Звенящую эхом разбитой стали и камня тишину нарушал только топот стремительно спускающихся по лестнице шагов – Иван, Серафима, Ахмет, и даже Кириан и Эссельте в легкомысленных обрезках того, что еще несколько минут назад было роскошным платьем, мчались к распростертым на песке друзьям – и к раскиданным по всей арене искореженным и раздавленным останкам големов.
А еще через несколько мгновений воздух взорвался отдаленными – но от этого не менее буйными – криками. Это самые отважные букмекеры и зрители, осмелившиеся задержаться под крышей Арены, доложили остальным об исходе сражения, и теперь поставившие на людей и против приветствовали и оплакивали свои решения.
Но маленькому отряду, быстро превращающемуся в большую инвалидную команду, было не до них.
– Агафон?..
– Олаф?..
– Вы живы?..
– Нет… А что?.. – выпустив, наконец, мага из судорожных объятий, рыжий воин приподнялся на локтях, сделал попытку встать…
Плюхнуться лицом в песок ему помешало исключительно сознание того, что на него сейчас устремлены взоры десятков зрителей, торопливо вливающихся обратно в здание.
– Агафон, Агафон!.. – бросились к неподвижному волшебнику друзья, осторожно перевернули на спину…
Эссельте тихо пискнула и прижала пальцы к губам: открывшееся зрелище было не для слабонервных девиц. Но дочь правителя Гвента и, тем более, тайная ученица одного придворного лекаря и невеста другого – девица не абы какая, и уже через несколько мгновений принцесса сосредоточенно нахмурилась и ухватила волшебника за запястье, нащупывая пульс.
– Ну?.. – затаив дыхание, безмолвно приподняла брови Сенька.
– Жив, – кивнула гвентянка, и в следующую секунду вокруг нее закипела бурная деятельность.
Она повелительно махнула менестрелю, командуя отстегнуть от пояса флягу с вином, и сердито дернула остатки подола, отрывая кусок относительно чистой ткани.
– Кириан, найди Фикуса. Ахмет, придумай, из чего сделать носилки, – поливая тряпочку шатт-аль-шейхским вином, крепленым атланской настойкой на полыни, принялась командовать она. – Олаф, Айвен, смотрите, чтобы мне никто не мешал. Серафима…
Но царевны поблизости уже не было.
Как завороженная, бродила она вокруг обломков бойцовых монстров, то и дело наклоняясь, переворачивая, перебирая их, разгребая, поднося к глазам и разглядывая, словно это были редкие произведения искусства, а не хлам, подлежащий отправке на мусорную кучу, не слыша и не видя, казалось, больше ничего.
Даже усилий своего мужа и конунга сдержать напирающую толпу любопытных.
– А ну, вор о ны, чего вытаращились, кыш!..
– Пожалуйста, не мешайте, отойдите…
– Валите отсюда!..
Но никто и не думал ни не мешать, ни отходить, ни тем более валить: оживленно переговариваясь, зеваки глазели на реанимационные мероприятия принцессы, на заморскую знать вообще и на отряга, отыскивающего свой любимый топор номер двенадцать и всю остальную коллекцию – в частности. Некоторые, самые нахальные, пытались незаметно разжиться обломком голема на память, пока никто из администрации не видел, но приподняв даже самый маленький, тут же бросали: десяток кило стали или гранита в карман не положишь и подмышкой не унесешь.
И прямо пропорционально весу выбранного и выброшенного сувенира возрастало уважение к рыжему воину, приосанившемуся и забывшему о своих ранах под сотней восхищенных взглядов.
– У-ух, здоров, кабан…
– Вблизи еще здоровше…
– Голем здоровше его был…
– Шибко ему это помогло…
– Кабы не маг, козлонога драного твой кабан бы победил…
– Да тебе-то и носоглота не одолеть, помалкивал бы, дока…
– Точно! Так ему!.. Так и скажет пусть, что на голема ставил, и неча на парня бочку катить!
– Пожалуйста, не толпитесь, раненому нужен свежий воздух!
– Двигайте, двигайте на свои трибуны, кому сказано!..
Там, где герои последней схватки проходили с увещеваниями разной степени культурности и терпимости, народ послушно отступал назад, но стоило им удалиться, как толпа снова, подобно прибою, накатывалась на потерянные только что позиции. И лишь одна граница охранялась твердо и незыблемо – та, где поперек прохода лежала двухметровая потухшая серая палка – посох Агафона. Целый и невредимый, чего нельзя было сказать о тех, кто пытался его поднять, перешагнуть или обойти.
– Представление окончено, расходитесь… – в который раз повторил Иванушка, разводя руками – то ли намекая жадным до зрелищ атланам и гостям столицы, что надо бы отодвинуться, то ли просто от беспомощности.
– Э-э, нет! Никто никуда не расходится! – толпа заколыхалась, передние ряды расступились. Из-за спин на песок вальяжно, по-хозяйски, выплыл Вяз и оценивающим взором окинул притихшую ораву любопытных. – Что значит – "расходитесь"? Сейчас подойдут кассиры и будут собирать плату за дополнительное зрелище, не включенное в программу. Приготовили все быстренько по два серебряных тополя, желательно без сдачи!
Даже его премудрие не нашел бы на своей чудесной шпаргалке волшебных слов, что разогнали бы несколько сотен возбужденных зевак за полминуты.
– Спасибо, – с благодарностью кивнул Иванушка.
– Вам спасибо за представление, – усмехнулся атлан, повернулся к отрягу и почтительно склонил голову. – И если ваше величество сегодня вечером часов в девять не придумает, чем достойным себя занять, то вы, я полагаю, догадываетесь, где вам будут очень рады.
– Не хотелось бы за несколько дней пустить вашего хозяина по миру, – усмехнулся конунг, снисходительно кивая в сторону завала в центре арены. Зарождающийся ответ арбитра заглушил нервный, бьющийся на грани истерики крик, донесшийся от входа:
– Пропустите, пропустите меня!!!..
Иванушка, Олаф и Вяз тревожно вскинули головы, и увидели, как расталкивая остатки быстро дезертирующих зрителей, внутрь ворвался Фикус и помчался по разбитым, заваленным обломками скамей и ярусов ступеням, спотыкаясь о собственные ноги, точно и без них запнуться было не обо что, так, что Кириан едва поспевал за ним.
– Ваше высочество, ваше высочество… – панически хлопая себя по бокам, сбивчиво и растерянно повторял знахарь, словно заклинание. – Ваше высочество…
Добежав до барьера арены, лекарь остановился, словно налетел на невидимую стену, рука его метнулась к сердцу, а ноги едва не опустили хозяина на пол.
– В-ваше… в-высочество… Вы ж-живы…
– Нет, я умерла, – не слишком любезно сообщила принцесса, не отрываясь от обработки агафонова лба.
Фикус прикусил до крови губу и молниеносно оглянулся: менестрель, словно выбившись из сил, остановился шагах в двадцати от него и, насвистывая что-то фальшиво, принялся задумчиво изучать потолок.
– Носоглот лишайный… – вырвалось у лекаря не от ума, но от души.
– Зато какая прыть! – то ли самому себе, то ли кому-то еще пробормотал Кириан.
– Ну что ты, уснул?! – возмущенная паузой там, где рассчитывала на скорость, возвысила голос Эссельте. – Иди сюда! Доставай спирт, иглу и кетгут – быстрее! Надо зашить рану, пока он без сознания!
– Я… у меня…
– Ну же, не стой, разинув рот, давай свою сумку!
– Но… там… там нет иглы…
– А что у тебя там есть?!
– Всё для вашего высочества… Нюхательные соли… Притирания для висков… Пастилки от тошноты… с фруктовыми вкусами… двадцать сортов… Снотворный порошок… ароматизированный корицей… и ванилью… Успокоительная микстура…
– Сиххё тебя забери!.. – чуть не подпрыгнула от бессильного раздражения гвентянка. – Да что ты за лекарь?! У Друстана всегда всё было под руками!
– У кого, ваше величество?.. – сморгнул Фикус.
– У моего будущего мужа! – сердито рыкнула Эссельте, не упуская момента гордо вскинуть голову, и тут же дернула из рук медика его ридикюль. – Что у тебя есть, что подойдет для обработки ран?
– Настой пустырника и валерьяны может подойти…
– Доставай, – гвентянка решительно сунула сумку ему обратно в руки и полезла в потайной кармашек на груди, где хранился маленький швейный наборчик на неожиданные случаи жизни.
Серафима разгребала последний слой обломков, когда Иван и Олаф, избавленные от необходимости отгонять зевак, присоединились к ней. В нескольких шагах за их спинами застыл в ожидании, как в засаде, Вяз.
– А кстати, что мы ищем? – поинтересовался конунг, деловито поднимая и отбрасывая через плечо кусок за куском.
– К-кабуча… – вздохнула Сенька и выпрямилась, энергично растирая кулаком затекшую поясницу. – Знать бы еще, что мы ищем…
– В смысле? – наморщил лоб Иванушка, с грохотом роняя гранитный камень размером с переросший кабачок на нечто стальное, завязанное узлом.
– В смысле, я подумала, что если големы могу делать только то, что записано у них на схеме, то у этих кто-то запись изменил. И, может, если найти этот схем, то Агафон смог бы сказать, как, когда и кем он был изменен.
Иван и Олаф замерли. Такой аспект произошедших событий в голову им придти пока не успел, если собирался вовсе.
– Изменен?.. – недоуменно скривил разбитую губу конунг. – Но кому надо его изменять?
Вяз как бы невзначай приблизился на пару шагов и оказался в пределах слышимости. И Сенькиной видимости.
– Кому надо, тот и изменил… – пробормотала царевна, косясь на атлана.
Потом иная мысль пришла ей в голову.
– Кстати, вот кто нам может помочь, – обворожительно улыбнувшись, обернулась она, подхватила арбитра под единственную руку и обвела широким жестом разбросанную ей кучу перекрученного металла и дробленого камня.
– С превеликим моим удовольствием, ваше величество, – покривил губы в попытке куртуазной улыбки Вяз. – Если только вы объясните, что в этой груде хлама… еще двадцать минут назад – стоимостью с особняк в центре города… может быть интересного.
Брови царевны при обозначении цены перемолотых магией големов дрогнули, и почти сразу же приподнялись во второй раз – при мысли о том, как отреагирует на известие мастер Олеандр. Но лирика ей пока была чужда.
– Или что в этой груде хлама может интересного не быть, – тихо проговорила Серафима. – Ты знаешь, Вяз, как выглядит схем?
– Схем?.. – нахмурился, размышляя, атлан. – Я видел только один… довольно давно… Это был зеленый пергамент со множеством пересекающихся золотых полосок и драгоценными камнями, вставленными каким-то образом… да, конечно, магией… туда, где полоски встречались.
– Пергамент… – поморщилась царевна как от зубной боли. – То есть, после агафоновой мясорубки от него и следа могло не остаться…
– Я думаю, осталось бы, – задумчиво сощурились глаза атлана. – Это особый пергамент. Его нельзя ни порвать, ни сжечь. Не то, чтобы кому-то пришло в голову это делать – волшебники Узамбара, которые делают големов, дают за возвращаемый схем половину его начальной цены.
– Зачем он им? – удивился отряг.
Однорукий пожал плечами:
– Говорят, что они вкладывают его в свежего голема. Сдирая с покупателя деньги как за только что сделанный, естественно. Я слышал, чтобы создать новый схем, требуется с десяток недель, иногда – месяцев, если заказ особо сложный.
– А сколько времени нужно, чтобы изменить старый? – цепко прищурилась Серафима.
Вяз ответил таким же внимательным взглядом из-под черных нависших бровей, выдержал паузу и тихо проговорил:
– Не думаю, что их можно менять.
– Руками, может, и нет. А магией? – предположила Сенька.
– Самое главное в схеме не магия, а расположение линий и камней, – покачал головой арбитр. Магия всего лишь дает им жизнь, а что это будет за жизнь – диктует наплавленное на них золото и самоцветы.
– У тебя степень в магических искусствах? – недоверчиво усмехнулась царевна.
Вяз улыбнулся в ответ.
– Вы могли бы просто спросить, откуда мне это известно.
– Хорошо, спрашиваю.
– Отвечаю, – склонил в насмешливом полупоклоне голову атлан. – Когда мы с хозяином ездили в Узамбар за этими двумя… – однорукий кивнул в сторону обломков, – то пришлось немного там подождать, пока наш заказ будет закончен. Мы жили там дней пять, прямо в их училище, общались с мастерами и учениками… Поверите или нет, но это были весьма познавательные пять дней.
Лицо царевны приняло отрешенно-сосредоточенное выражение, мысли заметались в голове как испуганные белки: "Кабуча… Значит, схем не меняли… То есть, получается, на схеме было записано, что в один прекрасный день они должны напасть на зрителей в первом ряду? Причем за одним из них они должны были гоняться несмотря ни на что?.. Чушь какая… Они разглядывали толпу! Высматривали именно нас! Но почему?.. Но как?.. Но кто?.. Тис?.. Как? И зачем? Мы ж не международный трибунал… Боится, что найдем наследника? Но я бы на его месте дождалась, пока найдем… если найдем… а уж потом порешила… И причем наследника, а не гостей… Дичь. Чушь. Чушь и дичь… Не сходится… Ничего не сходится!"
Разговор тем временем тек дальше.
– И часто вам приходилось возвращать схемы? – спрашивал Иванушка.
Вяз медленно, словно припоминая, качал головой:
– На моей памяти – только один раз.
– А что с тем големом случилось?
– Прошлого хозяина Арены посетила гениальная мысль выяснить, кто сильнее – голем или горный демон.
– И откуда он взял в городе горного демона? – недоверчиво хмыкнул Олаф.
– Нет, в городе, конечно, демона бы ему никто не дал, – усмехнулся атлан. – Поэтому он собрал зрителей, готовых заплатить за невиданное зрелище – богатеньких сынков, нанял мага, выбрал голема – вроде Стального Убийцы, только покрупнее – и отправился в горы искать и выманивать демона дикого.
– И нашли? – позабыв про раздумья и сомнения, спросила царевна.
– Нашли, – усмехнулся арбитр. – Конечно, для этого пришлось выходить за защитную линию, а после этого бродить еще день… но нашли.
– И что? – полюбопытствовал конунг.
– Через два дня Арена приобрела нового хозяина, тот – нового голема… Ну а несколько знатных родов Атланды – новых наследников титулов. Кстати, ваши величества, я рад, что у ваших родов не возникла та же проблема.
– А уж мы-то как рады… – ухмыльнулась царевна.
Вяз хохотнул, собирался что-то ответить, но снова шум со стороны входа отвлек его и собеседников.
– Дык, двери узкие…
– И низкие…
Через распахнутые двери, колышась, как фруктовое желе ассорти, протискивался такой же разноцветный паланкин с четырьмя носильщиками в ливреях. В паланкине, рядом с закутанной в шелка дамой, испуганно таращащей глаза под дымкой вуали, восседал Ахмет. В руке его был зажат церемониальный крис-нож, черные очи метали искры, усики воинственно топорщились.
– Быстрее, быстрее, вы, дети улитки и черепахи!!!
– И лестница тут корявая…
– И навалено на ней горные демоны знают, что…
– Это не значит, что нужно ползти подобно умирающим тараканам, о позорище рода носильщиков!
Дама под вуалью, увидев над собой крышу и заслышав голоса, осмелела.
– Ты не смеешь повышать голос на мою прислугу! И куда ты меня привел, негодяй?! Если тебе нужны мои драгоценности… Кольца… колье… браслеты… диадема… Вот! Возьми и убирайся! Душегуб, мерзавец, подлец!!!
Пассажирка паланкина яростно сунула в свободную руку калифа сорванные с себя украшения.
Словно ужаленный оскорблением – или действием женщины, Ахмет рывком повернул к ней голову, отшвырнул со звоном заскакавшие по ярусам драгоценности, прищурился, будто тигр на антилопу…
– Любые драгоценности по сравнению с самоцветами ваших бездонных глаз – пыль и дым на горизонте безводной пустыни!
– Вор! Похититель!.. – по инерции выкрикнула дама, сбилась с вокабуляра и дыхания, когда славословие калифа дошло до нее, но быстро обрела душевное равновесие и продолжила с не меньшим апломбом: – Подхалим! Льстец! Краснобай! Если тебе не надо золото, забирай паланкин и прислугу, но дай мне выйти, мужлан и нахал!!!..
– О, чудная гурия севера, чей голос прекраснее журчания ручья в полуденный зной, мы не можем допустить, чтобы дивная ножка горной газели коснулась этих нечистых камней! – молитвенно прижал к груди руки Ахмет.
– Я прошу позволения выйти уже три минуты, когда камни еще были чистыми!
– Но мы сочли бы себя опозоренным навеки, если бы позволили обворожительной пэри диких краев, при виде чьего лика сама луна от стыда закрывает себя затмением, ходить пешком там, где она достойна скользить над грешной землей подобно хрустальному облаку!..
Калиф прослезился.
Дама растерялась.
– Но… вы меня похитили… даже не видя моего лица!..
– Блеск нечеловеческой красоты может ослепить неподготовленные очи, ибо недостойны мы, сирые и слабые духом, лицезреть волшебный облик изумительной феи!.. – встал на свою защиту шатт-аль-шейхец.
– О…
– …А голосок горнего духа, доносящийся из уст, что слаще финикового меда, предполагает красу, заставляющую стыдливо померкнуть все краски садов Сулеймании! – изящно выровнял он линию фронта.
– А…
– Я каждую весну не знаю, что со мной.
Клянусь, всю жизнь готов я верен быть одной,
Когда бы не цвели вы, дщери Сулеймана,
Стремительней, чем яблони весной!
– перешли в контрнаступление армии Шатт-аль-Шейха.
– Ах… Ну право же…
– Наше восхищение обворожительной девой севера не знает границ, и летит впереди нас, подобно майской ласточке к милому сердцу гнезду! – молодецким броском добрались они до столицы противника.
– Право же…
– Мы теперь обязаны вам многим, и если вы готовы простить нас и разрешите исполнить наш долг, то как честный угонщ… человек мы готовы распахнуть двери нашего сердца гению непорочной красоты!
И город пал.
– Право же, лентяи, чего, чего вы там копаетесь?! Перебирайте ногами, бездельники, уволю всех!
– Да, хозяйка…
И паланкин мощностью в четыре носильщицких силы не в ногу, но энергично поскакал вниз по искореженным ступеням к тускло освещенной Арене.
– Что… это?.. – ошалело вытаращил глаза арбитр.
Серафима догадалась первой и прыснула.
– Это Эссельте поручила Ахмету придумать что-нибудь с носилками для Агафона!
Угонщик паланкинов обернулся в их сторону и, чуть приподнявшись, отвесил царевне замысловатый поклон.
– Для нашего премудрого чародея я готов сделать все, что от меня зависит, даже ценой тридцать седьмого брака!
– Ваши величества!!! Ваши высочества!!!.. – выкрик, долетевший от дверей, взмыл напуганной совой к куполу Арены и сорвался. Глухое его эхо потерялось под хрустким топотом сапог по усеянным битым камнем и рваным металлом ступеням.
– А вот и он – больной зуб… – кисло скривилась царевна.
– Скорее, геморрой, – уточнил Кириан.