Долгие поиски - Михаил Чулаки 6 стр.


Что бы я делал без Антонины Ивановны?! Пока я записываю в карточку, она пишет рецепты. Мне остается только расписываться, да и то не всегда: в представлении Антонины Ивановны выстроилась иерархия лекарств - эфедрин она считает возможным подписывать сама, хотя и моей фамилией, а под отхаркивающей микстурой с термопсисом требуется моя собственноручная подпись.

Степан Аркадьевич записал в книжечку, чего и сколько раз принимать, и вышел такой же подтянутый, как вошел.

- Следующий к Бельцову! - прокричала Антонина Ивановна.

Дверь открылась почти бесшумно, из-за простынь показалась женская головка.

- Можно, да?

- Вы к Бельцову?

Ручка повертела номерок перед близорукими глазами.

- Да, тут что-то в этом роде написано.

Меня передернуло, но я сохранил радушную улыбку:

- Тогда пожалуйте сюда.

Дама вкрадчиво внесла свое молодое, но уже начавшее полнеть тело.

- Понимаете, доктор, грипп у меня, конечно, тоже, но не в нем дело.

Вступление не предвещало ничего хорошего.

- Талышева… Я так обрадовалась, увидев новую фамилию: может, хоть вы мне поможете.

Я сделал жест, означающий, что постараюсь, но всемогущ один господь бог.

А вот и карточка. Талышева Зинаида Павловна, 31 год, - а карточка пухлая и растрепанная, как у безнадежного хроника. Грипп, варикозное расширение вен… ангина… трофическая язва…

- Итак, что вас привело?

- Само собой грипп, но я уже тетрациклин принимаю, вы мне по гриппу только больничный дайте, и все. Я с вами хочу о другом посоветоваться: я замучилась со своими ногами.

- Я видел в карточке: у вас варикоз вен. Этим хирурги занимаются.

- Доктор, не отнимайте у меня последнюю надежду! Я уж не говорю о вашем поликлиническом хирурге, тот меня просто смотреть не хочет, с порога кричит: "Оксикортом мажься!" Но я и в больнице лежала, операцию перенесла: всю ногу исковыряли! Через год считайте - то же самое, будто не резали.

- Погодите, Зинаида Павловна, не волнуйтесь, давайте сначала кончим с гриппом. На что вы жалуетесь?

- Я же вам говорю: голова болит, кашляю, сморкаюсь.

- Температура?

- Тридцать семь и пять вчера было.

- Антонина Ивановна, дайте больной, пожалуйста, градусник.

Антонина Ивановна закипала. В сердцах она выдернула градусник из стаканчика с карболкой, стряхнула капли мне на рукав. Я поспешил перехватить у нее градусник и сам отдал Талышевой, чтобы Антонина Ивановна не дай бог не нагрубила как-нибудь.

- Вы, Зинаида Павловна, пока посидите за простыней, а я приму следующего.

- Но и так же ясно!

- Ну прошу вас!

- Пожалуйста!

Она удалилась, умудрившись хлопнуть за собой занавеской.

- Следующий к Бельцову!

Следующей оказалась моя повторная больная. Фамилии я редко запоминаю, но лицо и диагноз помню. Эта женщина прошлый раз меня поразила сочетанием молодого лица и старых рук.

- Здравствуйте, как ваш грипп?

- Выписываться пришла, доктор. Хватит. Конечно, слабость еще, насморка остатки, да ведь сейчас у всех насморк. Надоело дома.

Антонина Ивановна подтвердила авторитетно:

- Грипп такой в этом году: кашель и насморк долго держатся.

Выписываю я охотно. Большей частью без всякого осмотра: инстинкту пациентов доверяюсь. Выработался даже особый автоматизм выписки - в графу о к о н ч а т е л ь н ы й д и а г н о з ставлю: "Тот же", в графу п р и с т у п и т ь к р а б о т е с - соответствующее число. И вся операция завершена в тридцать секунд.

- Всего наилучшего!

- Спасибо, доктор.

- Следующий к Бельцову!

Из-за простыни показалась Талышева:

- Теперь можно?

- Нет-нет, еще посидите с градусником.

Антонина Ивановна вышла в коридор сортировать больных: кого-то усадила мерить температуру, и за простыней начался кашель; впустила двоих выписывающихся, с которыми я расправился столь же стремительно; кого-то отослала искать карточку. Распорядившись, она вернулась с низкорослым, очень светлым молодым человеком, почти альбиносом. Он у меня четвертый раз - живой укор моей неумелости. Между прочим, студент. Вначале у него был грипп, как у всех. Но насморк и прочее очень быстро прошли, а головная боль осталась и вот держится вторую неделю. Давал все ходовые болеутоляющие - без толку. Давление все время нормальное.

- Как ваша голова?

- Болит, доктор. Немного меньше, но болит.

"Немного меньше" - это он оправдывается: ему уже самому неудобно, что лечат его изо всех сил, а он не поддается.

- Пробовал с такой головой заниматься - ничего не лезет.

Головная боль тем плоха, что ничем снаружи не проявляется. Приходится брать на веру. И совестливые люди иногда стесняются на головную боль жаловаться: боятся выглядеть симулянтами.

- До гриппа вы головными болями страдали?

- Нет.

- Знаете что, проконсультирую-ка я вас у невропатолога.

Сказал - и гора с плеч. Невропатологи тоже с такими болями плохо справляются, но это их дело в конце концов. Пусть помучаются.

В предбаннике кто-то захлебывался кашлем.

- Значит, решено, - торжествовал я, - продлеваю вам на два дня справку, а послезавтра придете прямо к невропатологу.

Вообще-то я не люблю таким образом отделываться от больных - вероятно, по молодости: ведь, отправляя на консультацию, я как бы расписываюсь в своем бессилии. Может быть, это я под свою гордыню теоретическую базу подвожу, но я убежден: врач не должен признаваться больному в своем - увы, частом! - бессилии. Но еще хуже долго лечить без результата…

- Только послезавтра к невропатологу?

Надеется, что невропатолог ему с ходу поможет.

- Раньше нет номерков. Ну а пока попробую вам еще что-нибудь придумать.

- Может, ему цитрамону попить? - предложила Антонина Ивановна.

После недели головной боли прописывать цитрамон, который во всех аптеках без рецепта, было бы несолидно. И вообще, Антонина Ивановна поступила нетактично, пытаясь подсказать мне в сложном случае, да еще при больном.

- Дайте бланк, Антонина Ивановна.

Если я сам берусь за рецепт, значит, предстоит редкая пропись. Только вот что прописать? Почти все уже испробовано, а раздумывать некогда: за дверями еще человек пятьдесят. Сочинил микстуру из брома, люминала и кофеина типа бехтеревской. Не повредит наверняка.

- Пейте вот это по три столовых ложки в день.

- До еды или после?

Черт знает! Никакой разницы.

- Пейте после.

- Спасибо.

- Зинаида Павловна, заходите!

Талышева вошла, села и грустно улыбнулась, показывая, что прощает и не сердится. На градуснике оказалось тридцать семь и четыре.

- Пока сидела с термометром, еще хуже меня здесь обкашляли.

В предбаннике, как будто в подтверждение, раздался новый взрыв кашля.

- Что ж, разденьтесь, я вас послушаю.

- Доктор, вы хотите от меня отделаться, я вижу, но я вам все-таки покажу ноги.

В таких случаях надо быть неумолимым: мы, слава богу, не в тайге, где один фельдшер на сто километров, мы в благоустроенной поликлинике, наполненной всевозможными специалистами, и я, терапевт, даже слушать не должен ни о каком варикозе, тем более когда у меня такая очередь за дверью. Но участковый терапевт - прямой наследник универсального земского врача, и мне трудно бывает отказать в просьбе о помощи.

Я промедлил только секунду - Талышева уже спускала чулки.

- Ах, доктор, если бы мне только предложили на выбор, я бы даже на рак поменяла, честное слово! Тот хоть внутри, не видно. Вы не представляете, что это значит для женщины. Для меня зима - праздник, хожу, как все, в шерстяных чулках. А летом даже дочка спрашивает: "Мама, почему у тебя ноги непрозрачные?" С мужем иду, все кажется - он от встречных капронов глаз не отрывает. Юг раньше любила, Черное море… Она привычно, как бы даже равнодушно плакала, а я смотрел на изуродованные, перевитые синими узлами ноги молодой женщины. Я привык к страданиям, скрытым и явным уродствам, поэтому не отвернулся. Зрелище было грустным: хирурги тоже трофические язвы только лечат - вылечивают же редко. Оставалось только посочувствовать, но!..

Есть у меня знакомая, женщина весьма порывистая, так вот она мне рассказала, что какая-то ее дальняя родственница много лет мучилась такой же язвой, даже на лекциях ее студентам показывали как пример неизлечимости, - и вдруг один врач ее вылечил. Но врач этот, к сожалению, вскоре умер, не успев официально опубликовать свой метод… Есть что-то парадоксальное, когда врач скоропостижно умирает в сорок три года, что-то подрывающее самую идею медицины: если уж врач не может быть совсем бессмертным (что, если вдуматься, было бы только естественным), он должен по крайней мере доживать до глубокой старости и угасать, полностью исчерпав запас жизненных сил… Так вот этот врач скоропостижно умер - и это в какой-то мере заставляет меня скептически отнестись к его методу, - но что, если все-таки попробовать? Знакомая называла мне лекарство, которым он сотворил свое чудо. Но вот вопрос: могу ли я применить средство, о котором слышал из третьих и притом немедицинских уст? Могу я своей увлекающейся знакомой поверить или нет? Что мне сейчас с Талышевой делать?! Нет-нет, чужая поликлиника, где я недолгий гость - не место для экспериментов.

- Я ничего не могу тут сделать, Зинаида Павловна.

Она вытерла глаза, натянула чулки, на секунду прикусила губу и вышла - такая же пикантная, как входила.

- Образованная, должна понимать, к какому врачу идти. - Это Антонина Ивановна.

- Давайте, Антонина Ивановна, кто там с кашлем.

Вошла девица. Есть такие - они не могут породить ни малейшей платонической мысли. Взгляд затуманен, груди и ягодицы сверхъестественно торчат, бедра при каждом шаге взывают. Не знаю, как для кого, а для меня они на приеме целое испытание, потому что даже болезнь не может заглушить исходящего из недр их существа мощного зова плоти.

- Полюбуйтесь, Михаил Сергеевич: у этой девицы тридцать восемь и три.

Полюбовался. На вошедшей черные чулки, канареечное шерстяное платье в обтяжку, над платьем большие губы, крашеные глаза, рыжая от хны челка.

Девица стесняется и кашляет.

- С ума сойти! Да вы нас извести хотите, милая девушка! Внизу нарочно красный плакат висит: если у вас температура, врач с радостью придет к вам на дом. Теперь вот Антонина Ивановна заболеет от ваших вирусов. Так и в истории болезни запишу: "Всех обкашляла".

Совершенно ясно, что грипп, но, по правилу, нужно ее осмотреть, и я этому правилу подчиняюсь. А может, заодно и пневмонию выслушаю? Чего это мне все так ясно стало?!

- Раздевайтесь, пожалуйста. - Я подчеркнуто равнодушен.

Пока я заполняю карточку, за спиной шелест одежд.

- Готово?

Девушка стояла, придерживая ажурную тряпочку у груди как последнюю защиту. Я мягко, с сочувствием на лице, отвел ее руку. Взялся за стетоскоп. Сердце стучало, как будильник. В легких чисто.

Грипп.

- Пишите, Антонина Ивановна: тетрациклин, эфедрин, термопсис, больничный.

- Мне можно одеваться?

- Да-да, конечно. И смотри, еще раз в таком заразном виде сюда явишься, этой трубкой выпорю.

Девица хихикнула.

- В аптеку есть кому сходить?

- Есть.

- Тогда марш домой и не заходи никуда.

- До свидания, доктор.

- Всего наилучшего.

Призывно вильнув задом, девица исчезла.

- Следующий к Бельцову!

Ровный шум, все время просачивавшийся из коридора, стремительно возрос.

- Он не стоял!!

- С-стоял я!

- Не пускайте!!

- Ч-час с-сижу!

Антонина Ивановна вышла, навела порядок и вернулась с черным мужчиной. У мужчины удивительно добрые собачьи глаза, плохо выбритые и потому черные щеки, огромный перекошенный рот с вывернутыми губами, из-за которых торчат вперед кривые желтые зубы, как у серого волка в сказке.

- Здравствуйте, Степан Михайлович, садитесь сюда, пожалуйста.

Еще слегка ворча после стычки, Степан Михайлович сел.

Когда, пять дней назад, он вошел, огромный, небритый, с торчащими волчьими зубами, и спросил, шепелявя и заикаясь: "З-здесь, ч-что ли, Б-бельский п-принимает?" - голос к концу фразы повысился, перешел в крик, нам стало жутковато. Да еще, на несчастье, его карточки не оказалось.

- Т-так где же ей быть д-должно?!

Я перепугался, что псих, может быть, буйный, и согласен был принимать без всякой карточки, но Антонина Ивановна не могла: она слишком долго проработала в поликлинике, для нее больной без карточки так же невозможен, как привидение для материалиста, это уже не формализм - это инстинкт. Однако тут проняло и ее: она, которая обычно говорит с больными с некоторой расстановкой и всех, даже немощных и инвалидов, посылает вниз разыскивать карточку, она затараторила:

- Вы не волнуйтесь, вы пока посидите за занавеской, вы пока померяйте температуру, а я сбегаю и найду.

- С-сами н-найдете?! - Он нависал над ней, как волк над Красной Шапочкой, и казалось, вот-вот укусит своими желтыми зубами.

- Найду, сейчас же найду.

И, вместо того чтобы укусить, Серый Волк мирно отступил за простыню.

Антонина Ивановна шепнула мне:

- Даст бог, не нашего участка - сразу спроважу.

Но оказалось, что Степан Михайлович Добин нашего участка. Он снова вошел, сел и посмотрел на меня такими грустными собачьими глазами, что я вдруг сразу почувствовал к нему нежность. О такой внезапной любви - не к мужчине или женщине, а к человеку - писал Уитмен.

Я осматривал его тогда долго, велел даже Антонине Ивановне смерить давление, без всякой на то медицинской надобности, - просто чтобы он почувствовал, что к нему здесь внимательно относятся, - я боялся, что вокруг него обычно образуется зона отчуждения из-за его торчащих зубов и странных интонаций.

И вот он пришел снова.

- Как себя чувствуете, Степан Михайлович?

- Н-неплохо.

- Жалуетесь на что-нибудь?

- Н-нет. В с-сердце только к-колет.

Он просто не мог не повышать голос - такая уж у него природная интонация.

- Раньше когда-нибудь кололо?

- Ч-часто. Я с этим и р-работаю.

- Кем вы работаете?

- Ис-спытат-телем р-радиоап-паратуры.

Честно говоря, не ожидал.

- Физическая нагрузка у вас большая?

- Т-тяжелые п-приборы на с-стенды п-поднимаю.

- Кашляете?

- Немного.

- Голова болит?

- Н-не сильно.

Он-не просил подержать его еще дома, и поэтому мне не хотелось его выписывать? Да и чем я могу выразить свою - симпатию? Только продлением больничного.

- Разденьтесь, пожалуйста, Степан Михайлович, я вас послушаю.

Шум в коридоре усилился, открылась дверь, дамские каблучки простучали за простыней. Пришла коллега Муравлева. Вслед за ней вошли сразу несколько больных, слушать стало трудно. Насколько я мог разобрать, сердце звучало хорошо. Да ничего и не должно было выслушиваться: боли-то невротические. В легких тоже чисто. Я заглянул в бюллетень: Добин не работал уже пять дней.

Своей властью участковый может освободить от работы на шесть дней, если надо дольше - срок должна продлить ВКК. На русский это переводится как Врачебная Консультационная Комиссия. Основной показатель поликлиники (среди пропасти других!) - средняя длительность заболевания. Чем меньше длительность, тем лучше работа поликлиники в глазах горздрава.

Мы с моей заведующей Штурман, дамой толстой и добродушной, сработались хорошо: я в двух словах записываю в карточке, почему надо продлить лечение, и она ставит штамп ВКК. Так что я сам себе хозяин, просто стараюсь не злоупотреблять доверием - посылаю на ВКК в день не больше десяти-двенадцати карточек.

Так вот, другого я в таком состоянии без разговора выписал бы, но Добина я твердо решил долечить как следует.

- Придется вам еще три дня отдохнуть, Степан Михайлович.

- Это х-хорошо. Я еще не т-такой, как в-всегда. Д-да, еще не т-такой.

Чтобы Штурман не огорчалась, написал в карточке: "В легких жесткое дыхание с бронхиальным оттенком".

- До свидания, Степан Михайлович, приходите в субботу.

- До свидания.

Он улыбнулся, показав огромные зубы. Мне хотелось пожать его волосатую лапу, но доктора на приеме не жмут руки больным - негигиенично, что ли?

- Следующий к Бельцову!

Головная боль, ломота в теле, насморк, кашель - грипп.

Тетрациклин, микстура, эфедрин, бюллетень.

Болит голова, ломит спину, кашель, насморк - грипп.

- Следующий к Бельцову!

С независимым видом вошел высокий парень. Худой, прямо жердь, а не парень. Обычно у больных в лице ожидание, а этот весь в нетерпении и смотрит отчужденно: дескать, не по делу я.

- Садитесь. Фамилия ваша?

Я потянулся к стопе карточек.

- Чего там садиться! Мне только медкарту подписать. Для вербовки. Поляков я.

Таким я обычно подписываю без осмотра: и они довольны, и я время экономлю. Для порядка загляну в карточку - и до свиданья.

- Так-так… И куда едете? Надолго? - Я расспрашивал благодушно, рассеянно, просто чтобы не молчать, пока карточку листаю. Да и интересно все-таки, куда люди ездят, тем более мне самому через год распределяться.

- Да на Сахалин завербовался. Кооператив строю. Вот так квартира нужна!

Формалистом я не хотел показаться. Но все-таки два раза плевритом болел человек и лимфоциты в крови все время увеличены.

- Ну-ка, дайте я вас обстукаю.

- Доктор, вас там толпа больных ждет, а я как бык.

- Ну-ка раздевайтесь скорей, не оправдывайтесь.

Парень начал раздражаться:

- Ох и бюрократы здесь все! Мало того, что по два часа за одной подписью сидишь, так еще в науку играют!

- Какая от вас наука! - Я даже рукой махнул пренебрежительно. - Раздевайтесь и не разговаривайте.

Разделся. А куда ему деваться?

…На третьем курсе нашу группу вел Щербатов Иван Ефимович. Язвительный такой старичок. У него на занятиях общими рассуждениями не отделаешься. Мы тогда сдуру соседним группам завидовали, у кого ассистенты полиберальнее. Слух у Щербатова был абсолютный, горошину под двенадцатью перинами выстукать мог. Ну и нас натаскал.

Без рубашки Поляков казался еще длиннее и тоньше. Ребра - пересчитать. Я прошел по верхушкам легких. Слева похоже на полость. Черт, опять шумят у Муравлевой! Еще раз постукал… Честное слово, полость! Неужели каверна?!

- Знаете, придется вас на рентген отправить.

- Был только что. Здесь закрыт, так к черту на рога погнали. Вон в карте записано, я и то вижу.

Действительно, был. Всего два дня назад. И как это я не заметил?

За два дня каверны не образуются, на этот счет я был спокоен. Показалось мне, значит. Послышалось, вернее.

Подписал.

- Следующий!

Поляков ушел, замелькали следующие, но какое-то время оставалось смутное беспокойство. Постепенно стерлось.

Насморк, ломота, грипп, термопсис.

- Следующий к Бельцову!

Вошла девушка, очень крупная и очень застенчивая - это видно по движениям, быстрым и неоконченным: начнет руку к щеке подносить, но на полпути как будто спохватится, рука замрет, а щеки уже не красные - темно-малиновые.

Назад Дальше