"Долгие поиски" - первая книга ленинградского прозаика Михаила Чулаки. Герои его произведений - рабочие, научные сотрудники, спортсмены, врачи. Что же объединяет их всех под одной обложкой? То, что большинство из них - молоды. Рано или поздно они задают себе вопрос: не изменяют ли они самим себе? Достойны ли они самоуважения? Сюжеты повестей и рассказов М. Чулаки развиваются динамично, характеры четко очерчены.
Содержание:
СИНЕКДОХА КОРОТКОХВОСТАЯ 1
ОТ "СТРЕЛЫ" ДО "СТРЕЛЫ" 7
НА ПРИЕМЕ 9
СЛЕСАРИ, СЛЕСАРИ, СЛЕСАРЯ… 15
КЛАССИЧЕСКОЕ ТРОЕБОРЬЕ 33
ЧТО ПОЧЕМ? 44
Долгие поиски
СИНЕКДОХА КОРОТКОХВОСТАЯ
- Ну и лаборантку взяли! Нарочно постарались в отделе кадров, чтобы поиздеваться. Знают меня!
Действительно, слабость Коли к смазливым девочкам знал весь институт; помещать рядом с ним симпатичную лаборантку было небезопасно. Колино донжуанство всегда выходило немного суетливым, поэтому я спросил снисходительно:
- Очень страшненькая?
- Жердь! Рост под два метра и костлява, как баба-яга.
- Где ты пронюхал?
- Ее уже в животнике видели: собаку колбасой кормила. Такие всегда собак любят. Пашка Кривцов, из биохимии, рассказывал. Смеялся, гад.
- Значит, будешь в соседних лабораториях браконьерствовать. Вспомнишь не раз Машеньку.
Машенька - это предыдущая лаборантка. Она поступила в институт и уволилась. С Колей у нее был легкий роман. Коля всегда заводит легкие романы, так что с его стороны - ничего удивительного, но и Машенька оказалась на высоте! Сколько молоденьких девочек рыдали и разочаровывались в жизни после Колиных набегов, а семнадцатилетняя Машенька взглянула на него со взрослой мудростью и принялась веселиться, ничуть не принимая Колю всерьез. По-моему, в глубине души он был уязвлен - недаром же он однажды расхвастался, будто женщины чувствуют в нем демоническое начало. После этого я пытался прозвать его Демоническим Началом, но не приклеилось: слишком сложно.
Коля пошел побродить по отделам, а я сел за машинку выстукивать статью, которую через неделю надо было представить и. о. Павлова. Настоящая фамилия нашего заведующего отделом - Меньшиков, но когда-то он был и. о. в отделе физиологии им. Павлова и по рассеянности однажды расписался: "и. о. Павлова" - так его навек и перекрестили. Впрочем, в прозвище есть и подтекст: общепризнано, что наш и. о. не то что условных рефлексов - самого скромного велосипеда не изобретет. Ну и мы под его руководством вряд ли блеснем. А что делать? Жалобу писать? С формулировкой "бездарен" еще никого, кажется, не сняли. Вот если бы он совершил какую-нибудь скандальную глупость, тогда еще может быть, но и. о. Павлова по-житейски умен и потому старается вообще поменьше совершать - сдаем в год минимум статей, и все того сорта, которые двигают науку не вперед, а вбок. Вносим свою каплю во всемирный потоп информации. Так что когда при мне говорят об этом знаменитом потопе, мне смешно: потоп статей, которые пишутся для диссертаций, - это есть, а информации - информации в них не больше, чем золота в морской воде: содержаться-то содержится, но попробуй добудь!
Итак, я выстукивал вполне пристойную научную статью. Кандидатская была на мази, и теперь мой вклад в электрофизиологию должен был стать достоянием заинтересованных коллег. Латинизированные фразы, нафаршированные суффиксами "ация" и "ентность", усыпляли; два абзаца, в которых содержались отчасти свежие мысли, наш и. о. вычеркнул в зародыше, в черновике, поскольку они могли вызвать нежелательную дискуссию на защите; он же заменил все мои "потому что" на "ввиду того что" - и теперь печатаемый текст никаких эмоций у меня не вызывал. Зато мне нравился сам процесс: ткнешь пальцем, и обязательно выскакивает та самая буква, которую заказывал; еще несколько тычков - и уже слово, да так ровно, прямо как из типографии. В напечатанном виде строчки казались значительнее, умнее, появилась неожиданная солидность - все равно как если переодеть человека из замасленной спецовки в черный костюм, да очки, да желтый портфель в руки - и хоть сразу начальником сажай!
Печатаю я медленно, двумя пальцами, так что удовольствие грозило растянуться надолго, но тут открылась дверь - и я сразу понял, что это новая лаборантка.
Словесный портрет оказался точным. Двух метров в ней, правда, не набиралось, но сто восемьдесят пять - наверняка, а для женщины и это "гораздо слишком", как выразился однажды наш и. о. (его вообще одно удовольствие слушать!). Сто восемьдесят пять - и никаких поперечных размеров, одни продольные. Я взглянул, пожалел ее мимоходом, но тут же отвернулся, стукнул по клавише, еще, еще - и у меня выстроилось слово "ирритация"; с суффиксом "ация" я так сроднился, что выстукивал его уже четырьмя пальцами, как заправская машинистка.
- А Меньшиков у себя?
Я с неудовольствием оторвался от машинки.
- Здравствуйте.
- Чего "здравствуйте"? Я же спросила: Меньшиков у себя?
- А мне послышалось, вы вошли и сказали "здравствуйте".
Она небрежно дернула головой.
- Забыла. Подумаешь. Так у себя шеф?
Сейчас все кому не лень говорят "шеф" - и в смысле "шофер", и в смысле "начальник". Поэтому меня это слово раздражает. И добро бы кто-то из своих говорил, а то едва появилась - и "шеф". А надо бы хоть для первого раза по имени-отчеству: Борис Григорьевич. Приработается, тогда пожалуйста. Я сам нашего и. о. не уважаю, но эта долговязая девица еще не имела опыта, дающего право не уважать его; своим небрежным тоном она сейчас унижала весь отдел, который олицетворялся для нее нашим и. о. Поэтому я ответил очень сухо:
- Борис Григорьевич вышел. - И снова уткнулся в машинку.
Пусть первая представляется, если хочет.
- Дайте я быстро отстукаю. А то смотреть жалко.
Не успел я рта открыть, как она уселась напротив, повернула к себе машинку.
- Ну… "ирритация подкорки". Диктуйте дальше.
Немного стыдясь своего стиля, я начал диктовать - а что делать? - не вырывать же машинку. Печатала она хоть и быстрее меня, но не так уж блестяще; когда она самоуверенно потянула к себе машинку, я подумал, что сейчас выдаст двести знаков в минуту. Но зато к делу относилась серьезно и текст мой воспринимала как должное. Я приободрился и стал диктовать увереннее.
Минут через пятнадцать вошла Галя, третья жительница нашего кабинета. Галя внутренне очень серьезная женщина, хотя с первого взгляда этого и не скажешь: держится весело, охотно слушает анекдоты типа "пришел домой муж…". Но даже Коля не решается к ней подступиться. Кроме того, она - СНС, старший научный сотрудник, и, когда и. о. Павлова уезжает, начальствует за него. Мы с Колей в такие дни наверстываем пропущенные фильмы, благо существует понятие "внутригородская командировка".
- Не успела девушка появиться, уже запряг. Эксплуататор ты, Лешка. Всех на себя ишачить заставляешь.
Это она просто подначивала: диссертацию я сам себе соорудил. А ишачить Гале действительно приходилось, только не на меня, а на одного заочного аспиранта (мы его за нахрапистость прозвали Пиратом). Пирата ей навязал и. о. - по каким-то расчетам ему был выгоден аспирант из дальних краев (Пират работает на Камчатке). И теперь они пишут совместные статьи, причем Галина часть соавторства составляет четыре пятых. Из-за чрезмерной воспитанности она не решается сказать Пирату того, что о нем думает. Единственный протест, на который она решается, - выслать статью с месячным опозданием. Так что тема эксплуатации ей близка.
- Ничего особенного. Просто девушка приступила к работе.
- Она не к тебе, а к энцефалографу приставлена. Вы ведь новая лаборантка?
- Да. Только он не эксплуататор. Не тот кадр. Я сама. Противно, когда не умеют. Вроде как заикаются.
Я был глубоко уязвлен: "Не тот кадр!" И кто бы говорил!
- Как вас зовут?
- Жанна.
Да уж, имя самое подходящее!
- Вы на энцефалографе когда-нибудь работали?
- Да, я полгода в больнице в таком же кабинете совмещала. Сама и профилактику делала. Я раньше в радиокружке занималась. У меня дома цветной телевизор, сама собирала.
Мы поняли, что новая лаборантка - настоящий клад. На машинке печатает, цветные телевизоры собирает! Я больше на нее не дулся. Да и смешно дуться, когда она сама забыла, что сказала.
- Ты наверное, в баскет играешь?
Это Галя всех лаборанток и уборщиц - на "вы", а я сразу тыкаю.
- Играла раньше. За "Буревестник".
- Чего бросила?
- Астма. Чуть пробегусь - и сдыхаю.
- Рано заработала.
- Заработаешь. Я курю с одиннадцати лет.
Галя в ужасе всплеснула руками:
- С одиннадцати! Да кто же вам позволил!
- А чего мне позволять. Сама.
- Ты их, что ли, не знаешь? Обезьянничают, - я не считал нужным стесняться.
- Я не обезьянничала. Мне пришлось. У меня брат диплом писал, руки все время в краске, так я ему сигареты раскуривала и в рот совала. Вот и втянулась.
- Значит, брат идиот.
- Брат не идиот. Он - курильщик. Ему без сигарет диплома было не написать.
- Ты не виновата, брат не виноват, никто не виноват, а ты играть не можешь.
Я сам когда-то играл в водное поло, да и сейчас в бассейн хожу, так что кое-какая форма держится, и мне всегда досадно, если может человек играть и бросает по своей глупости.
- Никто и не виноват. Судьба.
Слово "судьба" Жанна произнесла необыкновенно важно.
Галя решила переменить разговор:
- Вы на каком энцефалографе работали, Жанна? У нас "Галилео". Освоите?
- Фуфло ваш "Галилео". Надо на "Альваре" работать, - убежденно сказала Жанна.
Мы сконфуженно замолчали. Тут кстати появился и. о. Павлова. Вообще-то ему редко удается что-то сделать кстати.
- Это что за посетительница? Ах да, мне говорили. Ну пройдите ко мне, познакомимся.
Он увел Жанну к себе в кабинет, и мы вздохнули с некоторым облегчением.
- Напористая девица, - то ли с осуждением, то ли с завистью сказала Галя.
Я повернул к себе машинку и продолжил увлекательное выстукивание.
Жанна вернулась минут через двадцать.
- Ну как? - вяло поинтересовался я.
- А, телегу задвигал: приходить вовремя, посторонними занятиями не отвлекаться, решать вопросы учета. Я ему: если "Альвара" не можете, так хоть машинку купите электрическую. Фирма-то богатая. На вашей только заявления в собес печатать. А он только глазками моргает: "Нужно всесторонне изучить вопрос, чтобы правильно решить вопрос о частичной переукомплектации".
Мы засмеялись: похоже на и. о. Но самое смешное, что через месяц действительно появилась новая машинка. Электрическая. Она часто ломалась, и Жанна могла беспрепятственно утолять на ней свою любовь к технике.
А с Колей она, к моему удивлению, подружилась. Он сразу отмел самую мысль о присутствии в ней женского начала и стал относиться к ней как к приятелю. После ухода Машеньки Коля пытался приударить за Изольдой Федоровой, признанной институтской красавицей, но, по слухам, безрезультатно.
А вот Гале Жанна выказывала деспотическую преданность: свирепо кричала в телефон, что ее нет в лаборатории (до прихода Жанны Галю изводили телефонные звонки: она в месткоме культсектор); ездила вместо нее за путевками в экскурсионное бюро, стояла в очереди за курами в буфете, вербовала среди знакомых испытуемых по Галиной теме (Галя много лет изучает стресс в электрофизиологическом аспекте). За все это Жанна считала себя вправе разговаривать с Галей капризным голосом и называть ее Гномом - за шапочку с помпоном и, как важно объясняла Жанна, "за внутреннюю сущность".
В один прекрасный день на горизонте появился Пират. Он приехал в свой длинный дальневосточный отпуск, чтобы полностью и окончательно добить все дела с диссертацией. Он вошел, сильный и бородатый, пожал нам с Колей руки, шаркнул перед Галей туфлей сорок седьмого размера и преподнес ей две хризантемы. Жанна видела Пирата первый раз и взирала с полным одобрением: во-первых, он был ростом с нее, а во-вторых, ей нравилось, что он дарит любимой начальнице цветы - от нас с Колей такого не дождешься.
- А я уж совсем от вас вестей заждался, Галина Петровна. Сижу там среди эскимосов и жду. Конечно, где вам, столичным, нас, медведей, помнить.
Галя съежилась, а он продолжал благодушно:
- Тут я свою часть набросал. Осталось вашу, ну и объединить все, чтобы неразрывное целое получилось. - И он положил на стол три небрежно исписанных листка.
Кажется, Жанна начала что-то понимать. Теперь она смотрела на Пирата как собака, которой очень хочется укусить неприятного гостя, да хозяин не разрешает.
- Борис Григорьевич уже договорился, что статью в бехтеревский сборник берут, - торжествовал Пират.
- А чего она за вас делать должна? - все-таки решилась укусить Жанна. - Вон садитесь за машинку и пишите сами. Как раз вчера починила.
Пират будто только что заметил Жанну:
- Какая у вас девчушка появилась! Сразу видно, бедовая.
- Я не девчушка. А чего вы к Гномше пристаете со своей работой?
- Не со своей, а с ее. Значит, договорились? - И Пират поспешно ретировался.
Галя долго ругала Жанну, но та упрямо повторяла:
- Так ему и надо… Следующий раз еще не то скажу!
На другой день, оценив новое влияние в коллективе, Пират принес Жанне огромную плитку шоколада.
- Японский. У нас рыбаки привозят.
Но Жанна была неподкупна:
- Девицам своим носите. А я, кроме селедки, другого шоколада не ем.
Пират оставил шоколад на Галином столе и сообщил мимоходом:
- Так я сегодня в Сухуми улетаю недели на три. Надеюсь, когда вернусь, будет закончена… ваша часть. Я уже и Борису Григорьевичу пообещал.
Сказал и исчез.
На следующий день с утра Галя со вздохом достала ворох энцефалограмм, которые были сняты для Пирата. Их набралось штук двадцать (смехотворно мало для научного обобщения, но Пират сказал: "Обойдется, другие еще меньше в статистику берут!"). Каждая энцефалограмма длиной метров пять и шириной почти со стол. Этой бумаги хватило бы на оклейку порядочной комнаты.
Жанна неистовствовала:
- Работу ему?! Степень?! А трубу от крейсера он не хочет?! Тряпка вы! С вами каждый все, что захочет, сделает. Сожгу вот сейчас эту труху - пишите тогда!
Мы с Колей поощрительно смеялись. Жанна схватила бумажные простыни и грудой накидала на пол. Галя не сопротивлялась: она не принимала Жаннины угрозы всерьез, и ей тоже хотелось на минуту представить, что сгорают эти нахальные бумаги. Даже когда Жанна щелкнула зажигалкой, мы не верили, что это всерьез: давно известно, что в солидном институте посреди комнаты костры не разжигают. Но Жанна бестрепетно сунула синий огонек в самую середину кучи. Бумага вспыхнула. Мы смотрели, как завороженные. Живой огонь всегда красив, а этот вдвойне: на наших глазах происходило то, о чем каждый мечтал, но на что никто не решался. Огонь охватил уже весь ворох.
- Тушить! Бумага же кругом!
Тут мы вспомнили о своих диссертациях. Я колотил огонь спинкой стула. Коля таскал кружкой воду. Галя от страха вскочила на стол.
- Что мы ему скажем? - кричала она сверху. - Все погибло! Что я ему скажу?!
- Сарабанда ты! - орал я на Жанну. - Мезозухия! Синекдоха короткохвостая!
Я выкрикивал мало кому известные слова. В тот момент не играло роли, какое значение записано для них в словарях. Важно, что они звучали устрашающе. И в то же время в них слышалось подспудное восхищение.
Распространиться огню мы не дали, но от материалов к диссертации осталась груда пепла. Пепел летал по комнате, садился на столы, на лица. Я открыл форточку. Галя плакала.
- Ну чего вы, Гномша? Я же как лучше.
Галя не отвечала.
- Гном, ну хватит. Гно-ом!
- Да отстаньте вы! Совсем девка с ума сошла! Ну что я теперь ему скажу? Не вам говорить, а мне!
- Могу я сказать.
- Что вы скажете? Что делаете, что хотите, а я ничего не значу?!
Тут и Жанна заревела. Всхлипывая, она мыла пол, а Галя полдня просидела молча, глядя в окно. А потом начала подбирать подходящих испытуемых для Пирата. К его возвращению с юга дефицит был восполнен и статья написана; он так ничего и не узнал.
- В воде не тонет и в огне не горит, - с ненавистью сказала Жанна. - И все из-за таких, как вы! А потом будете носом крутить: "У нас кандидатская ничего не значит, любой дурак защитится".
- Так и есть, - отозвалась Галя. - Вы думаете, что-нибудь изменится, если вы одного потопите?
- Такие их и разводят!
После Жанниного бесполезного подвига я стал называть ее Синекдохой.
- Я не Синекдоха! - закричала она тем же капризным голосом, каким разговаривала с Галей. - Почему я Синекдоха?
Я не мог объяснить почему, но чувствовал, что сказано точно. И мне нравилось ее поддразнивать.
- Конечно, Синекдоха. Притом Короткохвостая.
- Не хочу быть Синекдохой! Гно-ом, чего он меня обзывает?
- Да бросьте вы… - Галя поискала слово и, повернувшись ко мне, выговорила неумело: - Бросьте бочку катить.
- Вовсе он не бочку катит! Ничего вы не понимаете. Да ну вас, смеетесь вы все надо мной. Злодеи! Уеду от вас.
И Жанна действительно уехала - в экскурсионное бюро. Без нее в лаборатории стало тихо, чинно и пустовато. Работать не хотелось, и я пошел в буфет.
В буфете я стал в очередь за красавицей Изольдой Федоровой. Она мне обрадовалась.
- Слушай, Леша, расскажи, что у вас там случилось с этим симпатичным аспирантом-заочником? - Я не удивился, что она знает: у нас в институте всегда все всё знают… - Я его на днях встретила, он какой-то растерянный, говорит: на меня нападают!
- Мало на него нападают. Присосался, как клещ.
- Ну а что ты хочешь? Хороший мальчик, что еще надо? И кто бы мог себе позволить, но не эта ваша… ну новая, забыла, как ее… При ее внешности надо вообще рта не раскрывать.
Я смотрел на Изольду Федорову. Красивая, ничего не скажешь. Такую не стыдно в витрине на Невском выставить. Но больше минуты на нее смотреть не хотелось: надоедало. Она всегда была невозмутима, эта красивая Изольда, как будто бережно несла свою красоту, все время боясь ее расплескать, и поэтому не могла отвлекаться ни радостью, ни грустью, ни восторгом, ни гневом. Разве можно сравнить с Синекдохой! Конечно, красавицей Жанну не назовешь, но смотреть на нее куда интереснее: каждое настроение проявляется на ее лице так откровенно, что ее поймет без переводчика любой иностранец.