуки. Толпа ловила этот гул гигантским коллективным ухом, пытаясь скорее определить – что это, кто это…
– Воз-дух!! – крикнул кто-то высоко и заполошно, непонятно – мужчина или женщина, и толпа вдруг раздерганно и нервно задвигалась внутри себя, разделяясь надвое.
– Воздух! Воздух! – подтвердил другой голос, и края толпы качнулись и двинулись от моста в поле, ища спасения в его просторе, а середина толпы повалила к мосту в надежде успеть перебраться на восточный, кажущийся безопасным, берег.
– Стоять!!! Стоять!!! Паникеру – первую пулю! – кричал капитан, подняв вверх руку с пистолетом, держась другой рукой за перила моста. – Вы люди или кто? Вы русские люди или кто?! – беспомощно взывал он к толпе, но его не слышали, как не слышали двух предупредительных выстрелов в воздух, сделанных капитаном. И его наверняка оторвали бы от перил и понесли с собой, а скорее – затоптали, если бы почти каждый в этой зарождающейся панике все же не взглядывал на небо. Оно было белым от тумана и совсем безопасным. А главное, это становилось очевидным, что гул, который рос и приближался, не принадлежал самолету. И толпа, успокаиваясь, замедляла движение, края ее возвращались к центру, и по мосту снова пошли колонны, будто не было только что этой мгновенной постыдной паники, и лишь капитан, похоже все еще не веря, что обошлось, вертел по-птичьи головой и как заведенный сипло повторял:
– Паникеру – первая пуля, шпиону – вторая…
Увидев приближающийся к мосту танк, капитан замолчал.
Это он, танк, вернее, звук его могучего мотора стал причиной паники.
Ему не надо было требовать себе дорогу, он шел прямо и неторопливо, гордо задрав вверх мощную пушку, предупреждая о себе тяжелым грозным ревом. Идущие впереди лошади сами торопливо сходили на обочину, а люди отбегали в сторону, на ходу оглядываясь на танк.
Это был танк! Высоченный, огромный, с гигантской прямо-таки башней, мощной шестидюймовой гаубичной пушкой и двумя торчащими востроносыми пулеметами. Он был выкрашен ярко-зеленой парадной краской, а на просторных боках башни алели две большущие пятиконечные звезды, любовно и трепетно созданные художником энской части. Наверху, высунувшись по пояс из люка, стоял, судя по виду, командир, в форменной фуражке с черным околышем и поднятых на лоб танкистских очках. Командир был прям и недвижен, как статуя, пьедесталом которой был танк.
Перед мостом танк резко остановился, качнувшись от тяжести десятков тонн собственного веса, и командир в люке качнулся сильно вперед и назад, став неожиданно похожим на ваньку-встаньку. Он наклонился, что-то крикнул в люк, потом красиво подтянулся на руках, выбрался на башню, быстро и ловко спустился по скобам вниз, на гусеницу, и оттуда спрыгнул на землю. Был командир совсем молод, по-казарменному худ и строен, белобрыс, скуласт, курнос, серьезен. Он одернул ушитую по фигуре гимнастерку, поправил фуражку, глянул на свои вычищенные яловые сапоги и побежал к капитану.
– Командир танка старший сержант Мамин, – доложил он, козырнув. – Имеем запаса горючего на полчаса хода. Думаем заправиться в ближайшем населенном пункте. Разрешите следовать дальше? – Лицо его было бледным, осунувшимся от бессонницы, маленькие светлые глаза запали в глубоких синих глазницах, черные от въевшегося мазута руки были в многочисленных ссадинах, как у всякого, кто имеет дело с серьезной техникой. Но одновременно всё: значки КИМ и "Ворошиловский стрелок" на груди, портупея и планшетка, надетые в нарушение формы одежды, очки, которые совсем необязательно было сейчас держать на лбу, а главное, те же запавшие, страшно усталые глаза – все в нем радостно пело и кричало о первом командирском счастье. Капитан видел это и понимал это. Командиром такого танка курсанта с сержантскими треугольниками в петлицах могли назначить только теперь, в спешке и неразберихе этой войны. И конечно, втайне курсант был благодарен войне за то, что она случилась и сделала его прежде срока командиром, да еще такого танка. К тому же казалось, что курсант этот чуть припоздал на войну. Пару-тройку недель назад таких командиров, благодарных войне, было много. Но большинство их сразу убило, а те, что остались в живых, как бы переродились и сделались другими – это капитан знал по себе.
– Из какого училища, товарищ курсант? – спросил капитан.
– Из Новоборисовского! – И, не сдержавшись, курсант-командир улыбнулся, обнажив мелкие серые зубы.
Капитан тоже улыбнулся и, глянув на танк, пошутил:
– Ну прямо яичко пасхальное… Так и сияет… А как народ напугал. Следуйте дальше.
– Есть! – Курсант даже пристукнул каблуками, но задержался. – Товарищ капитан, разрешите обратиться, – сказал он.
– Обращайтесь.
– А из нашего училища, из Новоборисовского, здесь никто не проходил?
– Не видел, – подумав, ответил капитан.
– Разрешите идти?
– Идите.
И, вновь пристукнув каблуками, курсант повернулся и побежал к танку. В несколько секунд он оказался в люке, выкрикнул вниз команду, танк зарычал, ударив в идущих сзади гарью и копотью сожженной в моторе солярки. Бессловесная, понурая пехота опасливо огибала танк, поглядывала на торчащего в люке танкиста с долей зависти и почтения. И вдруг один, остриженный наголо, с коротким кавалерийским карабином за спиной и скатанной шинелью через плечо, оглянулся, осклабился и крикнул:
– Эй, чугунщики черногузые!
Курсант-командир улыбнулся, помахал в ответ рукой и потому не увидел, как к танку, почти под гусеницы, кинулся выскочивший из-под моста полуголый человек. Он что-то кричал, держа над головой скрещенные, сжатые в кулаках руки. Механик-водитель вновь неумело-резко остановил танк, и потому вновь командир стал похож на ваньку-встаньку.
– Куда лезешь?! Жизнь надоела?! – закричал он, побагровев от возмущения и поправляя съехавшую на лоб фуражку.
– А ты шо, хочешь мнэ мост загубыты?! – кричал снизу возмущенный, но все равно рассудительный человек. Это был один из саперов, минировавших мост, видимо, старший по званию. Крупный, белотелый, с мокрой волосатой грудью и вислыми моржовыми усами, он был в черных широченных, подвязанных на поясе обрезком бикфордова шнура рабочих штанах, с которых стекала в дорожную пыль вода. – Який вумный, який гедода! Бачишь чи нэ, шо це за мост? Ты тильки въидышь, як вин провалыться! А люды остануться, а их немець поубивае?
– Вперед! – похоже, мало что поняв, крикнул в люк курсант-командир, надеясь припугнуть сапера; танк взревел мотором, но не сдвинулся с места, потому что не сдвинулся с места сапер. Он рассудительно и часто сыпал украинскими словами, обзывая танкиста ругательством неслыханным и неизвестно что обозначающим – гедода. – Ах ты! – только и мог сказать курсант-командир от возмущения, орлом слетел с танка и кинулся на сапера. Курсант был меньше чуть не вдвое, но вдвое злее большого и добродушного украинца. Сапер схватил танкиста за руки повыше локтей, не давая себя ударить, но и не бил сам, а продолжал объяснять, что будет, если танк поедет по мосту. Курсанту не удавалось вырваться, от этого он злился еще больше и пытался достать носком сапога незащищенную ногу сапера.
– В чем дело, курсант, под трибунал захотел?! – знакомый капитан, руководящий переправой, осадил танкиста, схватив его сзади за плечо и с силой потянув на себя.
Курсант повернулся, козырнул и, оправляя гимнастерку, доложил:
– Не дает переправляться, товарищ капитан, чуть не раздавили. – Курсант с ненавистью глянул на сапера, который морщился от боли и стоял на одной ноге, как гусак в холодную погоду.
– Та, товарищ капитан, я це танки знаю. Скильки их бачив, воны уси мости валють…
– Почему, сержант? По мосту танки шли, – не согласился капитан.
– Так ти танки полэгче, а цэ вона же скильки весу мае… Вона б поихала, нам бы на головы свалилася… Нэ можно ему ехаты, мост нэ выдэржэ… – Капитан молчал. Сапер добродушно улыбнулся. – Та я ци танки рвав… Як застрянэ, ничем не вытянэшь… Двэ штуки рвав… – И, махнув совсем как-то по-бабьи на курсанта рукой, прибавил: – Бачите, який гедодный!..
– Да проскочим, товарищ капитан! Десять дней этот танк гоню. Сперва один, потом с экипажем. Танк секретный…
– А если не проскочите? – спросил капитан. – Если он прав окажется?
– Та цэ так, шо прав, то прав, – подал голос сапер.
– Народу сколько, – хмуро, не глядя на курсанта, сказал капитан. – И не до секретов теперь… Досекретничались… Поедете последними, – бросил он, поворачиваясь, уже на ходу.
– Есть поехать последними, – взял под козырек курсант-командир и, глянув на уходящего прихрамывающего сапера, досадливо скривился.
И вдруг побежал за капитаном.
– Как вы думаете, товарищ капитан, немцы отсюда далеко?
– Они у нас не спрашивают, где и когда им появляться, – недовольно ответил капитан.
– Значит, в любую минуту могут появиться?
– Могут, – ответил капитан, подумал и прибавил: – Между нами сейчас день пути, я так думаю… День…
– День, – повторил курсант, глядя на капитана, который повернулся и закричал на кого-то на мосту.
Курсант возвратился к танку, вытащил из кожаного кармашка портупеи командирский свисток, приставил к губам, надул щеки и засвистел в него высоко и пронзительно, один раз – длинно и два подряд – коротко.
Первым из своего люка вылез механик-водитель. Его голова в сползающем на глаза танкистском шлеме во время разговора торчала из люка. Был он совсем мальчишка – белоголовый, но страшно замурзанный, черный от мазута и соляры, в комбинезоне, великоватом, явно с чужого плеча. Механик стал выбираться наружу, но зацепился ногой за что-то в темноте люка, сильно и нервно дрыгнул пару раз, пока не освободился. Чуть позже спустился на землю невысокий, но коренастый и, видно, физически сильный рыжий человек. Одет он был аккуратно: в старой застегнутой на все пуговицы гимнастерке, в галифе и ботинках с черными обмотками. На голове его был островерхий буденновский шлем с черной артиллерийской звездой. На гимнастерке рыжего поблескивала медаль на узкой красной планочке – "За боевые заслуги".
Последним спустился человек совсем гражданский, нескладный и неловкий, лет сорока, в дешевом пиджаке и полосатой рубашке с отложным воротником, в широких брюках с отворотами. Типичный учитель из провинциальной школы. Впрочем, он и был учителем. Противогаз, висевший на широком ремне через плечо, ничего военного ему не прибавлял.
– Значит, так, товарищи, – качнувшись по-командирски с носков на пятки, заговорил курсант. – Нам придется переправляться последними, во-первых, это раз… А ждать мы не можем, это, во-вторых, два… Поэтому приказываю: механику-водителю провести профилактический осмотр… Остальные со мной пойдут искать брод…
Эта история подлинна. Еще в детстве мне рассказала ее одна женщина, пожилая, болезненно-полная… Теперь уже и речка та высохла, остался лишь заросший бурьяном след русла, и женщины той уже нет.
Может, потому, что был прост ее рассказ и одновременно – непостижим, непонятен, может, еще почему, но врезался он в память и не оставлял меня все годы, что прошли с того времени.
А знала-то она, помнила совсем немного: начало и конец истории. Да, помнила она еще, что одного из танкистов звали Василием и фамилия у него была необычная – Лето.
– Вставай, парень, ухо отдавишь! – Рыжий в буденновке потряс за плечо механика-водителя, который, свернувшись калачом, по-детски сладко спал на крышке двигателя танка. – Да вставай, что ль. – Рыжий тряханул механика сильнее.
– А? – Тот открыл глаза и поднял испуганно голову.
– Мамкина сиська небось снилась, вояка, – насмешливо произнес рыжий и, высоко поднимая ноги, переступил через гражданского, который сидел на земле, прислонясь спиной к танковой гусенице, и потирал легонько ладонью левую половину груди.
Быстро и деловито подошел курсант-командир. Он умылся: был бодр, свеж, а теперь частым железным гребешком зачесывал вверх жидкие русые волосы.
– Три танкиста, три веселых друга? – пошутил он, улыбаясь, и прибавил уже серьезно: – По местам, товарищи…
Заспанный механик-водитель стоял на броне танка, удивленно озираясь. Было утро – чистое, солнечное, теплое. Неподалеку от реки, на восточном берегу, к которому они стремились, росла сосна, высокая и сильная, дальше зеленела жиденькая изломанная березовая роща. Тихо и пусто. Будто и не было вовсе ночной толпы и паники, будто не было отступления, будто не было самой войны. Кое-где лишь на берегу белело брошенное тряпье да валялась пара поломанных при переправе повозок.
– Тильки вы быстрейше! Может, тады и проскочьтэ! – кричал с восточного берега усатый сапер. Он надел форму, сержантскую, в форме были и двое его помощников, рядовые. Рядом стояла их полуторка.
Механик направился по броне к своему люку, но курсант-командир остановил его.
– Сам поведу, – негромко сказал он. – А вы идите на мое место.
Танк зарычал, попятился назад, остановился и, как бегун на короткую дистанцию, приготовился к рывку. На том берегу указывал рукой и кричал что-то неслышное усатый сапер.
Командир дал полный газ. Танк пошел, покачиваясь, лязгая железом гусениц. Из открытого люка башни выглядывал механик-водитель. Танк въехал на мост, и тот сразу вздрогнул, принимая на свои деревянные плечи непривычную тяжесть. Но держал. На приближающемся берегу застыли саперы. Мост был пройден уже на три четверти, и командир, по-мальчишески закусив губу, стал переключать передачу, чтобы успешнее взять подъем, который начинался сразу за мостом. На секунду лишь танк замедлил ход, и тут же все услышали глубокий, какой-то нутряной надрывный треск. Командир до предела даванул газ, танк дернулся было вперед, но тут же стал пятиться назад, потому что толстенные колени опор подламывались и все больше и больше прогибался надломленный хребет моста.
– А-а-йа!! – что-то непонятное закричал командир, вцепившись в рычаги и ощущая падение.
Со страшным треском, поднимая древесную пыль, как карандаши, ломались опоры; и сползала вниз многотонная танковая задница, задиралось кверху дуло пушки.
У-у-ух!.. Река приняла в себя стальное чудовище, густая грязная вода поднялась взрывным цветком выше башни. Танк упал – как кошка лапами – гусеницами вниз и стал оседать в воде…
И тут же раздался еще один всплеск, уже негромкий – это механик-водитель сиганул с башни в воду и было поплыл подальше от танка, но остановился, потому что вода доходила ему лишь до пояса. Ошалелый и удивленный, он стоял, растопырив руки, в воде и смотрел на танк.
Танк был молчалив и невозмутим.
– Та я ж казав, шо провалитесь. – Сапер, похоже, даже чуть радовался подобному исходу, так как была все же доказана правота его слов.
– Живы все? – спросил, полуобернувшись, курсант-командир.
– Живы, – отозвался рыжий. – Жив, эй, четырехглазый?
– Жив, – глухо ответил гражданский.
Командир закусил губу и вновь взялся за рычаги. Лицо его было мокрым и грязным, так как вода попала в открытый люк. Мотор завелся сразу. Командир облегченно выдохнул, прошептал что-то, нажал на рычаг хода. Гусеницы заработали, но танк стоял на месте.
– Вы бачьтэ, шоб сам сэбэ не закопал! – кричал с берега усатый сапер, и его помощники тоже что-то кричали, показывая на танк пальцами.
– Еще больше садимся! – крикнул из‑за спины из темноты башни рыжий.
Но командир переключал зло скорости, давил газ… И вдруг что-то лязгнуло в моторе, и он мгновенно замолк.
Командир сидел несколько секунд молча, остывая вместе с перегретым мотором. Потом медленно обернулся, смущенно и виновато посмотрел на членов экипажа. Рыжий поглядывал зло сверху. Гражданский на командира не смотрел, прижимая ко лбу ладонь.
– Ударились? – спросил, чтобы что-то спросить, командир.
Гражданский улыбнулся, кивнул.
– Шишка, – сказал он.
– К железу прислонись, – хмуро предложил рыжий, – вон тут его сколько. – Он стал выбираться наверх.
– А где Лето? – удивился командир.
– Плавает, – насмешливо ответил рыжий.
– Вылезайтэ, шо кажу! Идитэ до мэнэ!
Курсант выбрался на броню.
– Чего надо? – спросил он устало и раздраженно и так же устало и раздраженно посмотрел на торчавшего в воде механика-водителя.
– Та поскорийшэ! – Сапер призывно махал рукой. – Знаю, як вам отсюда выбратысь! Есты одын способ!
– Не врешь? – спросил курсант.
– Та шо я тэбэ, брехаты буду? – обиделся сапер. – Тильки уси, уси до мэнэ!
Курсант коротко подумал и приказал экипажу:
– Все на берег! – И сам не раздумывая прыгнул в воду.
Следом в воду спустился рыжий. Он уже разулся и ботинки с обмотками держал в руке.
На броне остался гражданский, прижимая ладонь ко лбу, он тоскливо посмотрел на берег, потом на воду и тоскливо же прыгнул вниз. Сделал он это неудачно, завалившись на бок, чуть не с головой уйдя в грязную, с мазутными разводами воду. И, словно испугавшись, что останется здесь один, подгребая воду ладонями, торопливо пошел к берегу.
А усатый сапер двигался от берега к своей машине и подчиненным. Ничего не понимающий курсант торопился следом, за ним спешили остальные.
Сапер остановился у полуторки и обратился к курсанту-командиру:
– Снарядов та горючего нема?
– Нема-нема, – ответил тот. – А как, ты говоришь, можно танк вытащить?
– Кажу, тилыш лягайтэ, – мягко попросил сапер.
– Зачем? – не понял курсант-командир.
– Лягай! – закричал вдруг сапер страшно, и танкисты разом присели.