История открытия сибирской нефти насчитывает несколько столетий. Однако поворотным событием стал произошедший в 1953 году мощный выброс газа на буровой, расположенной недалеко от старинного форпоста освоения русскими Сибири - села Березово.
В 1963 году началась пробная эксплуатация разведанных запасов. Страна ждала первой нефти на Новотроицком месторождении, неподалеку от маленького сибирского города Междуреченска, жмущегося к великой сибирской реке Оби…
Грандиозная эпопея "Большая нефть", созданная по мотивам популярного одноименного сериала, рассказывает об открытии и разработке нефтяных месторождений в Западной Сибири. На протяжении четверти века герои взрослеют, мужают, учатся, ошибаются, познают любовь и обретают новую родину - родину "черного золота".
Содержание:
ГЛАВА ПЕРВАЯ 1
ГЛАВА ВТОРАЯ 8
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 15
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ 24
ГЛАВА ПЯТАЯ 29
ГЛАВА ШЕСТАЯ 36
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 42
ГЛАВА ВОСЬМАЯ 47
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ 57
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ 64
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 70
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ 78
ЭПИЛОГ 82
Елена Толстая
БОЛЬШАЯ НЕФТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Начало ноября шестьдесят седьмого года знаменовалось большими торжествами - пятьдесят лет Октябрьской революции! Дата полыхала на транспарантах, обжигала разум партийных и комсомольских начальников и даже едва не подпалила расцветающую карьеру молодого москвича Дениса Рогова, корреспондента, между прочим, самой "Комсомольской правды". Денис собирался в командировку - и опять же не в ближний край, а туда, где билось сердце пятилетки, в Западную Сибирь. Освещать достижения героических советских нефтяников, которые взяли социалистическое обязательство - дать первую нефть к великому юбилею.
- Задание, сам понимаешь, серьезное, - сказал Денису главный редактор. - Кому попало бы мы не поручили. На тебе - большая ответственность. Ты будешь глазами и ушами миллионов советских людей. Дашь им объективную картину, покажешь всю панораму. И вместе с тем живое, человечное внимание к деталям, к мелочам жизни, которые помогают сделать читателей как бы очевидцами и даже в какой-то мере участниками событий. Об этом тоже не следует забывать… Да ты слушаешь, Денис? Денис!
Денис вздрогнул, оторвался от окна. Сейчас он думал о том, что совсем уже скоро привычный, тесный и обжитой московский пейзаж заменят просторы Западной Сибири с ее мрачными, величественными закатами, с ее бескрайними равнинами… Вообще Сибирь виделась в мыслях Денису преимущественно как бы из окна самолета - и он парит высоко, как сокол, обозревая ту самую "общую панораму", о которой толковал ему главный редактор.
- Я, Сергей Васильевич, если позволите, набросал уже начало, - поведал Денис, вынимая из кармана сложенную бумажку.
- Что это? - слегка нахмурился редактор.
- Литературный зачин… Ну в общем… чтобы не тратить время - там… - Денис чуть покраснел. - Не отвлекаться на пустяки.
Редактор не стал говорить юному корреспонденту, что свободного времени "там" у него будет предостаточно. Хватит на десять "литературных зачинов". Что большую часть срока своей командировки он будет сидеть в вагончике, ожидая, пока у бригадиров и мастеров найдется время на разговоры с приезжим из Москвы. Особенно если там у них аврал.
- Ты, Денис, имей в виду, - сказал редактор, - так, неофициально. Корреспонденты бывают такие, что не вылезают из комитета комсомола. Это, конечно, с одной стороны, правильно. Комитет комсомола - наш главный помощник в деле освещения проблем молодежи. И там, конечно, должны быть в курсе. И ты, сам понимаешь, обязательно сходи и познакомься. Возьми первоначальную информацию, посмотри соцобязательства, узнай имена - к кому потом обратиться. Но не засиживайся. А то, знаешь, бывали случаи… - туча набежала на лицо главного редактора. - Съездит корреспондент на объект и потом рапортует… А газета становится посмешищем. Так вот. Денис, такого быть не должно. Ты меня понимаешь?
- Понимаю, Сергей Васильевич, - покорно сказал Денис.
- Будешь смотреть бытовые условия - а ты обязательно посмотри, и не только там. где тебя поселят, - смотри, в столовке не засиживайся. А то еще бывают такие… любимцы тети Маши.
- Какой еще тети Маши? - ошеломленно спросил Денис.
- Такой… с уполовником, - ответил Сергей Васильевич и пожевал губами, явно припоминая какой-то крайне неприятный случай. - Тоже, приедут на объект и засядут. В столовке. Имей в виду…
Денис пошуршал бумажкой. Ему явно не терпелось прочитать свое творение, и Сергей Васильевич наконец сжалился. Махнул рукой.
- Ну, давай читай. Что там у тебя?
- "Льдом схватило сибирскую землю. Как всегда, в дни годовщины Октябрьской революции пришел на землю первый снежок, низко нависло пасмурное небо. Но ярко горят алые флаги…"
- Стоп! - воскликнул Сергей Васильевич.
Денис поднял лицо от листка и поразился увиденному: по впалым, бледным щекам редактора медленно ползли багровые пятна.
- Ты хоть понимаешь, голова, что ты написал? - тихо спросил Сергей Васильевич.
- Что? - удивился Денис.
Текст, конечно, был не ахти - набор обычных фраз. Денису хотелось подчеркнуть контраст: погода, мол, хмурая, а настроение у советских людей - бодрое и рабочее. Красное на сером, так сказать.
- Ты понимаешь, что за такое нас с тобой могут… - Редактор медленно сжал пальцы в кулак. - Дай сюда!
Он отобрал у Дениса исписанный листок и начал рвать.
- Мы у Октября, как у солнышка, греемся, - приговаривал при этом редактор. - А ты пишешь, что - холодно! Мороз!
- Так ведь это только погода, Сергей Васильевич, она в ноябре всегда… - пробормотал Денис, наблюдая за редактором со смешанным чувством ужаса и насмешки.
- Все равно, - сказал Сергей Васильевич, вытряхнув обрывки в мусорную корзину. - Все равно. При чем тут погода! Нужно видеть дальше. Заглядывать в суть явлений, а не скользить по поверхности. Ну, поезжай в свою Сибирь. Дальше Сибири все равно не пошлют…
История открытия сибирской нефти насчитывала несколько столетий. Целый ряд исследователей предполагал наличие нефтегазовых богатств в западносибирском крае. Выдающуюся роль в их открытии сыграл основоположник советской нефтяной геологии, академик Иван Михайлович Губкин. В 1932 году им была выдвинута рабочая гипотеза о существовании нефтяных месторождений в районе Западно-Сибирской низменности. Губкин активно добивался развертывания комплексных нефтегеологических исследований в этом районе. Однако на протяжении еще двух десятилетий работы по поиску нефти там не давали ожидаемых результатов.
Поворотным событием, с которого начинается отсчет истории Западно-Сибирской нефтегазоносной провинции, стал произошедший в 1953 году мощный выброс газа на буровой, расположенной недалеко от старинного форпоста освоения русскими Сибири - села Березово. Это событие явилось толчком для проведения крупномасштабных геологоразведочных работ на территории ряда районов Тюменского Севера.
В 1963 году вышло постановление Совета Министров СССР "Об организации подготовительных работ по промышленному освоению открытых нефтяных и газовых месторождений и о дальнейшем развитии геологоразведочных работ в Тюменской области". Началась подготовка пробной эксплуатации разведанных запасов. Сейчас ждали первой нефти на Новотроицком месторождении, неподалеку от маленького сибирского города Междуреченска, жмущегося к великой сибирской реке Оби…
* * *
Корреспонденты сюда уже приезжали. Привозили кинокамеру, снимали материал для хроники. Правда, нефти еще не было - когда снимали хронику, бурили первую скважину, а она оказалась сухой. Но терять оптимизм было рано.
Больше месяца рабочих снедало любопытство: хотелось все-таки увидеть, что там корреспонденты наснимали. Ходили-то они везде, но известное дело - при монтаже "наиболее жуткие рожи" непременно вырежут.
- Вот тебя, Болото, положим, обязательно из хроники изымут, - предрекал молодой рабочий Ваня Листов.
Ваня был человек легкий, веселый, всегда готовый прийти на помощь и вместе с тем цену себе знающий. В бригаде числился на хорошем счету, камней за пазухой не держал и обладал ровно одним недостатком - не мог употреблять водку и спирт. Не из принципа, а по состоянию здоровья. Что-то в Ванином организме имелось такое, что напрочь отвергало целебную жидкость. Во всем прочем - душа-парень.
Потому и Болото, человек, в противоположность Ивану, чрезвычайно тяжелый и сумрачный, на выходку Листова никак не отреагировал, только хмыкнул с сомнением. Очень может статься, что и вырежут.
И столовку небось только краешком покажут. А в балковый поселок вообще даже не совались с камерой. Условия жизни тяжелые, что и говорить. Вот когда будут достижения, когда вырастут новые дома, построят больницу, дом культуры - вот тогда и будет что показать стране.
И точно, ни столовки, ни поселка не показали - только работы на нефтяной вышке и улыбающиеся физиономии. Болото, между прочим, из хроники не исчез. Ваня Листов уже успел позабыть свое легкомысленное предсказание, но Василий Болото - не из тех, кто забывает. Глядел на себя из темного зальчика культбудки, вздыхал и даже вроде как улыбался. Страна должна знать своих героев. Даже если эти герои плохо выбриты и мало похожи на красивого ковбоя из того фильма, у которого были оборваны последние пять минут - так и не узнали, чем кончилось, это еще в прошлом месяце привозили крутить.
К празднованию Великого Октября и кинохронику, и новые плакаты наглядной агитации, и ящик свежей литературы, в том числе художественной, привез парторг - Макар Степанович Дорошин.
Первый секретарь партийной организации Каменногорского нефтегазового управления был человеком на первый взгляд хлипковатым и не производил внушительного впечатления: невысокий, щуплый, с жидкими волосами неопределенного цвета и быстрой, как будто немного виноватой улыбкой. Однако эта незаметная внешность была ох как обманчива: на протяжении многих лет Макар Степанович успешно стоял между московским партийным начальством и неуживчивыми, сложными личностями, которым доверено было новое месторождение. В первую очередь это касалось начальника Каменногорского управления - Григория Александровича Бурова. Вот уж где требовался, так сказать, буфер, так это в отношениях между Буровым и высшим руководством.
Буров, конечно, не просто так занимал свой высокий пост. Дело знал, на работе горел, происхождение имел подходящее - пролетарское. Прошел весь трудовой путь: от рабочего до руководителя управления. И с высшим руководством разговаривать не боялся, при случае мог и высказаться прямо и нелицеприятно. Мнение свое всегда отстаивал бескомпромиссно. Вот тут-то и требовался талант дипломата Дорошина… и желательно так, чтобы Буров знал далеко не все детали.
Потому как имеются на белом свете герои, которые всегда на виду, вроде Бурова, - и есть у этих героев незримые помощники, всегда готовые вовремя сказать нужное слово, подписать нужную бумагу, остановить говорунов… В общем, дел довольно, и все сплошь мелкие, незаметные глазу. Что ж, без Дорошина как-то еще справился бы Буров… Впрочем, сам Дорошин над этим практически не задумывался. У каждого, как говорится, собственный фронт работ.
ИЗ ДНЕВНИКА ДЕНИСА РОГОВА
Обнинск, аэропорт. Жду самолета. Обещали "Ан" к середине дня, но, кажется, ночевать придется здесь. Хорошо рюкзак мягкий, положить под голову. Всякая ерунда от скуки в голову лезет. Сижу в аэропорту, гляжу на пустую взлетную полосу за окном. Стекло такое толстое, что кажется, будто снаружи совсем тоскливо, хотя, если выйти из дверей, - вовсе не так: бодро подмораживает и где-то ужасно далеко - солнце.
Солнце здесь не как в Москве, оно и суровее и действительно дальше. Его не пригласишь на чай из самовара, как Маяковский. И человек здесь как будто меньше, а земля - плоская, с кляксами болот в кучерявой бороде лесов.
Вспоминаю сейчас Степку Самарина, старого приятеля. Вместе учились в Литературном институте. Самарин смешной, на Филиппка похож. Мы его так сначала и называли - "Филиппок", а потом надоело. У него всегда шея из воротников торчала как у жирафа. "Это, - говорит, - потому что я для ношения галстуков неприспособленный. Уж прямо и не знаю, как потом в президиумах заседать буду".
Я думал, он шутит, а он взял и ушел из института. Прямо посреди учебного года.
(Прошлась уборщица. Поглядела на меня с жалостью. Молчит пока. Ночью аэропорт закрывается - интересно, есть ли здесь гостиница или надо просить, чтобы мне дали в зале переночевать?)
Мы с Самариным виделись в последний раз у входа в институт. Он стоял и, вытягивая шею, глядел на тяжелую дверь. Тут как раз девушки вышли, две или три, они всегда стайками ходят, как птички. В этом году мода красивая, от девчонок просто глаз не отвести. Я чисто из эстетических соображений на них любуюсь, как на цветы, и они это, конечно, подозревают, потому и хихикают. Самарин - другое дело, он влюбчивый, как какой-нибудь "лишний человек" у Тургенева. И краснеет смешно.
Стоит, стало быть, Степан Самарин, глядит на девушек и краснеет, краснеет.
- Чего, - говорю, - Степушка, ты такой розовый?
- А, - говорит он. - Денис. А я, представляешь, из института ушел.
- И я ушел, - говорю, - потому что занятия на сегодня закончились. Хочу до завтра успеть одну книжку дочитать…
- Нет, - говорит он, - я совсем ушел. Навечно. Вот гляжу на эту дверь…
(Он на дверь глядел! В жизни бы не поверил, что Самарин тех девчонок пропустил!)
- Гляжу на дверь, - с силой и выражением продолжал Самарин, - и вспоминаю, с каким чувством ее впервые открывал. Каждую секундочку помню. Как потянул на себя, как радовался, что она, такая тяжелая, мне поддается… Вот бы, думаю, и учеба мне с такой же легкостью давалась.
- Да ты что, Степан! - говорю. - Что у тебя с головой? Мать с таким трудом тебя в этот институт запихала…
Мама у Степушки, правда, замечательная. Красивая и молодая - прямо не как мать, а как сестра. Она в министерстве работает, но дома держится очень просто и Степкиных друзей любит. Готовить, правда, не умеет, торт и печенье к чаю у нее всегда покупные. Но это как раз закономерно. Бабушка моя всегда говорит: "У женщины или руки красивые, или обеды отменные". Отец ей возражал: "Вы, мамаша, совершенно от жизни отставшая. Современные условия освобождают женщину-труженицу от домашнего рабства". А бабка свое гнула: "Нет, мол, что в вашей хваленой кулинарии покупается - всё не то, есть невозможно. Надо обязательно готовить домашнее…" В принципе, я с бабкой согласен. Но Алина Станиславовна - совершенно особенная женщина. Ее просто невозможно представить на кухне, в фартуке, чтобы она капусту шинковала или в духовку какой-нибудь пирог сажала. Прямо признаюсь: не была бы она Степкина мать, я бы, наверное, влюбился и страдал. Как типичный тургеневский барышень.
Я как Алину Станиславовну помянул, Степка сразу сделался свекольного цвета.
- Ты про маму вопрос и не затрагивай, мне еще с ней разговор иметь. Но учти, Денис, решение мое окончательное и твердое.
- Ты о чем вообще, Степан, говоришь? У тебя, наверное, температура.
Он только рукой махнул и засмеялся. За что люблю Степку - не злится он никогда.
- Нет, никакой температуры нет Напротив, я все холодно обдумал. Литературный институт - это моя ошибка молодости, а настоящее мое призвание - геология.
Тут я и упал, фигурально выражаясь.
- Геология? Ты в своем уме? Какая еще геология? Это же целая наука, тут учиться надо, химию, между прочим, сдавать…
- Что ты кудахчешь, как замдекана? Это потом надо химию и все остальное сдавать, а сначала можно и так, в разнорабочих, чтобы воздуху нанюхаться и к ремеслу притереться, - сказал Степан. - Мне даже по ночам снятся тайга и степи и я с геологическим молотком. Хожу и камни обстукиваю на предмет полезных ископаемых. В общем, собираюсь ехать туда, где вершится сейчас история страны - в Западную Сибирь.
- Ты же писателем хотел быть.
- Вот и буду писать - письма из Сибири, - сказал Степан. - Длинные и подробные. А ты еще гордиться мной будешь. И вот здесь, - он показал на дверь Литературного института, - повесят мой портрет.
- Ага, - сказал я. - Гвоздями прибьют.
- Ты скептик, - заявил Степан на прощание, - а скептикам очень трудно живется.
- Даже самому закоренелому оптимисту трудно представить себе, чтобы портрет выдающегося геолога висел на входной двери Литературного института, - заметил я.
- Не притворяйся, будто ты меня не понял, - ничуть не смутился Степан. - Будешь еще статьи про меня писать.
- Из Сибири, - добавил я.
- А что? Из Сибири! - сказал Степан.