Виктор Васильевич крепко посолил и поперчил борщ, глянул торопливо на сына и стал с шумом, обжигаясь, отправлять в рот ложку за ложкой.
– Я и вчера ничего не ел, некогда было, – объяснил, словно оправдываясь, он.
– А вы куда в командировку приехали, на комбинат? – спросил паренек негромко. Было заметно, что и он голоден, но старался есть медленно, на вид почти без охоты.
– Да нет, не на комбинат, – быстро ответил Виктор Васильевич. – В одну организацию тут у вас… по монтажу…
– А откуда, из Москвы?
– Нет, – улыбнулся Виктор Васильевич. – Я издалека. Из Самотлора, слышал про такой?
Тот кивнул, хотя и не очень уверенно.
– Ну вот, – продолжал Виктор Васильевич. – Я там на буровых работаю… Вахтовым дежурным… Вроде аварийщиков. А ты в ПТУ?
– Угу…
– А в каком?
– В тридцать третьем.
– Специальность какая?
– Электромеханик.
– Ну что ж, это дело хорошее. Только ты не останавливайся. ПТУ в наше время мало. Даже техникума мало. Учиться надо обязательно.
– Да, после армии, может…
– Правильно, правильно, – одобрил Виктор Васильевич. – Только, если решил, надо своего добиваться. Не сворачивать. – Он перестал есть, почувствовав, что кто-то смотрит на него сзади, и медленно обернулся.
У стенки, в углу, сидел худощавый мужчина с тонкими правильными чертами лица. Он был одет в отличное демисезонное пальто, застегнутое под самое горло. На голове его была высокая твердая шапка из ворсистого меха нутрии. Он внимательно и пристально смотрел на Виктора Васильевича.
Виктор Васильевич повернулся к сыну и продолжил, но уже не так уверенно и деловито:
– Да… вахтовым дежурным… Вышка – сорок метров. Мороз – тоже сорок. А ветер – посильней сегодняшнего. Держишься за брус и… проволоку рубишь… зубами…
– Зачем? – не понял сын.
– Да нет, – улыбнулся Виктор Васильевич, – это так там говорят… Зубы сжимаешь – страшновато…
– У нас по-другому говорят, – чуть смутившись, сказал с улыбкой сын.
– Там тоже по-другому… – усмехнулся Виктор Васильевич. – Да ты ешь, Виталь, ешь, остывает… – Он запнулся, поняв, что проговорился. Сын поднял на него удивленные глаза. – У меня сына так звали, – торопливо объяснил, глядя в тарелку, Виктор Васильевич. – По привычке…
Сын взял вилку и принялся за котлеты и успевшее уже остыть картофельное пюре. Виктор Васильевич обернулся и вновь увидел бесцветные глаза того человека.
– А как… он… погиб? – тихо спросил Виталий.
– Кто? – не понял Виктор Васильевич.
– Ну… ваш сын…
– Сын… – Виктор Васильевич задумался, постукивая вилкой по тарелке, посмотрел па Виталия и, увидев, что тот ждет, заговорил, пряча глаза и спотыкаясь на каждом слове. – Из школы шел… смотрит – дом горит… А он знал, что там дети. Люди стояли, не знали. А пожарные еще не приехали… Все стоят… Ну, он – в дом, залез!.. А там дети… Трое или четверо, не помню сейчас… Он всех спас, а сам выйти не успел… Про него в газете писали… – Виктор Васильевич замолчал, глядя в тарелку, стал есть, с трудом, давясь, как-то вдруг потемнев лицом.
Виталий помолчал немного, но задал еще вопрос:
– А вы вдвоем жили?
– Ну, – кивнул Виктор Васильевич.
– А где ж… – Виталий замялся, – ну… жена ваша?
– Ушла, – быстро ответил Виктор Васильевич и закашлялся вдруг. Кашлял он долго и тяжело, всем нутром, то держась за грудь, то вытирая ладонью мгновенно вспотевший лоб и выбитые слезы. И долго успокаивался, приходил в себя, глотая остывший чай.
Виталий испугался даже и хотел, кажется, стукнуть Виктора Васильевича по спине, помочь, но не решился.
– Ну что, поел? – спросил Виктор Васильевич, не глядя на Виталия, и поднялся.
– Ага, – быстро ответил тот и первым пошел к выходу.
Уже в открытой двери, когда пар стал вываливаться наружу белыми клубами, кто-то взял Виктора Васильевича сзади за локоть. Перед ним стоял тот самый человек в нутриевой шапке. Он смотрел снизу, потому что был мал ростом, тянул вверх, морща лоб, белесые брови и, растягивая в приветливой улыбке тонкие губы, спросил:
– Я извиняюсь… Ваша фамилия – не Лосев? Витька Лось, правильно?
Виктор Васильевич высвободил локоть из маленькой цепкой руки этого человека, замотал отрицательно головой, но тот будто не видел.
– Я Жорик Филатов, помнишь? Жорик… На одной парте в шестой школе сидели… Лось – правильно?..
Виталий стоял рядом и смотрел на них удивленно.
– Да нет, – растерянно улыбнулся Виктор Васильевич, – ошиблись вы… Меня по-другому зовут…
– Как же… не может быть… – не соглашался Филатов.
А поваренок из глубины кухни кричал тонко и нервно:
– Дверь закрывайте! Сколько можно говорить! Холоду напустили!
Виктор Васильевич вышел, подталкивая легонько Виталия в спину, а Филатов так и остался стоять внутри, у двери.
– А правда… вас как зовут? – спросил тут же Виталий.
– Какая разница, – не успокоившись еще, словно самому себе, сказал Виктор Васильевич и тут же спросил: – Слушай, а что это у вас весь день музыка?
Действительно, здесь, в центре нового города, да и в старом на Каляева было то же – из редких дюралевых репродукторов на столбах разносились глухие неразборчивые марши.
– Не знаю, праздник какой-то, – ответил Виталий, втягивая голову в поднятый воротник куртки.
Они сбежали с дороги вниз, мимо закрытого на зиму дощатого тира, пошли по узкому под высоченными черными липами тротуару – к парку имени Воровского. Над раскачивающимися кронами лип металось шумное воронье и словно радовалось, дурноголосое, ветру этому и холоду.
Было видно, что Виталий ждет встречи, что приятель, которого он называет Огурцом, ему очень нужен. Он посматривал по сторонам.
– Так это ты Огурцу обещал по ушам дать? – скрывая усмешку, спросил Виктор Васильевич.
– Не… Огурец – друг… Он пообещал… Пообещал мне деньги… Я его весь день искал. А пацаны сказали, что он сюда придет и деньги принесет. В три…
– Долг, что ли? – спросил Виктор Васильевич.
Виталий не ответил.
В парке было темнее, но тише. Среди старых, черных лип белели гипсовые фигуры: лисица и журавль замерли у высокого кувшина, босая колхозница стояла, широко расставив полные и крепкие в икрах ноги, утирая одной рукой невидимый пот со лба, а другой прижимая к груди толстый тяжелый сноп, пограничник в буденновке затаился, опершись на колено и положив ладонь на холку большого остроухого пса.
Виктор Васильевич смотрел на них, на стадион вдалеке, на пустые скамейки под деревьями.
Виталий молчал, не обращая ни на что внимания. Похоже, он готовился о чем-то заговорить.
– Ну вот, – начал он неуверенно, – а у вашего сына… девчонка… ну, девушка была?
Виктор Васильевич приостановился, вздохнул, но ответил быстро:
– Да, была… Конечно была… А как же… – и замолчал.
– И как она?
– Чего?.. – не понял Виктор Васильевич. – Что ж теперь делать…
– А он за нее дрался?
Виктор Васильевич удивился:
– Зачем?
– Тогда она, ну… некрасивая была? – спросил Виталий, однако тут же поправился: – Не очень красивая?..
– Почему… Красивая… Да… Очень даже красивая… – Виктор Васильевич помолчал, подумав, и прибавил: – Он ей стихи писал…
– За красивых надо драться, – спокойно и убежденно произнес Виталий.
Виктор Васильевич удивленно посмотрел на сына.
– Это тебе кто сказал? – спросил он.
– Один человек… – уклончиво ответил Виталий.
– Не знаю, не знаю, может он и прав, – задумчиво заговорил Виктор Васильевич. – Только мне кажется, за другое надо драться… А потом, где они красивые, что-то я не вижу? – Он посмотрел по сторонам. – Где они красивые? Может, раньше были… Не спорю… А сейчас?
– Бывают, – уверенно и спокойно не согласился Виталий.
– Раз бывают, то покажи! – потребовал вдруг Виктор Васильевич.
– Может, и покажу! – пробубнил, не соглашаясь, Виталий.
– Ну покажи! Покажи! – Виктор Васильевич нервно заходил рядом.
– Может, и покажу…
– Красивые! – неожиданно громко, на весь парк, закричал Виктор Васильевич. – Красивые!.. Эй!! Где вы?..
Виталий смутился, даже, кажется, чуть испугался, сжался.
Виктор Васильевич прислушивался, делая вид, что ждет ответа. В парке было тихо, лишь воронье где-то резко и пронзительно вскрикивало. Виктор Васильевич глянул насмешливо на Виталия:
– Не видно – не слышно красивых-то…
– Бывают, – тихо и упрямо произнес Виталий.
– Бывают… – повторил Виктор Васильевич.
Они прошли парк насквозь и теперь были на пологом берегу реки; на другой стороне ее громоздились корпуса комбината.
Шли они быстро по твердой глинистой земле с островками мертвой травы и не замечали, что шли быстро, и вокруг ничего не замечали, потому что разговаривали о важном. Виктор Васильевич горячился, выясняя что-то. Виталий выглядел одновременно злым и растерянным.
– Огурец – гад, – сказал он с досадой.
– Так эти деньги тебе на подарок нужны? – спросил Виктор Васильевич.
– А вы разве не поняли? Я к башлям спокойно отношусь. Нету – и не надо. А тут такое дело…
– И сколько денег тебе надо?..
Виталий поднял на Виктора Васильевича чуть удивленные глаза и не ответил.
– Ну, сколько, говори, что боишься?
Виталий отвернулся в сторону, сказал равнодушно:
– Я не боюсь… – и назвал цену: – Два рубля.
– Два рубля? – удивился Виктор Васильевич. – Из‑за двух рублей столько разговоров? – Он полез в карман, вытащил смятые рублевки.
– Ха, ну вы даете, – почти засмеялся Виталий. – Два рубля – это двести значит. Двести, понимаете?..
– Двести, – повторил Виктор Васильевич тихо, – понимаю… почему ж не понимаю…
Виталий глянул по сторонам, поежился и пошел вдоль берега. Виктор Васильевич постоял немного и заторопился следом.
Они поднялись к старому мосту, вошли по нему в старый город, и вдруг Виталий подтолкнул Виктора Васильевича вперед, спрятался за его спину, приказав:
– Стой так!
Виктор Васильевич остановился, посмотрел вперед. Тех подростков не было видно, да и вообще улица была пуста, только по дороге, тарахтя, медленно ехал навстречу мотоцикл с коляской. Виктор Васильевич не сразу разобрал, что это был милицейский мотоцикл. За рулем его сидел пожилой полноватый милиционер в толстой, перекрещенной портупеей шинели, в шапке с опущенными ушами. Он затормозил, остановился на другой стороне дороги и смотрел на них. Виталий уже вышел из‑за спины Виктора Васильевича, тоже смотрел на милиционера. Тот молча и призывно помахал рукой в кожаной рукавице.
Виктор Васильевич сделал к нему шаг, но Виталий остановил, незаметно удержав его за рукав, сказал:
– Стой здесь, – и пошел вразвалку, словно от нечего делать, поглядывая по сторонам и не глядя на милиционера.
Виктор Васильевич наблюдал, как, не слезая с сиденья, милиционер заговорил, спокойно и невозмутимо, делая в такт словам движения рукой: вверх-вниз, вверх-вниз… Виталий молчал, потом что-то коротко стал отвечать, кажется огрызаясь. Тогда милиционер указал рукой на Виктора Васильевича, спросил, и Виталий, оглянувшись, ответил что-то быстро. Милиционер некоторое время еще пристально и внимательно смотрел на Виктора Васильевича. Тот улыбнулся нерешительно.
Они еще долго разговаривали – милиционер спрашивал, Виталий отвечал, а когда не отвечал, милиционер снова спрашивал, настаивал.
Наконец милиционер сказал что-то напоследок, погрозил пальцем, сняв для этого с крупной ладони рукавицу, надел и стал заводить мотоцикл, который завелся не сразу, и уехал, оставив Виталия одного.
Виталий повернулся и не увидел Виктора Васильевича. Посмотрел на старый и новый мост, на площадь Свободы. И мосты, и улицы, и даже площадь были пусты, только за сквером чернела толпой барахолка.
Виталий все же вернулся на то место, где они были вместе, постоял одни, потом достал сигареты, закурил и пошел неторопливо в сторону площади Свободы, в опасный для него старый город.
Виктор Васильевич догнал его уже на площади, тронул сзади за плечо. Виталий резко обернулся, но, увидев его, улыбнулся в ответ и тут же отшатнулся невольно, не узнавая.
Виктора Васильевича действительно было трудно узнать. Он стал высоким и нескладным, потому что был теперь не в полушубке, а в длинном, сантиметров на десять ниже колен, старомодном пальто с широким простроченным воротником, здорово побитым молью, и накладными карманами с клапанами.
Виктор Васильевич развел смущенно руками и стоял так, как нелепый манекен.
Виталий ничего не понимал.
– По дешевке мужик продал, за четвертной, – объяснил Виктор Васильевич.
– А где дубленка?
– А нету шубы, уплыла, – бесшабашно ответил Виктор Васильевич. – Чуть с руками не оторвали. – И прибавил: – А теперь пойдем твой подарок покупать. – И он протянул стопку десяток.
– Да вы чего?! – закричал, пятясь, Виталий.
– Чего? – не понял Виктор Васильевич.
– Да не нужны мне ваши деньги! Что я, нищий! Это я просто у отца не захотел просить… Дубленку продал!.. Нашелся родственничек…
Виталий резко повернулся, чтобы уйти, но Виктор Васильевич схватил его за руку, удержал.
– Да отвали ты! – вырывался Виталий, но Виктор Васильевич держал крепко.
– Па-па-пагоди, па-аслушай, – неожиданно заикаясь, заговорил он. – Мне ведь от тебя, Виталь, ничего не нужно… Я попросил день этот с тобой походить, объяснил все, ты согласился. Я понимаю – у тебя свои дела. Но ты ж меня тоже понял! Ходишь со мной, разговариваешь… Ты молодой еще, ничего в жизни не знаешь. Думаешь, это для девушки твоей или для тебя? Это для меня подарок! Дарить подарки приятнее, чем получать, ты такого не слышал ни разу? А деньги что? Думаешь – это для меня деньги? Знаешь, сколько я там получаю? Да я тысячи получаю! А за шубу отчитаюсь как-нибудь, – прибавил он уже сам себе, видимо вспомнив вдруг, что полушубок – казенный.
Виталий молчал.
– А ты запомни, запомни – дарить подарки приятнее, чем получать! – горячился Виктор Васильевич.
Они вышли на площадь Свободы, которая стала теперь довольно живой: торопились во все стороны люди, гудели машины, сюда доходил грохот поезда, по-прежнему разносились из репродукторов марши, мигали электронные часы на проходной комбината.
И вдруг сверху, с Каляевской, ударил такой ветер, что все остановилось. И воронье, ветром сметенное, исчезло с верхушек тополей. И репродукторы замолкли. И поезда затихли. И на часах даже, кажется, вспыхнули нули.
И Виктор Васильевич с сыном остановились, ошарашенные, захлебнулись ударом холодного воздуха, наклонились навстречу ветру, набычились. А ветер давил и давил, взметая волнами холодную, со льдом пыль.
И тогда они разом повернулись к ветру спиной и, быстро глянув друг на друга, пошли дальше.
На Филяндию теперь шли весело. Время от времени Виталик прикладывал ладонь то к одному уху, то к другому, грея их. Виктор Васильевич косился на него недовольно и наконец не выдержал:
– Ты б не модничал… Без шапки ходишь…
– А я не модничаю, – с независимым видом спокойно ответил Виталий.
– Может, мою поносишь пока. – Виктор Васильевич снял с головы шапку, но Виталий мотнул недовольно головой и даже отошел в сторону.
Виктор Васильевич подержал шапку в руках, раздумывая, куда ее деть, и вернул на свою лысеющую голову. Потом сунул руки в карманы пальто и заговорил громко и шутливо:
– Ты, Виталь, в своем городе, прямо как шпион. От ребят прячешься, от милиционера прячешься…
– Да это наш участковый Бобылев, – неохотно объяснил Виталий. – Это он из‑за Матроса все…
– Из‑за какого матроса? – не понял Виктор Васильевич.
– Да есть один, – хмурился, не желая объяснять, Виталий. – Матрос – кличка…
– Ну и что?
– Я ему… – Виталий замолчал, не зная, какое здесь сказать слово.
– По ушам дал? – помог Виктор Васильевич.
Виталий улыбнулся, посмотрел из‑за плеча на Виктора Васильевича, кивнул.
– Что, сильно так, раз милиция…
– Да не очень… – поморщился Виталий, – нормально… Это его пацаны меня ловят, а сам дома сидит, ха, свет не включает…
– Почему? – не понял Виктор Васильевич.
– А зачем, – с улыбкой сказал Виталий, – ему фингалы светят… – Он хохотнул коротко и самодовольно.
– Хоровод? – спросил Виктор Васильевич.
– Ага, – кивнул Виталий.
– Это что ж такое, не знаю…
– А, – махнул рукой Виталий, не желая вдаваться в подробности. – В общем – там падать нельзя…
Виктор Васильевич кивнул:
– Падать нигде нельзя. И никогда… – И обратился к сыну с еще одним вопросом: – А чего это Бобылев на меня показывал?
– Да спрашивал – кто такой…
– А ты что?
– Говорю – родственник с Самотлора приехал…
– А он… поверил?
– Не знаю…
Виктор Васильевич помолчал немного и снова спросил:
– Это ты поэтому меня родственничком назвал… тогда, на площади…
– Ну, – кивнул Виталий.
– А старый у вас участковый…
– Старый, – согласился Виталий, но тут же спросил с интересом: – А вы чего, заикаетесь?
– Когда волнуюсь, редко очень, – глядя вперед, быстро и недовольно ответил Виктор Васильевич.
Виталий мотнул головой, усмехнулся чему-то своему.
На Филяндии все было по-прежнему. Виталий побежал к домику с крыльцом-зеброй, а Виктор Васильевич подошел неторопливо к пенсионеру. Тот озабоченно крутился вокруг свиньи, распростертой на подложенных под спину широких досках. Рядом стояла загашенная паяльная лампа. Резко пахло бензином и приятно – паленой щетиной.
Одна половина хрюшки была смоляно-черной, другая, обработанная уже, была чистой, желтоватой, светящейся изнутри. Пенсионер выплескивал из ведра на черноту горячую, с космами полупрозрачного пара воду и, раскорячившись, тщательно соскабливал черноту штыком, держа его одной рукой за ручку, а другой – за обмотанное тряпкой острие.
Обработанная, в глубоких черных морщинах морда свиньи застыла в блаженной улыбке, словно это и был самый счастливый ее миг.
От пролитого кипятка земля вокруг оттаяла, налипала на калоши, мешала работать, но пенсионер этого не замечал. Он громко и часто сопел от усердия так, что слышал даже Виктор Васильевич.
Мальчик стоял рядом, на сухом, и, не двигаясь, смотрел то на своего деда, то на хрюшку.
– Ну, как дела? – весело спросил Виктор Васильевич.
– Нормально, – буркнул в ответ пенсионер, на секунду отрываясь от работы и вытирая вспотевший лоб рукавом. Он не узнал Виктора Васильевича, вновь принялся скоблить мягкое свиное брюхо, но тут же вспомнил. – А, это ты? – удивленно привстал он. – Ты ж вроде по-другому был одет. В шубе, что ль?..
– Так цыган-то уже шубу продал, – пошутил Виктор Васильевич.
– Не, – не согласился пенсионер. – Цыган как Новый год встретит, так сразу и продает.
– А я сейчас продал, – улыбался Виктор Васильевич.