* * *
Почему-то в детстве считалось, что у меня огромные способности. Почему? Знает один бог. Но мама всех оповещала:
- У Сереженьки огромные способности! Особенно к физике и математике.
Ну, правда, учился я бойко. Умел отвечать, то есть связно и толково изложить то, что знал. Много читал, ну потому и речь была развита. Я бы это назвал комплексом культурности. Иногда такой комплекс принимают за способности, даже талант, и делают большую ошибку. Обычная иллюзия интеллигентных родителей: благодаря среде дети нахватывают кучу сведений, могут болтать хоть о Бальзаке, хоть об устройстве солнечной системы - и пошли ахи!
Память у меня до удивления слабая. Восемь лет занимался английским, нанимали мне учителей - и все равно не могу читать без словаря: слова не держатся в голове. Один раз послали на районную математическую олимпиаду - провалился самым позорным образом, чем и развеял миф о математических способностях. А в институте уже и не блистал, бойкость и та пропала.
Торжествовать способности по случаю триумфов в школьной программе смешно. Школьную программу можно вдолбить и медведю.
Но если бы я мог начать снова, лучше бы я гулял во дворе: собственный опыт в десять раз ценнее книжного. Будь я уличным мальчишкой, я бы с детства знал, чего хочу в жизни, не страдал бы от безнадежных влюбленностей, легко сходился с людьми, умел бы не мечтать, а добиваться. Жить надо уметь - в хорошем смысле тоже, и умение добывается опытом, а не только чтением.
Правда, Уайльд в свое время сказал, что умный человек учится на ошибках ближнего.
* * *
Наша участковая докторша, женщина лет сорока, говорит вместо сфинксов - свинсы. Всерьез.
А однажды рассказала про фильм "Марыся и Наполеон":
- Это про любовь Наполеона и одной польской киноактрисы.
Рассказываю - не верят. Думают, раз врач, то неизбежно должны наблюдаться начатки культурности. Престиж высшего образования.
Правда, лечить себя я ее не допускаю. Использую исключительно для получения бюллетеня.
* * *
С Надей познакомился примерно год назад в какой-то высокоинтеллектуальной компании. Все вокруг говорили чрезвычайно умные вещи. А мы переглядывались. Кто-нибудь скажет очередную умность, а мы переглянемся:
"Слышала, оценила?" "Да уж оценила. А ты?"
Счастливее минут, минут более полного понимания у нас и не было. А ведь не сказали ни единого слова.
* * *
Есть же счастливцы, с которыми что-то случается. По образцу Общества охраны природы нужно бы организовать Общество охраны приключений.
* * *
Когда-то в "Крокодиле", кажется, была статья, высмеивавшая и клеймившая мещанами тех, кто очень беспокоится о сохранении Байкала, хотя сами никогда не ездят дальше Рицы. На самом же деле мещанин тот, кто писал, ибо это прекрасная черта, черта необходимая современному человеку: заботиться не только о сохранении личного уголка, не только места собственного отдыха, но всей земли. Без такого массового беспокойства земля погибнет в нечистотах.
* * *
У нашего Игнатия Платоновича внешность - хоть сейчас играть опереточного академика: менделеевская бородка, на лысине черная ермолка как у Фаворского.
Я с подозрением отношусь к поэтам со слишком поэтической внешностью, к морякам - со слишком морсковолковой. Достойнее всего, когда человек просто похож на самого себя, и нельзя догадаться, поэт он или фининспектор. Но уж если заводить типичную внешность, то обманчивую: симпатичны физики, похожие на пиратов, и пираты - вылитые студенты-филологи.
* * *
Надя попросила помочь сдать бутылки. Загрузили две сумки и рюкзак для меня, две сетки для нее. И еще остались бутылки, у которых пробки вдавлены внутрь - Надя сказала, что умеет их вытаскивать, но сейчас некогда. (Я не умею, а она умеет.) У меня руки неслабые, но еле донес - разжимались пальцы.
Сдали на двадцать рублей! В подвале, где приемка, на нас смотрели с почтением. Приемщица спросила:
- Кто же больше пьет - муж или жена?
- Поровну, - сказала Надя.
- Не имеет права больше мужа, - сказал я.
Счастливый миг, когда нас приняли за мужа и жену!
Очередь сзади негодовала. Какая-то баба все повторяла:
- Молодые, а ходят бутылки собирают!
Я ей сказал:
- Бабушка, надо верить людям. Мы же целый месяц не сдавали!
На самом деле накопились за пять месяцев, с тех пор как Надя переехала в эту комнату. Правда, почти сплошь бутылки из-под сухого. Но и водки достаточно. Я из сданных бутылок не выпил ни одной - тоже обидно. Не выпил потому, что сам, если захожу, то без бутылки (не понимаю этого обычая, теперь почти обязательного), а когда у Нади свои художественные гости, она меня не зовет.
* * *
Позвал Надю съездить в воскресенье в Кавголово. Сказала, что поедет, если будет в состоянии: в субботу ей предстоит идти в гости, так что неизвестно, окажется ли после этого в форме. Все стало ясно заранее. И точно, в воскресенье она говорила умирающим голосом, и ни о каком Кавголове не могло быть речи.
Тут многое обидно и противно. То, что ей важнее быть в дурацкой компании, чем со мной. То, что она не может нормально выпить вина, а должна хлестать водку. И знает же, что на другой день будет валяться чуть жива.
Интересно, ей это на самом деле нравится или она считает себя обязанной вести богемную жизнь? Часами по-дурацки спорить, гений Илья Глазунов или бездарность, по ночам не спать, потом утром принимать димедрол и отсыпаться за полдень. Всклокоченные коллеги считают нормальным заявиться часа в четыре - не то ночи, не то вечера, по их понятиям. И хоть бы с любовными намерениями - мне было бы больно, но понятно, - нет, просто пить и ругать очередную знаменитость.
Ей нельзя жить одной. Потому что друзья изнывают под гнетом родителей, жен - а тут свобода! И Надя от бесхарактерности сопьется. Потом ей объявят, что приехал гениальный мальчик из провинции, нужно срочно фиктивно жениться прописки ради: "А, кроме как на тебе, не на ком, поддержи, старуха, искусство!" - гениальный мальчик пропишется, потом отсудит половину комнаты.
После того как она мне отказала, я не могу ей все это объяснить: будет выглядеть банальной ревностью. Да если б и объяснил - ничего бы не изменило. Не может меня - полюбила бы хоть кого-нибудь! Для своего блага: авось бы счастливец навел порядок. Я же не только люблю, мне ее и жалко.
* * *
Но Надя вызывает уважение тем, что в живописи не гонится за модой. Ее работы сразу можно узнать по манере.
Что ж, может быть, для нее важнее противостоять моде в живописи, а на противостояние жизни уже не хватает сил.
Будь моя воля, я бы отменил чины в искусстве: "заслуженный", "народный". Кого зрители любят, тот сегодня и народный. От чинов только лишние интриги, растравленные самолюбия. То же и с диссертациями. На ерунду уходят лучшие годы. Надо просто делать науку без средневекового ритуала защиты. Еще д’Артаньян сказал: "Долой диссертации! Я требую отмени диссертаций!"
А если наши корифеи будут себя чувствовать на международных конгрессах неполноценными без приставки д-р, пусть докторские степени присуждаются по совокупности работ, без защиты. Как выражались в те же средние века: honoris causa. То есть из чистого к ним уважения. А настоящее уважение, в отличие от диссертации, не возникает на пустом месте.
* * *
За последние пять лет я повзрослел на три года.
* * *
Кто-то сказал: у человека должен обязательно звонить телефон. У меня звонит редко. Значит, плохо живу. Я не о Надиных звонках. Вообще.
* * *
Но ведь я живу на свете. Я! Хочется крикнуть, чтобы весь мир услышал. В чем-то я понимаю Герострата. Нет-нет, я бы ничего не смог поджечь и не хочу, но самое это желание, чтобы все знали обо мне, так понятно. Хорошо талантливому композитору, поэту, а что делать мне? Мне - без особых талантов? Что мне делать, если чувствую в себе целый мир? Как выразить? Как донести? Со стороны посмотреть - обычный человек, непримечательный, и никто не догадается, что какой-то особенный мир носит в себе. Но вокруг такие же - значит, и в них?! Ну не во всех, многие заняты только внешними, сиюминутными делами - не во всех, но во многих, во многих! Так что же нам делать, бесталанным гениям многочисленным? Вот слово найдено: бесталанный гений. Что бесталанный - понятно, но гений откуда? Так ведь внутренний мир никто измерять не научился - и термометра нет, и неизвестно, в каких градусах мерить. И никто не может сказать, у кого острее переживание: у Чайковского, у меня или у чудака Хейфеца из тридцать второй квартиры. Ересь, сам понимаю, что ересь: Чайковский - и старик Хейфец!
Но что мы знаем о душе Чайковского - судим только косвенно: по трио, по Шестой симфонии. Теперь представим: отнялся бы у него мелодический дар или просто оглох бы в детстве, скарлатина бы осложнилась - значит, и не было бы Чайковского? Да, для нас бы не было. А для него самого? Душа-то в нем осталась та же - та же, что породила трио и Шестую. Только вся внутри, без выхода вовне. Вот и был бы бесталанный гений. А сколько таких! Сразу просится вопрос, вопрос-возражение: ну и пусть себе живет, радуется своей полной душе - трагедия-то в чем? А ведь есть трагедия! Трагедия собаки, которая благороднее некоторых людей, но языка не дано - и остается существом низшим. Самовыражение, оно как голод и жажда: требует утоления. И коли не утолишь - беда. Вот я и спрашиваю снова, не спрашиваю - вопрошаю: так что же нам делать, бесталанным гениям многочисленным?!
* * *
Гадкие утята обнадежены Андерсеном и надеются стать лебедями. Ну а как быть тем, кто вопреки сказочной очевидности вымахал в обыкновенных селезней?
* * *
У мамы любимые выражения:
- Чудеса в решете! - когда исчезает вещь (поминутно!), только что бывшая под рукой.
- Э-э, душа моя Тряпичкин! - когда ползет один из неистребимых у нас клопов.
Да много. И все неизменны, как былинные эпитеты.
* * *
На целый день отключили воду, и жить в квартире сразу стало невозможно: ни сварить, ни помыться, ни в уборную. Проявился пугающий меня террор города: зависимость от множества коммуникаций - электричества, воды, теплоцентрали. Долгий перерыв - катастрофа.
Я родился, когда блокаду уже прорвали, помню город только послевоенным, но где-то в генах, видать, засел блокадный ужас, и потому я особенно болезненно воспринимаю перерыв в электричестве или в подаче воды. В деревне должно быть чувство независимости, уверенности в себе: сплошное самоснабжение - колодец, огород, дровяная печь. Блокадный идеал у послевоенного, в сущности, ребенка. Или на самом деле существует генная память?
В маме есть черточки смешные, есть досадные, но уж героического нет точно. А она пережила всю блокаду. Кто бы догадался? И где предел того, что может вынести обычный человек - в чем-то смешной, в чем-то жалкий? В чем-то великий.
* * *
Еще пример моей дырявой памяти: несколько раз смотрел, кто архитектор Академии художеств - так и не запомнил.
А ведь люблю город.
Слабо сказано - люблю.
* * *
Следующее поколение - кричащее. Сколько раз слышал на улице отчаянный крик, словно убивают среди бела дня при всем честном народе. Нет, просто возятся два многообещающих юноши лет по шестнадцати. Орут от полноты чувств и нет им дела ни до кого. Вообще-то меня шокирует: окружающим ведь вовсе не приятно слушать вопли. Но в то же время и завидую: я так не мог никогда. Я бы постеснялся громко кричать, даже если бы меня убивали всерьез. В воспитании ли дело или уж не знаю в чем, но внутренняя скованность всегда перехватит горло и не выпустит крика.
Ну хорошо, пусть я вообще скованный, но и сверстники мои, когда мы были школьниками, беспричинно не орали, как это принято сейчас.
* * *
Снова Надя не позвонила в обещанный вечер. Действительно постоянство. Объявилась через три дня. Сказала между прочим:
- Да, я, кажется, обещала звонить в среду?
На этот раз я нашелся довольно удачно. Сказал голосом лениво-равнодушным:
- Да вроде бы.
Она явственно растерялась: как это я настолько пренебрегаю ее звонком, что даже не помню, обещала она или нет.
Редкий случай, корда очко в мою пользу.
* * *
Валечка, наша библиотекарша, разыскала для меня Воннегута в старых журналах. Самое трогательное, что я ее не умолял, не обаял - просто упомянул, что давно хочу прочесть Воннегута. Я даже растерялся - не привык, чтобы для меня делали что-нибудь особенное.
* * *
Работа как работа, вот что плохо. То есть я видел таких и у нас, для которых работа - все, ждут результата каждого опыта с такой страстью, с какой принято ждать решительного ответа любимой. Ну а я отношусь спокойно. Не могу же я насильно заставить себя волноваться. Уморю за день сколько-нибудь несчастных мышей и крыс во славу фармакологии и иду домой. Научная работа, ставшая в наше время для сотен тысяч обычным ремеслом, не более волнующим, чем сапожное.
И хочется мне знать: просто ли я ошибся, не за то взялся, и существует дело, мне не известное, за которое я бы болел, не спал бы по ночам, обдумывая идею - ну в общем как это делают образцовые герои в биографиях серии ЖЗЛ? Или на любом месте я бы оставался холодным ремесленником?
В детстве я мечтал стать летчиком. Над детскими мечтами принято смеяться, но мне моя мечта и сейчас не кажется смешной. Ни одного реального шага я не сделал. Здоровье у меня обычное, явных дефектов нет, так что, может быть, и приняли бы. Но как-то само разумелось, что нужно идти в институт, заниматься наукой.
* * *
Фармакология издавна сокращается студентами как фарма, отсюда созвучно: ферма. Естественно, что наш институт так в просторечии и обозначается: "У нас на ферме…", "Сбежал с фермы…" Такое просторечие немного примиряет с нашим институтом: чего с него взять, если всего лишь ферма?
Фарме созвучна и фирма, но так никто не называет. Видно, не один я чувствую, что у нас не фирма.
* * *
Славка уже в десятом классе. Им задали сочинение на тему: "Кем я хочу быть". Он написал: "Буду гроссмейстером!" Вот, пожалуйста:
"Н е х о ч у, а б у д у! Гроссмейстеры - элита, и нечего этого слова стыдиться. Люди завистливые поймут по-своему: только и делать, что переезжать из Гастингса в Лас-Пальмас - жизнь! Тоже приятно, но я имел в виду другое: элитность в глубине понимания. Для меня классная партия - как детектив: читаю запоем. Скрытые возможности, варианты, нападения, защиты - под каждым ходом подтекст на десяток Хемингуэев. Нудный моралист осудит: недемократично! Но правда: любитель видит десятую часть того, что открыто мастеру. Чего ж стыдиться? Разве математик стыдится понимать свою абракадабру? Я уверен, каждый стремится хоть в чем-нибудь стать выше толпы, да редко кто признается. Скромность считается добродетелью. А я скажу: всеобщая скромность привела бы к застою!"
Вот так - коротко и решительно. Ну, Славка никогда не скрывал своих мнений. (Нудным моралистом оказался и учитель литературы: поставил Славке двойку за "толпу".) Конечно, он без пяти минут мастер. Но все равно я бы никогда не решился на такую откровенность. А ведь правда: мечтаешь всегда о чем-то исключительном; не верю, что кто-то мечтает быть таким, как все. Во всяком случае не я.
Но между мной и Славкой глубокая разница: он - кто-то, он имеет право громко сказать о себе. А кто я?