Генка стоял, покачиваясь на кривых, согнутых в коленях ногах, с окровавленным боком, в мокрых от пота трусах.
– В крови-то, господи, в крови-то весь, – суетилась рядом старушка, вытирая тряпицей кровь.
– Ой ты, добрый молодец, как вас звать-величать? На каком предприятии трудитесь? – допытывался массовик.
– Да Голованов это, Гендоз… С фабрики набойщик. Его каждая собака знает!
– А… са… сапоги… где? – задыхаясь, спросил Генка.
– Сапоги… Сапоги… Сапоги… – задвигалась, заволновалась толпа, ища у себя сапоги и не находя их, пока какой-то крупный мужик, вызывая огонь на себя, не ответил спокойно и мрачно:
– Сперли, бросать не надо было!
– Не перевелись богатыри на русской земле! – кругами ходил вокруг Генки массовик. – Через леса темные, через горы высокие!..
– Сперли!! – подхватила толпа и насмешливо, и сожалеюще.
– Хор… хорошие ж вроде были… Им… импортные… – пожаловался Генка, медленно подбирая одежду и машинально отталкивая от себя все суетящуюся, вытирающую кровь старушку.
– Ага! – крикнула весело разбитная блондинка. – Жди! Губы раскатал! Повесят тебе импортные! – Толпа засмеялась, соглашаясь, а она, захохотав, закончила: – Небось и петух-то топтаный!
Толпа охнула, закачалась, взрываясь хохотом. Генка подобрал шмотье и пополз сквозь толпу на волю. Меха гармони растянулись, и она волоклась по земле.
– Голован! – крикнул кто-то ему в спину. – Подари гармонь! Все равно играть не можешь!
– Да бери… – не оборачиваясь, отпустил вякнувшую гармонь Генка.
– А петуха! Петуха! – заорали сразу несколько охочих до дармовщинки.
– Хрена вам, а не петуха, – негромко ответил Генка. И, глянув на петуха, прибавил: – Хрена им, правда, петь?
– Американец… Американец! – зашептали плотно сидящие нарядные гости за большим, еще почти не порушенным праздничным столом.
Было много набойщиков. Они тянули к Ивану руки для пожатия, улыбались, приятельски подмигивали и одновременно двигались и теснились, определяя американца на место поудобнее и попочетнее.
– Садись, Вань, и не стесняйся, – попросил Красильников, сосредоточенный и серьезный, будто не его сын, а он сам сегодня женился.
– Полотенчик вам, чтоб не обкапаться, – суетливо и ласково проговорила какая-то женщина и положила на колени Ивана вафельное полотенце.
Только теперь Иван увидел, выделил из всех жениха и невесту. Они были похожи друг на друга: бледные от волнения, худые, остроскулые, с тонкими нервными губами и светлыми глазками.
Иван приподнялся и протянул невесте букет:
– Поздравляю.
– Спасибо, – ответила та и смущенно опустила глаза.
Иван протянул жениху ладонь, и тот поднялся, опираясь руками о стол – почти от самого паха у него отсутствовала нога. Прислоненные к стене, за спиной стояли дюралевые костыли.
Напротив сидел крупный и плотный, с залысинами, в импортном костюме-тройке мужчина и буравил Ивана внимательным взглядом. На груди его висели несколько медалей, послевоенных, какими награждали всех офицеров к разным юбилеям. Он решительно поднялся, и медали слабо звякнули.
– Попов Николай Иванович! – представился отставник громко и отчетливо. – Всю сознательную жизнь – по службе Родине, по дальним гарнизонам. После выхода в отставку – по велению сердца на должности тамады. – Он указал рукой на молодых: – Виновники торжества. Невеста у нас – человек известный, герой славы трудовой! Передовик! Депутат райсовета! Фамилия громкая – Зайцева!
Но кто-то весело крикнул:
– Теперь будет Красильникова!
– Теперь Красильникова, – важно согласился майор. – А жених у нас – герой славы ратной! Выполнял интернациональный долг. Имеет боевые ранения и соответственно награды.
За столом притихли, поглядывая то на жениха, то на американца.
– Прошу всех встать! – по-командирски зычно скомандовал тамада.
– А ты сиди, сиди, – зашептали сидящие рядом женщины на пытающегося подняться жениха. – Не вставай, сынок! Свет, да скажи ж ты ему!
Но жених встал, и все остальные, разумеется, встали с рюмками в руках.
– В присутствии нашего уважаемого гостя предлагаю поднять тост… – Тамада выдержал паузу, и стало очень тихо. – За дальнейшее улучшение отношений между СССР и США! За потепление международного климата! Как военный человек, я скажу: трудно все время держать руку на пусковой кнопке… Она ведь может и дрогнуть! И трижды прав Михаил Сергеевич: "От конфронтации к сотрудничеству, от сотрудничества к дружбе"! За дружбу!
– За дружбу! – дружно поддержали тамаду гости.
– За дружбу! – тянули они свои рюмки к рюмке Ивана.
– За дружбу…
– За дружбу!..
– За дружбу.
Чокаясь с одним, другим, третьим, Иван вдруг заметил стоящего в двери Генку. Тот опирался плечом о косяк двери и, держа под мышкой петуха, смотрел на Ивана гипнотизирующе и насмешливо.
– А за любовь?
Генку услышали, но не увидели еще и согласились:
– И за любовь, и за любовь!
Тамада кинул в свою рюмку хлебный мякиш, притворно удивился, будто неожиданно там его обнаружил, и, окинув всех лукавым взглядом, воскликнул:
– Что такое? Непонятно! Что-то мне горько… Горько!
– Горько! Горько! – охотно и дружно стали вторить ему гости.
Жених и невеста незряче взглянули друг на друга и стали целоваться напряженно и неловко. Кто-то стал считать:
– Ра-аз, два… – но остановился – праздник только начинался, поцелуи на счет были впереди… А главное, все наконец заметили Генку.
– Генка!
– Гендоз!
– Ну дает – с петухом!
Генка обвел всех шальным взглядом, подняв свободную руку, прокричал:
– Хвала Аллаху, господу миров!
Генка подошел к молодым, подмигнул жениху.
– "Оторвало, оторвало…" Не оторвало! Светка! – полез он обниматься к невесте. – Ты мне хоть и троюродная, но дороже родной! Только не ругайтесь, главное. Главное – не ругайтесь! А вот подарок! Я за ним на небо слазил!
Молодые растерялись, петух вырвался на волю, отряхнулся и хрипло закукарекал.
Все засмеялись, зашумели.
– На счастье, на счастье! – закричал кто-то убежденно.
Генка вновь взглянул на Ивана и неожиданно подмигнул.
Иван попытался улыбнуться, но это ему плохо удалось. Встревоженный Красильников подошел к Генке и сказал что-то на ухо.
– Спокойно! – мотнул головой Генка. – Третьей мировой не будет…
В маленькой, полутемной из‑за задернутых штор, приготовленной для молодых комнатке стояли широкая, накрытая парчовым покрывалом кровать, трюмо и кресло. Всюду лежали подарки: швейная машинка в футляре, пара часов: настенные и напольные, отрезы ткани, два одинаковых уродливых плюшевых медведя и большая кукла в лентах, снятая со свадебной машины.
На столике трюмо лежал здоровенный кирпич, нарядно перевязанный лентой, "символический", в основание будущего дома, наверняка подаренный отставником-майором. Прислоненный к стене, стоял свернутый в трубу ковер.
Иван осмотрелся и сел на край кресла, Генка отодвинул медведя и плюхнулся на кровать. Трюмо умножило их двоих на три, и в комнате стало совсем тесно. Генка распахнул кителек, вытащил заткнутую за пояс бутылку, только что упертую с общего стола, а из карманов – два хрустальных фужера. Молча и деловито он сорвал зубами и выплюнул пробку, после чего налил по полному фужеру, поднял свой и, глядя на Ивана все теми же шальными глазами, заговорил:
– С немцами, гэдээровскими – пил, на учениях, нормальные ребята… С монголом пил один раз на Курском вокзале. А с американцем пока ни разу. Ну что, будешь пить? За Аньку… – Генка стал вдруг очень серьезным.
– За Анну… – Иван подумал и поднял фужер и даже хотел чокнуться, но Генка отстранил свою посудину:
– А вот чокаться я с тобой не буду. – И в три громких решительных глотка выпил свою водку. После чего страшно скривился, задохнулся и просипел, объясняя: – Не в то горло…
Иван внимательно посмотрел на него и выпил водку так, словно в фужере была вода.
А за стеной разгоралась свадьба. Заскрипел, запиликал баян, застучали каблучки по половицам, и высокий женский голос исполнил "проверочную" частушку:
Мчится тройка, мчится тройка,
Мишка, Райка, перестройка!
Охренели вы совсем:
Мясо – десять, водка – семь!
Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Красильников, сосредоточенный и внимательный.
Генка успокаивающе поднял руку:
– Спокойно, Юр…
Красильников прикрыл дверь, Генка повернулся к Ивану и начал развивать тему сегодняшнего вечера:
– Ну что, американец, за Анькой приехал?
– Да, я приехал за Анной, – спокойно и уверенно ответил Иван.
Генка посмотрел на кирпич и, дернув за конец бантика, развязал его. Но Иван смотрел по-прежнему прямо и спокойно.
– Да, американец… – протянул Генка, не зная пока, что дальше делать.
– Американец – это оскорбление? – поинтересовался Иван.
– Конечно – оскорбление! – обрадованно согласился Генка и объяснил почему: – Америка ж против нас. Американец…
– А ты, знаешь, кто ты? – теряя терпение, спросил Иван. – Дурак! Ты – дур-рак, понимаешь?
– Понимаю, – неожиданно мирно, охотно даже согласился Генка. – Дурак, конечно… Обижал ее. Пил, гулял, все такое… Родить от меня не может который год. А ты думаешь, я пустоцветом родился? Да от меня до армии три бабы залетели, четыре почти! А служил-то я знаешь в каких войсках? В ракетных! Гептил знаешь что такое? Не знаешь, конечно, у вас они на сухом топливе. Пока мы свой гептил в баки заливаем, вы – шарах! Так, да?
Иван громко вздохнул:
– Понимаешь, Геннадий, дело заключается совсем не в том, на каком топливе работают ракеты здесь и там; дело заключается в том, что ты дурак.
– А ты знаешь, где у нас с Анькой свадьба была? – Генка неожиданно перешел на шепот: – В лагере… Начальник свидетелем был… Вся зона поздравляла. Она – красавица, школу с золотой медалью закончила, у нее мать учительница, а я, а у меня… – У Генки задрожали вдруг губы, и он заплакал, сдавленно заревел, грязными кулаками размазывая по лицу слезы.
Иван смотрел на соперника без жалости и даже без сочувствия.
– Да, тебе повезло, тебе сказочно повезло, потому что такие, как Анна, – одна на миллион или, может быть, реже. Она здесь последняя, а ты… Дуракам везет, я знаю это выражение, везет, да, но… недолго…
Генка хлюпал носом и мусолил грязные щеки кулаками.
– Ты… ее… увезешь?
– Да, увезу, потому что здесь ей делать нечего.
– А если она… Если она не поедет?
– А если она не поедет, я останусь здесь, – твердо ответил Иван, поднял бутылку и неожиданно предложил: – Добавочки?
Генка кротко кивнул.
…Когда Красильников, а вместе с ним и майор-тамада заглянули в комнатку, то, к удивлению своему, не обнаружили там ни Ивана, ни Генки, но обнаружили распахнутое окно.
…Они стояли на взгорке у реки: враг напротив врага.
– Нож есть? – спросил Генка.
Иван непонимающе нахмурил лоб.
– Нож, спрашиваю, у тебя есть? – заорал Генка, теряя терпение от такой бестолковости. – Если есть – выкинь!
– У меня нет ножа, – ответил Иван и помотал головой, но Генка не поверил и, подбежав, сноровисто провел по бокам и ногам противника, после чего, расставил руки в стороны, предлагая проверить себя:
– Обыскивай!
Иван мотнул головой.
– Веришь? – спросил Генка.
– Верю, – ответил Иван.
– Ну и зря! – Генка отрывисто засмеялся, но тут же вновь стал серьезным, предельно серьезным. – Значит, так, правила просты – бьем по очереди – до вырубона. По яйцам не бить! Кто первый?
Иван пожал плечами. От волнения и вечерней прохлады его бил озноб. Генка тоже волновался и от волнения суетился.
– Ну ладно, я, – торопливо проговорил Генка.
Иван возмущенно вскинул брови, но ничего не сказал.
А Генка меж тем уже отступал, пятился, как футболист перед одиннадцатиметровым. Иван расставил ноги и подался вперед, чтобы удержать удар, чтоб не упасть.
– А я тебя по-русски! – дико проорал на бегу Генка и, вынеся из‑за спины кулак, ударил. Удар получился неважным, по касательной. На скуле Ивана появилась ссадина, но сам он, хотя и пошатнулся, не отступил ни на шаг.
В Генкиных глазах возникла растерянность.
– Ну, теперь ты, давай, бей, – предложил он, сжимаясь и становясь меньше.
Иван потрогал ладонью ссадину, поморщился и тоже закричал:
– И я тебя по-русски!
Удар вышел крепкий – прямо в середину Генкиной рожи. Тот, взмахнув руками, опрокинулся навзничь, но, словно ванька-встанька, вскочил с залитым кровью ртом и подбородком и вновь проорал свой боевой клич:
– А я тебя по-русски!
Как-то незаметно, сразу наступил вечер, и остывающая вонючая речка принарядилась в сырую вату тумана.
– И я тебя по-русски!
Теперь у Генки удар получился, а у Ивана не очень.
– А я тебя по-русски! И я тебя по-русски! – прокричали они еще по разу и вцепились друг в друга мертвой хваткой, повалились на землю и, хрипя, рыча и взвывая, покатились под гору к реке.
Потерявшие большую часть своей одежды, грязные, в крови и соплях, они схватывались, стоя на коленях, потому что сил подняться на ноги уже не было, схватывались и валились на землю, скатываясь все больше к реке…
И в этой борьбе, как в Третьей мировой, уже не могло быть ни победителей, ни побежденных…
И вдруг на всем белом свете наступила тишина, и враги замерли, глядя друг на друга. Это была та самая особенная тишина, после которой всегда что-нибудь случается: очень хорошее или очень плохое.
И – случилось: страшно бабахнуло вдалеке, и от неожиданности Генка и Иван расцепились и посмотрели в ту сторону.
Над пустырем взлетела дымная ракета и взорвалась в небе – разноцветно и празднично.
– Ура… – глухо и неуверенно закричал кто-то наверху.
Драчуны повернули головы в другую сторону и увидели стоящих гурьбой свадебных.
Взлетела вторая ракета, и второе "ура" было более громким и дружным.
А в стороне, одна, стояла Аня. Генка и Иван посмотрели на нее одновременно. Она была в легком белом платье, а на плечах – платок. Аня смотрела на них – удивленно и кротко.
А они смотрели на нее – удивленно и вопрошающе и не поднимались с коленей.
– Курицын! Курицын, твою мать! Запускай вертушку! – кричал на бегу неохватно толстый прапорщик.
И тут же закружилось, разбрасывая красные брызги, огненное колесо.
– Ура! Ура! Ура! – орали свадебные.
А мимо них, мимо Ани, мимо Генки и Ивана неслись к реке, к первому в своей жизни настоящему салюту трое детей. Первым мчался рыжий мордатый пацан, за ним, отставая, щуплый очкарик. Последней бежала девочка, худенькая, тонконогая. Она спотыкалась о кочки, падала, поднималась и, прихрамывая, бежала снова, плача и упрашивая:
– Сань! Санечкин… Ну по-дож-дите! Я все мамке… Са-ань! – И при каждом новом взрыве ракеты подхватывала за всеми высоко и тоненько, горько и радостно: – Ура-а-а…
За время, прошедшее после той истории, в Васильевом Поле многое изменилось. Набойку давно закрыли, да и вся платочная фабрика долго не работала. Говорят, теперь ее купили японцы, но пока никто их в глаза не видел.
Старик Иконников умер. Генкиных крестных, дядю Сережу и тетю Машу, тоже, как здесь говорят, отнесли за реку. Аркаша Суслов уехал с семьей из Васильева Поля. Иван Фрезински, кажется, женился, там у себя, в Америке. Но это не точно. А вот книгу о платках написал, она была даже переведена и издана у нас, правда небольшим тиражом.
А у Генки и Ани сейчас двое детей: девочка и мальчик. Девочка постарше, мальчик помладше.
1988–1998
Великий поход за освобождение индии. Революционная хроника
Посвящается – красноармейцам, командирам и комиссарам Первого особого ордена Боевого Красного Знамени революционного кавалерийского корпуса им. В. И. Ленина.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Все тайное однажды становится явным. Пришло время узнать самую большую и самую сокровенную тайну Великой русской революции. Она настолько невероятна, что у кого-то может вызвать сомнения. Сомневающимся придется напомнить слова вождя революции Владимира Ильича Ленина, сказанные им накануне этих, пока еще никому не известных событий: "Путь на Париж и Лондон лежит через города Афганистана, Пенджаба и Бенгалии". Не знать о великом походе за освобождение Индии – значит не знать правды нашей истории.