Что бы я делал без Антонины Ивановны?! Пока я записываю в карточку, она пишет рецепты. Мне остается только расписываться, да и то не всегда: в представлении Антонины Ивановны выстроилась иерархия лекарств - эфедрин она считает возможным подписывать сама, хотя и моей фамилией, а под отхаркивающей микстурой с термопсисом требуется моя собственноручная подпись.
Степан Аркадьевич записал в книжечку, чего и сколько раз принимать, и вышел такой же подтянутый, как вошел.
- Следующий к Бельцову! - прокричала Антонина Ивановна.
Дверь открылась почти бесшумно, из-за простынь показалась женская головка.
- Можно, да?
- Вы к Бельцову?
Ручка повертела номерок перед близорукими глазами.
- Да, тут что-то в этом роде написано.
Меня передернуло, но я сохранил радушную улыбку:
- Тогда пожалуйте сюда.
Дама вкрадчиво внесла свое молодое, но уже начавшее полнеть тело.
- Понимаете, доктор, грипп у меня, конечно, тоже, но не в нем дело.
Вступление не предвещало ничего хорошего.
- Талышева… Я так обрадовалась, увидев новую фамилию: может, хоть вы мне поможете.
Я сделал жест, означающий, что постараюсь, но всемогущ один господь бог.
А вот и карточка. Талышева Зинаида Павловна, 31 год, - а карточка пухлая и растрепанная, как у безнадежного хроника. Грипп, варикозное расширение вен… ангина… трофическая язва…
- Итак, что вас привело?
- Само собой грипп, но я уже тетрациклин принимаю, вы мне по гриппу только больничный дайте, и все. Я с вами хочу о другом посоветоваться: я замучилась со своими ногами.
- Я видел в карточке: у вас варикоз вен. Этим хирурги занимаются.
- Доктор, не отнимайте у меня последнюю надежду! Я уж не говорю о вашем поликлиническом хирурге, тот меня просто смотреть не хочет, с порога кричит: "Оксикортом мажься!" Но я и в больнице лежала, операцию перенесла: всю ногу исковыряли! Через год считайте - то же самое, будто не резали.
- Погодите, Зинаида Павловна, не волнуйтесь, давайте сначала кончим с гриппом. На что вы жалуетесь?
- Я же вам говорю: голова болит, кашляю, сморкаюсь.
- Температура?
- Тридцать семь и пять вчера было.
- Антонина Ивановна, дайте больной, пожалуйста, градусник.
Антонина Ивановна закипала. В сердцах она выдернула градусник из стаканчика с карболкой, стряхнула капли мне на рукав. Я поспешил перехватить у нее градусник и сам отдал Талышевой, чтобы Антонина Ивановна не дай бог не нагрубила как-нибудь.
- Вы, Зинаида Павловна, пока посидите за простыней, а я приму следующего.
- Но и так же ясно!
- Ну прошу вас!
- Пожалуйста!
Она удалилась, умудрившись хлопнуть за собой занавеской.
- Следующий к Бельцову!
Следующей оказалась моя повторная больная. Фамилии я редко запоминаю, но лицо и диагноз помню. Эта женщина прошлый раз меня поразила сочетанием молодого лица и старых рук.
- Здравствуйте, как ваш грипп?
- Выписываться пришла, доктор. Хватит. Конечно, слабость еще, насморка остатки, да ведь сейчас у всех насморк. Надоело дома.
Антонина Ивановна подтвердила авторитетно:
- Грипп такой в этом году: кашель и насморк долго держатся.
Выписываю я охотно. Большей частью без всякого осмотра: инстинкту пациентов доверяюсь. Выработался даже особый автоматизм выписки - в графу о к о н ч а т е л ь н ы й д и а г н о з ставлю: "Тот же", в графу п р и с т у п и т ь к р а б о т е с - соответствующее число. И вся операция завершена в тридцать секунд.
- Всего наилучшего!
- Спасибо, доктор.
- Следующий к Бельцову!
Из-за простыни показалась Талышева:
- Теперь можно?
- Нет-нет, еще посидите с градусником.
Антонина Ивановна вышла в коридор сортировать больных: кого-то усадила мерить температуру, и за простыней начался кашель; впустила двоих выписывающихся, с которыми я расправился столь же стремительно; кого-то отослала искать карточку. Распорядившись, она вернулась с низкорослым, очень светлым молодым человеком, почти альбиносом. Он у меня четвертый раз - живой укор моей неумелости. Между прочим, студент. Вначале у него был грипп, как у всех. Но насморк и прочее очень быстро прошли, а головная боль осталась и вот держится вторую неделю. Давал все ходовые болеутоляющие - без толку. Давление все время нормальное.
- Как ваша голова?
- Болит, доктор. Немного меньше, но болит.
"Немного меньше" - это он оправдывается: ему уже самому неудобно, что лечат его изо всех сил, а он не поддается.
- Пробовал с такой головой заниматься - ничего не лезет.
Головная боль тем плоха, что ничем снаружи не проявляется. Приходится брать на веру. И совестливые люди иногда стесняются на головную боль жаловаться: боятся выглядеть симулянтами.
- До гриппа вы головными болями страдали?
- Нет.
- Знаете что, проконсультирую-ка я вас у невропатолога.
Сказал - и гора с плеч. Невропатологи тоже с такими болями плохо справляются, но это их дело в конце концов. Пусть помучаются.
В предбаннике кто-то захлебывался кашлем.
- Значит, решено, - торжествовал я, - продлеваю вам на два дня справку, а послезавтра придете прямо к невропатологу.
Вообще-то я не люблю таким образом отделываться от больных - вероятно, по молодости: ведь, отправляя на консультацию, я как бы расписываюсь в своем бессилии. Может быть, это я под свою гордыню теоретическую базу подвожу, но я убежден: врач не должен признаваться больному в своем - увы, частом! - бессилии. Но еще хуже долго лечить без результата…
- Только послезавтра к невропатологу?
Надеется, что невропатолог ему с ходу поможет.
- Раньше нет номерков. Ну а пока попробую вам еще что-нибудь придумать.
- Может, ему цитрамону попить? - предложила Антонина Ивановна.
После недели головной боли прописывать цитрамон, который во всех аптеках без рецепта, было бы несолидно. И вообще, Антонина Ивановна поступила нетактично, пытаясь подсказать мне в сложном случае, да еще при больном.
- Дайте бланк, Антонина Ивановна.
Если я сам берусь за рецепт, значит, предстоит редкая пропись. Только вот что прописать? Почти все уже испробовано, а раздумывать некогда: за дверями еще человек пятьдесят. Сочинил микстуру из брома, люминала и кофеина типа бехтеревской. Не повредит наверняка.
- Пейте вот это по три столовых ложки в день.
- До еды или после?
Черт знает! Никакой разницы.
- Пейте после.
- Спасибо.
- Зинаида Павловна, заходите!
Талышева вошла, села и грустно улыбнулась, показывая, что прощает и не сердится. На градуснике оказалось тридцать семь и четыре.
- Пока сидела с термометром, еще хуже меня здесь обкашляли.
В предбаннике, как будто в подтверждение, раздался новый взрыв кашля.
- Что ж, разденьтесь, я вас послушаю.
- Доктор, вы хотите от меня отделаться, я вижу, но я вам все-таки покажу ноги.
В таких случаях надо быть неумолимым: мы, слава богу, не в тайге, где один фельдшер на сто километров, мы в благоустроенной поликлинике, наполненной всевозможными специалистами, и я, терапевт, даже слушать не должен ни о каком варикозе, тем более когда у меня такая очередь за дверью. Но участковый терапевт - прямой наследник универсального земского врача, и мне трудно бывает отказать в просьбе о помощи.
Я промедлил только секунду - Талышева уже спускала чулки.
- Ах, доктор, если бы мне только предложили на выбор, я бы даже на рак поменяла, честное слово! Тот хоть внутри, не видно. Вы не представляете, что это значит для женщины. Для меня зима - праздник, хожу, как все, в шерстяных чулках. А летом даже дочка спрашивает: "Мама, почему у тебя ноги непрозрачные?" С мужем иду, все кажется - он от встречных капронов глаз не отрывает. Юг раньше любила, Черное море… Она привычно, как бы даже равнодушно плакала, а я смотрел на изуродованные, перевитые синими узлами ноги молодой женщины. Я привык к страданиям, скрытым и явным уродствам, поэтому не отвернулся. Зрелище было грустным: хирурги тоже трофические язвы только лечат - вылечивают же редко. Оставалось только посочувствовать, но!..
Есть у меня знакомая, женщина весьма порывистая, так вот она мне рассказала, что какая-то ее дальняя родственница много лет мучилась такой же язвой, даже на лекциях ее студентам показывали как пример неизлечимости, - и вдруг один врач ее вылечил. Но врач этот, к сожалению, вскоре умер, не успев официально опубликовать свой метод… Есть что-то парадоксальное, когда врач скоропостижно умирает в сорок три года, что-то подрывающее самую идею медицины: если уж врач не может быть совсем бессмертным (что, если вдуматься, было бы только естественным), он должен по крайней мере доживать до глубокой старости и угасать, полностью исчерпав запас жизненных сил… Так вот этот врач скоропостижно умер - и это в какой-то мере заставляет меня скептически отнестись к его методу, - но что, если все-таки попробовать? Знакомая называла мне лекарство, которым он сотворил свое чудо. Но вот вопрос: могу ли я применить средство, о котором слышал из третьих и притом немедицинских уст? Могу я своей увлекающейся знакомой поверить или нет? Что мне сейчас с Талышевой делать?! Нет-нет, чужая поликлиника, где я недолгий гость - не место для экспериментов.
- Я ничего не могу тут сделать, Зинаида Павловна.
Она вытерла глаза, натянула чулки, на секунду прикусила губу и вышла - такая же пикантная, как входила.
- Образованная, должна понимать, к какому врачу идти. - Это Антонина Ивановна.
- Давайте, Антонина Ивановна, кто там с кашлем.
Вошла девица. Есть такие - они не могут породить ни малейшей платонической мысли. Взгляд затуманен, груди и ягодицы сверхъестественно торчат, бедра при каждом шаге взывают. Не знаю, как для кого, а для меня они на приеме целое испытание, потому что даже болезнь не может заглушить исходящего из недр их существа мощного зова плоти.
- Полюбуйтесь, Михаил Сергеевич: у этой девицы тридцать восемь и три.
Полюбовался. На вошедшей черные чулки, канареечное шерстяное платье в обтяжку, над платьем большие губы, крашеные глаза, рыжая от хны челка.
Девица стесняется и кашляет.
- С ума сойти! Да вы нас извести хотите, милая девушка! Внизу нарочно красный плакат висит: если у вас температура, врач с радостью придет к вам на дом. Теперь вот Антонина Ивановна заболеет от ваших вирусов. Так и в истории болезни запишу: "Всех обкашляла".
Совершенно ясно, что грипп, но, по правилу, нужно ее осмотреть, и я этому правилу подчиняюсь. А может, заодно и пневмонию выслушаю? Чего это мне все так ясно стало?!
- Раздевайтесь, пожалуйста. - Я подчеркнуто равнодушен.
Пока я заполняю карточку, за спиной шелест одежд.
- Готово?
Девушка стояла, придерживая ажурную тряпочку у груди как последнюю защиту. Я мягко, с сочувствием на лице, отвел ее руку. Взялся за стетоскоп. Сердце стучало, как будильник. В легких чисто.
Грипп.
- Пишите, Антонина Ивановна: тетрациклин, эфедрин, термопсис, больничный.
- Мне можно одеваться?
- Да-да, конечно. И смотри, еще раз в таком заразном виде сюда явишься, этой трубкой выпорю.
Девица хихикнула.
- В аптеку есть кому сходить?
- Есть.
- Тогда марш домой и не заходи никуда.
- До свидания, доктор.
- Всего наилучшего.
Призывно вильнув задом, девица исчезла.
- Следующий к Бельцову!
Ровный шум, все время просачивавшийся из коридора, стремительно возрос.
- Он не стоял!!
- С-стоял я!
- Не пускайте!!
- Ч-час с-сижу!
Антонина Ивановна вышла, навела порядок и вернулась с черным мужчиной. У мужчины удивительно добрые собачьи глаза, плохо выбритые и потому черные щеки, огромный перекошенный рот с вывернутыми губами, из-за которых торчат вперед кривые желтые зубы, как у серого волка в сказке.
- Здравствуйте, Степан Михайлович, садитесь сюда, пожалуйста.
Еще слегка ворча после стычки, Степан Михайлович сел.
Когда, пять дней назад, он вошел, огромный, небритый, с торчащими волчьими зубами, и спросил, шепелявя и заикаясь: "З-здесь, ч-что ли, Б-бельский п-принимает?" - голос к концу фразы повысился, перешел в крик, нам стало жутковато. Да еще, на несчастье, его карточки не оказалось.
- Т-так где же ей быть д-должно?!
Я перепугался, что псих, может быть, буйный, и согласен был принимать без всякой карточки, но Антонина Ивановна не могла: она слишком долго проработала в поликлинике, для нее больной без карточки так же невозможен, как привидение для материалиста, это уже не формализм - это инстинкт. Однако тут проняло и ее: она, которая обычно говорит с больными с некоторой расстановкой и всех, даже немощных и инвалидов, посылает вниз разыскивать карточку, она затараторила:
- Вы не волнуйтесь, вы пока посидите за занавеской, вы пока померяйте температуру, а я сбегаю и найду.
- С-сами н-найдете?! - Он нависал над ней, как волк над Красной Шапочкой, и казалось, вот-вот укусит своими желтыми зубами.
- Найду, сейчас же найду.
И, вместо того чтобы укусить, Серый Волк мирно отступил за простыню.
Антонина Ивановна шепнула мне:
- Даст бог, не нашего участка - сразу спроважу.
Но оказалось, что Степан Михайлович Добин нашего участка. Он снова вошел, сел и посмотрел на меня такими грустными собачьими глазами, что я вдруг сразу почувствовал к нему нежность. О такой внезапной любви - не к мужчине или женщине, а к человеку - писал Уитмен.
Я осматривал его тогда долго, велел даже Антонине Ивановне смерить давление, без всякой на то медицинской надобности, - просто чтобы он почувствовал, что к нему здесь внимательно относятся, - я боялся, что вокруг него обычно образуется зона отчуждения из-за его торчащих зубов и странных интонаций.
И вот он пришел снова.
- Как себя чувствуете, Степан Михайлович?
- Н-неплохо.
- Жалуетесь на что-нибудь?
- Н-нет. В с-сердце только к-колет.
Он просто не мог не повышать голос - такая уж у него природная интонация.
- Раньше когда-нибудь кололо?
- Ч-часто. Я с этим и р-работаю.
- Кем вы работаете?
- Ис-спытат-телем р-радиоап-паратуры.
Честно говоря, не ожидал.
- Физическая нагрузка у вас большая?
- Т-тяжелые п-приборы на с-стенды п-поднимаю.
- Кашляете?
- Немного.
- Голова болит?
- Н-не сильно.
Он-не просил подержать его еще дома, и поэтому мне не хотелось его выписывать? Да и чем я могу выразить свою - симпатию? Только продлением больничного.
- Разденьтесь, пожалуйста, Степан Михайлович, я вас послушаю.
Шум в коридоре усилился, открылась дверь, дамские каблучки простучали за простыней. Пришла коллега Муравлева. Вслед за ней вошли сразу несколько больных, слушать стало трудно. Насколько я мог разобрать, сердце звучало хорошо. Да ничего и не должно было выслушиваться: боли-то невротические. В легких тоже чисто. Я заглянул в бюллетень: Добин не работал уже пять дней.
Своей властью участковый может освободить от работы на шесть дней, если надо дольше - срок должна продлить ВКК. На русский это переводится как Врачебная Консультационная Комиссия. Основной показатель поликлиники (среди пропасти других!) - средняя длительность заболевания. Чем меньше длительность, тем лучше работа поликлиники в глазах горздрава.
Мы с моей заведующей Штурман, дамой толстой и добродушной, сработались хорошо: я в двух словах записываю в карточке, почему надо продлить лечение, и она ставит штамп ВКК. Так что я сам себе хозяин, просто стараюсь не злоупотреблять доверием - посылаю на ВКК в день не больше десяти-двенадцати карточек.
Так вот, другого я в таком состоянии без разговора выписал бы, но Добина я твердо решил долечить как следует.
- Придется вам еще три дня отдохнуть, Степан Михайлович.
- Это х-хорошо. Я еще не т-такой, как в-всегда. Д-да, еще не т-такой.
Чтобы Штурман не огорчалась, написал в карточке: "В легких жесткое дыхание с бронхиальным оттенком".
- До свидания, Степан Михайлович, приходите в субботу.
- До свидания.
Он улыбнулся, показав огромные зубы. Мне хотелось пожать его волосатую лапу, но доктора на приеме не жмут руки больным - негигиенично, что ли?
- Следующий к Бельцову!
Головная боль, ломота в теле, насморк, кашель - грипп.
Тетрациклин, микстура, эфедрин, бюллетень.
Болит голова, ломит спину, кашель, насморк - грипп.
- Следующий к Бельцову!
С независимым видом вошел высокий парень. Худой, прямо жердь, а не парень. Обычно у больных в лице ожидание, а этот весь в нетерпении и смотрит отчужденно: дескать, не по делу я.
- Садитесь. Фамилия ваша?
Я потянулся к стопе карточек.
- Чего там садиться! Мне только медкарту подписать. Для вербовки. Поляков я.
Таким я обычно подписываю без осмотра: и они довольны, и я время экономлю. Для порядка загляну в карточку - и до свиданья.
- Так-так… И куда едете? Надолго? - Я расспрашивал благодушно, рассеянно, просто чтобы не молчать, пока карточку листаю. Да и интересно все-таки, куда люди ездят, тем более мне самому через год распределяться.
- Да на Сахалин завербовался. Кооператив строю. Вот так квартира нужна!
Формалистом я не хотел показаться. Но все-таки два раза плевритом болел человек и лимфоциты в крови все время увеличены.
- Ну-ка, дайте я вас обстукаю.
- Доктор, вас там толпа больных ждет, а я как бык.
- Ну-ка раздевайтесь скорей, не оправдывайтесь.
Парень начал раздражаться:
- Ох и бюрократы здесь все! Мало того, что по два часа за одной подписью сидишь, так еще в науку играют!
- Какая от вас наука! - Я даже рукой махнул пренебрежительно. - Раздевайтесь и не разговаривайте.
Разделся. А куда ему деваться?
…На третьем курсе нашу группу вел Щербатов Иван Ефимович. Язвительный такой старичок. У него на занятиях общими рассуждениями не отделаешься. Мы тогда сдуру соседним группам завидовали, у кого ассистенты полиберальнее. Слух у Щербатова был абсолютный, горошину под двенадцатью перинами выстукать мог. Ну и нас натаскал.
Без рубашки Поляков казался еще длиннее и тоньше. Ребра - пересчитать. Я прошел по верхушкам легких. Слева похоже на полость. Черт, опять шумят у Муравлевой! Еще раз постукал… Честное слово, полость! Неужели каверна?!
- Знаете, придется вас на рентген отправить.
- Был только что. Здесь закрыт, так к черту на рога погнали. Вон в карте записано, я и то вижу.
Действительно, был. Всего два дня назад. И как это я не заметил?
За два дня каверны не образуются, на этот счет я был спокоен. Показалось мне, значит. Послышалось, вернее.
Подписал.
- Следующий!
Поляков ушел, замелькали следующие, но какое-то время оставалось смутное беспокойство. Постепенно стерлось.
Насморк, ломота, грипп, термопсис.
- Следующий к Бельцову!
Вошла девушка, очень крупная и очень застенчивая - это видно по движениям, быстрым и неоконченным: начнет руку к щеке подносить, но на полпути как будто спохватится, рука замрет, а щеки уже не красные - темно-малиновые.