На другой день, когда я утром вошел в лабораторию, я сразу увидел Жанну. Коля сидел на месте, и Галя тоже, но они оставались где-то на краю поля зрения, а по-настоящему я видел только ее.
- Доброе утро всей честной компании. Привет, Синекдоха.
- Доброе утро.
Раньше она говорила "здравствуйте", но сегодня не могла уже выговаривать во множественном числе, а сказать "здравствуй" еще не решалась. После этого полдня мы ни о чем не говорили. Оба усиленно работали. Даже слишком усиленно. А потом я сел за машинку, и тут Жанна решилась:
- Давай я тебе попечатаю.
Коля преувеличенно высоко поднял брови.
- Давай, Синекдоха, попечатай, - ответил я как ни в чем не бывало.
Самое трудное всегда - первый раз. Потом пошло легче:
- Тут у тебя неразборчиво… Латынь потом сам впишешь.
Коля едва дождался, когда Жанна зачем-то вышла:
- Что сей сон значит, старик?
- Все нормально. Мы почти ровесники, а я ее зову на "ты". По-барски выходило. Я ей вчера и сказал.
- Насчет ровесников загибаешь. Ты лет на десять старше.
- По привычке себя молодым считаю.
- И как вы оформили соглашение? На брудершафт пили?
- Почему бы нет?
- Конечно, почему бы? В худшем случае с лестницы свалишься. Со стремянки.
Ну не драться же. Я пожал плечами.
А в конце дня случилось событие. Неожиданно вошел Рыконд. С ним обычно свита ходит, а тут один зашел, постоял посреди комнаты, хмыкнул. Все выжидающе молчали.
- Тут у вас лаборантка есть. Жанна Гетманская. Покажите-ка мне ее.
Жанна бестрепетно вышла вперед.
- Ну, я.
Наш и. о., при первых звуках начальственного голоса выбежавший из кабинета, схватился за голову.
- Жанна! Так не говорят с директором! Что за "ну"?!
- Оставьте, Борис Григорьевич, - отмахнулся Рыконд. - Очень мило даже. Чувствуешь пульс времени. Как это вы писали: "К вопросу о компрессионных сапрофитах"?
- Компроморфных секрефитах, - неумолимо поправила Жанна.
- Значит, мне неправильно передали. Ну да у вас еще лучше, осмысленнее.
- Это я писал, а не она. - Не хотелось мне вылезать с таким признанием, ну а что оставалось? Хочется себя человеком чувствовать, а не трусом.
- Да, да, вы писали, она относила. Как у классика: "Отец, слышишь, рубит, а я отвожу". Ишь ты, какой тут у вас мужичок-с-ноготок.
Коля фыркнул.
- Какой есть, - сказала Жанна. - С вами местами не поменяюсь. Хотя, конечно, тоже экономия: костюмы в детском отделе покупать.
Наступило такое молчание, что у меня прямо-таки уши заложило. Сказано было вдвойне точно: мало того, что ростом Рыконд со среднего теперешнего шестиклассника, но еще и курточки он носит совершенно детского покроя.
Рыконд посмотрел так, словно марсианку увидел.
- Ишь ты, весело живете! - с какой-то петушиной интонацией проговорил он, повернулся и вышел.
В последний момент он мне показался похожим на Суворова: такой же маленький, жилистый и вихрастый.
- Ну все, Жанна, ты погибла, - с удовольствием сказал Коля.
Он ничего против Жанны не имел, просто он единственный ничуть не был замешан и потому мог наблюдать всю сцену с максимальным комфортом.
- Жанна, как можно, это же директор! - возопил и. о. Павлова.
- А пусть не издевается. "Мужичок-с-ноготок". По работе пусть что хочет говорит, а в остальном мы равны, хоть бы он трижды академиком был!
Она ушла в комнату, где стоял ее энцефалограф, грохнув за собой дверью так, что из стены кнопки посыпались и Колин любимый портрет Пенфилда упал на пол.
- Что с ней делать? Ну что с ней делать? - в отчаянии повторял наш бедный и. о., бегая из угла в угол. - Ей-то что, она меня подводит и вас. Скажут, вопросы воспитательной работы недостаточно вдумчиво решаются.
- Вы думаете, Рыконду не понравилось? - усомнился Коля.
- Он ушел в бешенстве! Я-то знаю.
- Он женщинам многое прощает.
- Хорошеньким… Что будет! Что будет! - и наш и. о. скрылся в своем кабинете.
Через полчаса вернулась Жанна, села к Галиному столу:
- Ох, все ругаете, ругаете…
И. о. больше не заглядывал. Подозреваю, что он Жанну просто боялся.
Мы не сговаривались, что пойдем вместе домой. Просто, когда подошло время, стали одеваться, почти не глядя друг на друга: я надел куртку, Жанна - пальто, я - берет, Жанна поправила шарф (она упорно ходила без шапки), я взял портфель - и мы вышли одновременно. По лестнице спускались, как будто случайно шли вместе, а на улице я сразу взял ее за руку.
- Ты не боишься, что поссорилась с Рыкондом?
- А чего мне бояться? Я в лаборатории самая свободная. Вы все от него зависите: может на конкурсе не пропустить, защиту испортить, а я кто? Кричать я лучше его умею.
- Тоже правда. Получаешь диплом - теряешь независимость.
- Я за тебя боялась: тебе-то он может подгадить. Я буду все на себя брать, а ты не встревай, ясно?
- Что ж я буду за тебя прятаться? Неудобно.
- Неудобно, когда сын на соседа похож. А тут трезвый расчет… Куда пойдем?
Она изо всех сил старалась держаться уверенно. Спросила таким тоном, точно само собой разумелось, что мы должны куда-нибудь идти вместе.
- Знаешь что: поедем на автомобильчиках кататься!
И осуществилась моя давнишняя мечта. Свою художницу по тканям я почему-то стеснялся позвать в аттракционный зал кататься на электрических машинках: боялся, что сочтет такое занятие вульгарным! С ней я больше по выставкам ходил.
Сначала за руль сел я. Любовь к автомобилям у меня наследственная, и я сносно вожу, но отец не дает мне свою машину:
- Вот женишься, оформлю доверенность. А пока не рискую. Жена хоть в руках держать будет, а теперь станешь со своими девицами раскатывать - до добра не доведет, разобьешься.
Я открутил свои три минуты чисто: ни с кем не сталкивался, аккуратно обгонял на виражах. Едва время кончилось, Жанна закричала:
- Теперь я хочу рулить!
Мы снова заняли очередь.
Жанна правила порывисто, била резиновым боком другие автомобильчики, влезала в заторы. Я пытался ей помочь, но она кричала:
- Сама!
Мы вырвались из очередного затора и понеслись по прямой. Впереди в красном автомобильчике ехал отец с маленьким сыном, белая макушка мальчика едва поднималась над сиденьем. Вдруг папаша резко развернулся и пошел прямо нам в лоб. Жанна растерялась. Я в последний момент крутанул руль, но почти не успел ослабить удар. Мы столкнулись амортизаторами, отлетели и снова столкнулись. Малыш заревел, из носа у него лилась кровь: стукнулся о панель.
- Ах ты паразит! - кричала от бортика мамаша. - Только выйди!
Время кончилось, ток выключили. Плачущий мальчик бросился к матери, а папаша устремился в противоположную сторону.
- Я не виновата, - повторяла Жанна, - я сама коленку разбила.
Чулок у нее был порван, и наливался здоровый синяк.
- Дурак какой-то: развернулся и на таран пошел. Сам и виноват. Я же не знала, что он таранить будет.
- Ты не виновата, никто и не говорит.
- Да, а вдруг они думают, что я нарочно стукнула?
- Кто ж думает. Ведь не ты развернулась, а он.
- Все равно. Ребенок-то у них нос разбил.
- У нас просто не было ребенка. Был бы у нас, тоже разбил бы.
Жанна замолчала.
Мы вышли на улицу. Темнело, так что разбитая коленка почти не была видна. Мы инстинктивно повернули в сторону, противоположную той, откуда пришли. Улица вывела нас к Гавани.
В полумраке у причала вырисовывался белый теплоход, такой же, как на курортных открытках. Странно было видеть нарядный летний корабль у заснеженного пирса. И откуда такой приплыл запоздалый?
- Хорошо бы сейчас на Таити сплавать, - вздохнула Жанна.
- Или хотя бы в Сочи, - мой голос звучал более трезво.
- Я ужасно люблю, когда тепло.
- И я. Я иногда думаю: а что, если попытаться в Сухуми перевестись. Там родственный институт. И знаменитый обезьянник.
- Чего ж ты до сих пор здесь сидишь?
- Остепениться нужно сначала, а то - с чем поеду?
В глубине души я в это не верил. Слишком я прирос к Ленинграду: друзья, родители, театры, сам город. Но приятно было на минуту почувствовать, что все в моей власти, захочу - и буду жить в теплых краях. И от одной мечты уже становилось теплее. А с Жанной особенно хорошо было об этом говорить, потому что звучало так, будто мы обсуждаем планы нашей будущей жизни и планы сходятся.
Мы смотрели друг другу в глаза. Глаза приближались, становились все больше. Жанна смотрела строго и отрешенно.
Губы у нее оказались жесткие, неумелые - но такого восторга я еще не испытывал. Может быть, все дело было в ее взгляде: он стал испуганным и благодарным, сердитым и беспомощным. И тут я понял, что у нее никогда никого не было. Эта мысль меня поразила. Впервые я поцеловал нецелованные губы. Каким же с ней надо быть нежным и бережным!
Потом Жанна отвернулась.
- Мы нехорошо делаем.
- Ну что ты! Почему?!
- Нехорошо. Потому что ты просто так.
Она все время помнит, что не похожа на штампованных красоток! Наверное, уже решила про себя, что счастье не для нее. У меня горло сдавило от нежности.
- Я ведь правда тебя люблю, Синекдоха.
Минуту назад я не знал, что скажу это. Слова вырвались сами собой. И сразу я ощутил громадное облегчение: вдруг понял, что до последнего момента колебался, бессознательно взвешивал "за" и "против", а теперь слово сказано и назад пути уже нет.
Я знаю, что в это трудно поверить, но тем не менее это так: только что я первый раз в жизни сказал: "Я тебя люблю". Обходился взглядами, объятиями, поцелуями, а если вопросы: "Ты меня любишь?" - становились слишком настойчивыми, отвечал: "Что ж ты, сама не видишь?" Но святых слов произнести не мог, что-то мешало. И потому сейчас, когда они наконец вырвались, такое же было чувство, как у немого, который вдруг заговорил!
Жанна смотрела доверчивыми, как у олененка, глазами, и я был счастлив вдвойне: своим и ее счастьем.
На другой день в лаборатории мы говорили только об одном: что сделает Рыконд? Обрушит ли громы на Жанну?
- Он не мелочный, - сказала Галя. - Наш и. о., тот бы припомнил. Затаился бы, улыбался, а потом припомнил.
- Что-нибудь другое Рыконд забыл бы, но не такое, - рассуждал Коля. - Самое страшное сказать мужчине, что он невзрачный. Лучше уж сказать, что бездарный.
Жанна была спокойнее всех:
- Забудет - запомнит… Веники это все. Что он может сделать? Я член профсоюза и взносы плачу регулярно.
И. о. Павлова тоже был озабочен. Выглянул из своего кабинета, сообщил:
- Если поставят вопрос, буду на инфантильность ссылаться. Совсем ребенок еще, хоть и вымахала. Вопросы акселерации сейчас остро стоят, нужно на общесоциальную проблему напирать.
Мы с Жанной почти не разговаривали. Только переглядывались. Она скажет что-нибудь техническое: "На шестом канале надо фильтр переключить…" или: "На гипервентиляции дельта пошла…" - а посмотрит так, будто говорит: "Сегодня ты меня опять поцелуешь".
Долгожданное событие произошло после обеда. Зазвонил телефон. Трубку сняла Галя.
- Алло?… Да… Хорошо, Сергей Павлович… Вас, Жанна.
Как Жанна ни храбрилась раньше, все-таки она переменилась в лице.
- Да?.. Могу… Хорошо, Сергей Павлович.
Жанна повесила трубку.
- К себе вызывает. - И пошла к двери.
Я встретился с ней взглядом. Она смотрела отчужденно, в глазах не было воспоминаний о поцелуях.
- Ни пуха! - кричали мы вслед. - Не робей! Выше нос!
Жанна ушла. Работать было невозможно.
- Ей и правда ничего не сделаешь, - сказал Коля. - Вот нам!..
- Интересно, нас тоже вызовут? - Галя посмотрелась в зеркальце, достала тушь и кисточку для ресниц. - Надо было еще раз сговориться, чтобы хором говорить, когда по одному вызовут, а мы протрепались.
Минут через сорок Жанна вернулась. Первый взгляд был мне, и я сразу понял, что все в порядке.
- Ну что?
- Фуфло!
- Что говорил?
- Советовался, покупать ли новый энцефалограф. Ему "Кайзер" предлагают. Ну я и сказала, что "Альвар" лучше, но "Кайзер" тоже сойдет.
- И все? А про секрефиты?
- Про это ни слова.
- Чего это он с тобой советовался? - обиделся Коля. - И. о. для таких вопросов есть, мы на худой конец.
- Правильно советовался. Работать-то мне: вы тут все энцефалограф от кухонного комбайна не отличите. Вам только в готовых кривых разбираться.
Мы все тихо ликовали, так что никто не обиделся.
Темная вещь - психология. Когда я выдумывал компроморфные секрефиты, мне казалось, что получается хорошая шутка, а сейчас я, пожалуй, понимал и. о. Павлова и удивлялся: чего это я с высоким начальством шутить вздумал? Разыгрывал бы Колю - весело и без последствий!
Да, я уже понимал и. о. А что, если я вообще скоро стану точь-в-точь таким, как наш бедный и. о.? Что, если мои теперешние шутки просто от молодости (несколько затянувшейся)? Грустное предположение.
Когда мы вышли из института, я спросил:
- И действительно ни слова про это дело?
- Ни слова.
Почему-то мне казалось, что Жанна не договаривает, но она упорно повторяла:
- Ни слова, будто и не было ничего.
Ну, ни слова, так ни слова. Значит, пронесло окончательно!
- Слушай, Синекдоха, у тебя же цветной телевизор! Пойдем к тебе хоккей смотреть. Я никогда не смотрел по цветному.
Жанна покраснела.
- Я тогда соврала. Нет у меня никакого цветного.
- Ну, пойдем черно-белый посмотрим. А зачем врала?
- Не стоит черно-белый. У меня мама дома. Будет все время чаем поить и о болезнях рассказывать.
- Ну ладно, пойдем в кино. А зачем врала все-таки?
- Назло. Вы на меня так смотрели, точно к вам кикимору болотную прислали. Я и блефанула сразу. И не очень я соврала: в энцефалографе я хорошо разбираюсь, это уж точно, а без цветного телевизора вы бы не поверили.
- Я ж говорю, что ты Синекдоха. А ты еще отпиралась.
Я тоже не очень стремился знакомить Жанну с родителями. Но знакомство все-таки произошло. Случайно. Впрочем, ничего удивительного, что однажды мы встретились в театре: мамины заказчицы всегда готовы устроить ей контрамарку, и для нее поход в театр - не событие, о котором надо оповещать заранее. Она в театр как в магазин ходит.
Столкнулись мы в фойе во время антракта. Мама издали заулыбалась, но потом улыбка сменилась удивлением. Подчеркнуто задрав голову, она посмотрела на Жанну. Взгляд она отвела сразу же - она слишком воспитанна, чтобы устраивать длительные демонстрации, да и незачем: она умеет жалить мгновенно.
- Познакомьтесь, пожалуйста, - вынужден был представить я. - Жанна. Моя мама.
- Ядвига Антоновна, - пояснила мама, протягивая руку. Ее акцент был заметнее, чем обычно.
Жанна робко пожала мамину ладонь.
- О, я рада с вами познакомиться, Жанна. Будто нарочно. У одной актрисы брат - ты, Леша, ее хорошо знаешь, я про Аллочку говорю…
Не так уж я хорошо ее знал: так, формальное знакомство. А мама зачем-то напирала на ее имя с излишней многозначительностью.
- …так вот, у Аллочки есть брат, он волейболист или что-то в этом роде… Он только вчера мне жаловался, что не может познакомиться с хорошей девушкой. Очень положительный молодой человек… Не сердитесь, что я так откровенно, я ведь из лучших чувств. - Мама окинула Жанну взглядом, словно любуясь, и добавила: - Вы были бы такой красивой парой.
Жанна посмотрела на меня, словно спрашивая: твоя мать всегда так шутит? Я отвел глаза.
- Спасибо, мне ни к чему, - просто сказала Жанна.
- Леша его тоже знает. Ты ведь его знаешь?
- Знаю, - промямлил я.
- Серьезный мальчик, не такой ветреник, как мой сын. Я его обязательно приглашу к нам, а Леша позовет вас. О, не говорите, я знаю, в вашем возрасте многие девушки клянутся, что не выйдут замуж. Я, помню, и сама клялась… Но это быстро проходит.
- Я и не клянусь.
- Тем более. Мне будет приятно сделать доброе дело для двух таких симпатичных молодых людей. Вы мне сразу понравились. У меня легкая рука.
И, покровительственно улыбнувшись, мама поплыла дальше. Через минуту было слышно, как она целуется с какой-то дамой.
Я не смел посмотреть на Жанну. Если дословно записать этот разговор и прочитать в суде, ни один прокурор не докажет, что я предал Жанну. Логически придраться, кажется, не к чему. И все-таки я понимал, что предал. И она понимала. И я понимал, что она понимает.
Молча мы вернулись на свои места. Досмотрели спектакль. Пошли в раздевалку. Обычно мы в стороне пережидали очередь, а тут Жанна стала в очередь сразу, и я не посмел сказать: "Постоим здесь, пусть рассосется". Я подал ей пальто. Она оделась. Вышли. Я взял ее за руку, но она очень осторожно, точно боясь повредить мне пальцы, высвободилась.
- Не надо меня провожать.
- Но почему? Что случилось?!
Я ведь знал, что доказать мое предательство невозможно. Пусть попробует объясниться, я буду возражать, любые слова лучше, чем молчание. Лишь бы говорить! Я докажу, что ей просто показалось! Я докажу!
Но Жанна не стала объясняться.
- Просто не провожай. Не надо.
Ночью я сотни раз мысленно произнес то, что должен был сказать тогда в театре, когда мама с ласковой улыбкой мучила Жанну. Сотни раз! Но это не могло заменить тех трех слов, которых было бы достаточно, если бы сказать их вовремя.
На другой день Жанна держалась как обычно. Только когда подошло время уходить, вдруг замешкалась, стала копаться в нашей знаменитой машинке.
Через два дня снова позвонил Рыконд и вызвал Жанну к себе. Опять мы встретили ее возвращение дружным:
- Ну что?!
Она пожала плечами:
- Поговорили.
А наутро вбежал разгоряченный Коля и сообщил, что Жанну вчера видели с Рыкондом в "Баку". Когда мы случайно остались одни, я спросил:
- Тогда, в первый раз, он тебя тоже звал?
- Да. Но тогда я отказалась.
Раньше я всегда презирал ссоры влюбленных, сцены ревности. А сейчас я смотрел на Жанну, представлял рядом с ней Рыконда - какое было бы счастье устроить сцену, сказать что-нибудь ужасное, смертельно поссориться! Но я потерял право на сцены и ссоры.
А Коля переродился. Он теперь искренне приударял за Жанной. Одобрение Рыконда как бы наложило на Жанну высшую пробу в его глазах.
Но это еще была не сенсация. Сенсация грянула через полгода, когда Рыконд на ней женился. Для этого ему пришлось сначала развестись.
На первый взгляд это была смешная пара: она ведь на целую голову выше его. Но на второй взгляд становилось ясно, что с этой парой все в порядке. Оба они живые, вот в чем главное. Живые!