- Клянусь твоей жизнью, Сафура, я так гнал машину!.. На спидометре была сотня. Сидел в одной приятной компании, да не быть ей приятнее вашей, все бросил и поднялся. Меня начали умолять: "Не уходи" - и так далее. Я ответил: "Нет, сейчас с вами сидел Джавад Джаббаров, но каждую неделю, в этот день, в этот час, он превращается в кота Ваську. Пусть сюда придет сам министр культуры, и тот не удержит меня. Можете запереть дверь - я выпрыгну в окно. Все равно убегу. Говорю вам, я должен мчаться на радио".
Все засмеялись.
- Кот Васька, - сказал Меджид, - тебя давно не было, и в нашей комнате завелась мышка.
Джавад изобразил неподдельное удивление:
- Вот как? Почему же ты, рыжий филин, не поймал ее и не слопал?
Все опять засмеялись. Джавад оборвал общее веселье:
- Хорошо, Сафурочка, в моем распоряжении только полчаса. Клянусь своим сыном, у меня сегодня был дубляж на киностудии. Исключительно ради тебя я перенес его на завтра.
Кябирлинский подтвердил:
- Он правду говорит, Сафура-ханум. Клянусь аллахом, я - свидетель.
Джавад приветливо покосился на Кябирлинского.
- Вот видишь, Сафурочка? Как говорится, лгун всегда при свидетелях. Хорошо, друзья, давайте быстренько записываться. Мне еще мчаться в школу, я приглашен на встречу.
- Сейчас будем вас записывать, - сказала Сафура. - Через десять минут студия наша. А пока на вот тебе текст, познакомься.
Джавад взял текст, пробежал глазами первую страницу, перевернул, затем вторую, третью.
Сафура тихо сказала ему:
- Послушай, Джавад, тут болтают всякое… Он поднял на нее глаза.
- Болтают?.. Что?
- Тебе лучше знать. Говорят, будто ты с Зарифой…
- О аллах всевидящий! - вздохнул Джавад, откладывая листочки в сторону. Это черт знает что такое!.. Человек из дома своего не вылазит, а о нем распускают всякие сплетни. Клянусь тебе, все - враки. Что я, дурак - бросить жену с ребенком?.. Клянусь твоей жизнью, Сафура, - он еще больше понизил голос, - вчера вечером сижу дома, смотрю телевизор - раздается звонок. Жена подходит к телефону, и вдруг я вижу, у нее начинают трястись губы. Спрашиваю: "Милая, что с тобой?" Говорит: "Возьми трубку, послушай сам". Беру трубку, слышу женский голос. Короче говоря, какая-то особа звонит и дразнит жену: мол, имей в виду, твой муженек сейчас со мной, мы мило проводим время, кейфуем, развлекаемся, а тебя он, дурочку, оставил дома. Я сказал жене: "Ну, видишь?.. Теперь убедилась сама, как люди могут врать?.. Видишь, какую напраслину возводят на невинного человека?.. Я здесь, дома, а она что врет?.. Имей в виду, - говорю, - точно так же рождаются и другие сплетни": Но разве женщину переубедишь в чем-либо? Жена заладила одно: "Если ничего нет, люди зря не скажут". Говорит: "Нет дыма без огня. Если бы ты, - говорит, - был у меня косой, рябой, хромой, тогда бы моя душа была спокойна. Зачем, - говорит, - мне такой Жан Марэ, если моя жизнь похожа на ад?.." Так-то, дорогая Сафура… - Джавад опять взял в руки листочки. - Хорошо, пошли записываться, познакомился с текстом, каждый раз одно и то же.
Сафура поднялась.
- Можно двигаться.
Когда они шли по коридору, Джавад спросил:
- А где Кябирлинский?
Сафура объяснила ему, что и как.
Он остановился:
- Нет, нехорошо получается, Сафурочка. Он и без того обижен богом, а вы еще так поступаете… Пожилой человек проделал такую дорогу, явился сюда…
- Но что я могу поделать, Джавад? Он сегодня без роли.
Они прошли еще несколько шагов. Джавад снова остановился, обернулся, позвал:
- Кябирлинский! Кябирлинский! Фейзулла выглянул в коридор.
- Да, в чем дело?
- Пошли с нами, - распорядился Джавад. Кябирлинский заспешил в их сторону. Сафура сказала, обеспокоенная:
- Я же объяснила тебе, Джавад, у него нет роли.
Джавад, приложив листы с текстом к стене и придерживая их левой рукой, правой достал из кармана авторучку.
- Иди сюда, Кябирлинский, смотри! Сейчас я сделаю для тебя один фокус. Будешь не лисом, будешь шакалом, какая разница? Лишь бы шли одиннадцать рублей, а, хитрец? Какая у тебя ставка?
- Семь рублей.
- Семь? Ничего. Семь рублей - тоже деньги. Как ты смотришь на шакала?
- На какого шакала?
- Слушай, ты всегда был лисом, один день побудешь шакалом! - Джавад расхохотался. - Ну, по рукам, плутишка?
Кябирлинский тоже улыбнулся, пробормотал:
- Да, но ведь…
- Ничего, ничего, не тушуйся, - говорил Джавад, делая какие-то исправления в тексте. - Смотри, пусть в этом месте лиса говорит: "О шакал, оказывается, и ты здесь?!" Так… а шакал отвечает ей: "Да, да, лисичка-сестричка, я тоже здесь, да, да…"
Джавад издал странный звук, подражая завыванию шакала.
Сафура смотрела на него с укоризной:
- Джавад, а вдруг автор скажет что-нибудь?
- Бюрократ твой автор, - сказал Джавад. - Я беру на себя всю ответственность, пусть автор попробует пикнуть. Передайте ему, что я, Джавад Джаббаров, считаю нужным добавить в это произведение образ шакала. Все, точка! Ясно вам?.. Так… Где это место? Ага… вот… Лиса: "Пошли". Шакал… Джавад несколько раз встряхнул ручку, как термометр, и начал писать. - Значит, так… Шакал: "Вы уходите?.. Я тоже с вами…" Так… И вот здесь еще в самом конце… "До свидания, до свидания". Кроме того, время от времени ты присоединяешься к нам: да, нет, угу и так далее. Главное, чтобы слышался твой голос. Ну как получилось? Хорошо? А, шельмец?.. Ой-ой, опаздываю!.. Пошли скорее! Видишь, Кябирлинский, я, можно сказать, из воздуха сделал для тебя семь рублей, а ты не ценишь меня. Тебе бы следовало на эти семь рублей угостить меня как следует в "Дружбе". Ха-ха-ха!.. Ай, чертяка!
Они вошли в студию.
Сафура, улучив момент, шепнула Меджиду:
- Джавад есть Джавад… Любит пошутить, но сердце мягкое, воск, добряк. Меджид ухмыльнулся.
- Пойду порадую Эльдара, с него причитается. Сколько лет его отец был лисом - стал шакалом.
Эльдар работал в радиостудии помощником режиссера.
В те дни, когда у Фейзуллы была запись, он не показывался на глаза. Все знали причину. Знали, что Эльдар стыдится своего отца, вернее, тех ролей, которые тот исполняет, звуков, которые отцу приходилось издавать по роли.
Эльдару было девятнадцать лет. Днем он работал, вечером занимался в театральном техникуме. Стройный, видный, пригожий юноша. Вот только немного прихрамывал, чуть волочил левую ногу.
Все, что зарабатывал, тратил на то, чтобы хорошо одеться. Случалось, у него не было денег пригласить знакомую девушку в кино, но одет он был всегда, как говорится, с иголочки, не отставал ни от кого. Лицо строгое, серьезное, даже угрюмое. Это никак не вязалось с его возрастом. Те, кто знал его отца, говорили: "Можно подумать, он сын Насреддин-шаха, а не Кябирлинского. Эх, губит гонор человека!"
Однако Эльдар не был зазнайкой. Просто болезненно самолюбивый юноша. Ни с кем не сближался, ни с кем не откровенничал. На работе у него был единственный друг - Айдын. В коллективе держал себя так, словно ждал от каждого насмешек, издевок.
Конечно, главной причиной этого был отец - его живая рана.
Те, кто знал больное место Эльдара, остряки, циники, такие, как Меджид, постоянно подкалывали его.
"Послушай, Эльдар, твой отец - Кябирлинский, почему ты - Алескеров?"
"Не твое дело", - огрызался Эльдар.
"Зачем обижаешься? Спросить нельзя, что ли?" - кривлялся шутник.
Вот и сейчас. Меджид, войдя в комнату, где сидел Эльдар, воскликнул:
- Эльдар, поздравляю! С тебя магарыч! Юноша, почуяв подвох, натянулся как струна. Спросил хмуро:
- В чем дело?
Всегда при виде рыжей физиономии Меджида у Эльдара мгновенно портилось настроение.
- Я пришел сообщить тебе приятную новость, твоего отца повысили. Человек по-настоящему растет, прогрессирует. Был лисом - стал шакалом.
Эльдар, сорвавшись с места, бросился к двери, однако Меджид оказался проворнее, успел удрать.
Девушки в комнате прыснули, но, увидев лицо Эльдара, тотчас примолкли.
Айдын сказал:
- Да плюнь ты на этого ублюдка! Что тебе его болтовня? Разве он человек?.. Видит, ты выходишь из себя, вот и старается. Не обращай внимания.
Эльдар закусил губу:
- Ничего, я с ним сочтусь. Взял себя в руки. Успокоился.
После записи Фейзулла поставил свою подпись в явочном листе и вышел из студии в коридор.
К нему подскочил Меджид:
- Послушай, Кябирлинский, приструни своего сына!
- А что он сделал тебе?
- Терроризирует меня. Сам видишь, я парень хилый, слабый, дунешь - упаду. А твой сын, слава аллаху, тьфу-тьфу-тьфу, не сглазить бы, верзила каких мало. Верно говорят: велика фигура - да дура.
- Наверное, ты сам виноват. Распускаешь язык, а теперь жалуешься.
- Да что я сказал ему? Что я сделал? Я спрашиваю: почему у твоего отца фамилия одна, а у тебя другая? Разве за это бьют человека?
Фейзулла на миг смутился, затем начал объяснять обстоятельно, сдержанно:
- Видишь ли, сынок, у нас с Эльдаром одна фамилия - Алескеров. Кябирлинский - это мой псевдоним.
- Вот спасибо, теперь все ясно! Смотри, ты объяснил по-человечески, и я все понял. Зачем драться, зачем ругаться?
В этот момент в коридоре появился Эльдар, приблизился к ним.
Меджид поспешил спрятаться за спину Фейзуллы.
- Ну скажи ему, чтобы не приставал ко мне. Не то, смотри, пойду прямо к председателю комитета.
- Эльдар, сынок, - сказал Фейзулла, - что тебе надо от него?
Эльдар не ответил. Он с ненавистью смотрел на Меджида, однако не решался тронуть его при отце.
- Ничего, я с тобой рассчитаюсь, - процедил он сквозь зубы.
- Ну видишь! - воскликнул Меджид. - Опять угрожает. Смотри, Эльдар, я спросил у твоего отца, он объяснил мне. А ты сразу обижаешься, выходишь из себя… Фейзулла-муаллим. - В присутствии Эльдара он всегда говорил старику "Фейзулла-муаллим"; однако в этом обращении скрывалась ирония. Фейзулла-муаллим, не обижайтесь, пожалуйста, но меня очень удивляет, что это за мода - артисты берут себе всякие псевдонимы: Араблинский, Кябирлинский… Он говорил абсолютно серьезно, даже на губах его не было усмешки, только в глубине глаз светился бесовский огонек.
Эльдар понимал: Меджид издевается. Как ему было ненавистно его лицо, весь его облик - эта рыжая челка, рыжие брови, круглые рыбьи глаза без ресниц, эти редкие золотистые волосики на обвислых щеках (у Меджида даже торчащие из носа волосы были рыжие), эти три золотых зуба спереди, эти просвечивающие оттопыренные уши, эти пухлые руки с короткими толстыми пальцами. Эльдар видел грязь на его белом воротничке.
Фейзулла ответил простодушно:
- Когда-то было принято: каждый брал себе какой-нибудь псевдоним.
Бегающие глазки Меджида иногда встречались с глазами Эльдара. Каждый хорошо понимал, что думает, что чувствует другой. Эльдар кипел от негодования. Что касается Меджида, он давно не получал такого удовольствия: здорово он дурачит Кябирлинского прямо в присутствии его сына! Вернее, Кябирлинский в своем простодушии сам выставлял себя в глазах Эльдара и его недруга.
Бессильный что-либо сделать, Эльдар от стыда готов был провалиться сквозь землю.
А Фейзулла продолжал объяснять, ни о чем не догадываясь:
- Да, каждый взял себе какой-нибудь псевдоним - Араблинский, Агдамский, Сарабский…
Меджид подсказал тихо:
- Кябирлинский.
- Подлец!.. Негодяй!.. - взорвался Эльдар. - Я тебе дам сейчас!
Фейзулла изумленно смотрел нa сына:
- Что с тобой, Эльдар? Ты что кричишь? Что он сказал особенного?
- Как что? Или ты с Луны свалился?.. С Марса?! Неужели не понимаешь?
- Нет!
- Впрочем, лучше тебе не понимать! Эльдар махнул рукой и пошел прочь. Из студии вышел Джавад.
- Хорошо, будьте здоровы, я побежал.
- Джавад, дорогой, тебе в какую сторону? - спросил Кябирлинский. - Может, меня захватишь? Джавад на миг задержался.
- Клянусь, спешу. А то бы с удовольствием… - Он сделал еще несколько шагов, повернул голову. - Хорошо, пошли, подброшу до Баксовета.
- Вот спасибо!.. Оттуда я сам поеду… Когда они, спустившись вниз, проходили по вестибюлю, кто-то позвал:
- Кябирлинский! Кябирлинский!
Фейзулла обернулся. К ним бежал помощник режиссера из телестудии Мамед. Поздоровался с Джавадом, схватил Фейзуллу за руку:
- Сам аллах послал тебя мне, Кябирлинский! Ты свободен вечером?
- Нет, а что?
- У тебя спектакль?
- Спектакля нет, но я занят… Мамед перебил его:
- Значит, так… В приказном порядке! Дело свое перенесешь на завтра. У нас вечером спектакль. Садык заболел. Надо заменить его.
- Не могу… У меня…
- Могу, не могу - ничего не знаю. Пойми, мне же голову оторвут.
- Мамед, ты знаешь, как я тебя уважаю. Но у меня вечером кружок.
- Во сколько?
- В семь.
- Значит, так… В восемь я тебя отпускаю. Перенеси свой кружок на один час. Соберетесь позже. Что особенного?
Джавад был уже у выхода. Спросил:
- Кябирлинский, ты едешь? Имей в виду, ждать не буду. Я спешу.
- Еду, еду! - откликнулся Фейзулла, сказал Мамеду: Хорошо, Мамед, не могу отказать тебе. Но ведь мне надо подготовиться. Роль большая?
- Слушай, э, какая там роль?! Одна-единственная фраза. Значит, так… Ты почтальон, входишь в квартиру, говоришь: "Принес вам письмо". Вот и все. К чему здесь готовиться? Слава аллаху, ты сорок лет в артистах. Только прошу тебя, Кябирлинский, смотри не подведи, иначе мне голову оторвут… Значит, так… В шесть ты будешь здесь.
- Хорошо, не беспокойся, Мамед. Раз дал слово приду.
- Браво, молодец! Живи сто лет! Ты у нас единственный. Была бы пара - запрягли бы в арбу. Ха-ха-ха! Не обижайся, Кябирлинский, это шутка. Я ведь люблю тебя, ценю. Ты моя честь!
- Спасибо на добром слове.
Мамед был уже на пути к лестнице, обернулся, крикнул, прижав ладонь к голове по-военному:
- Моя честь - это вот что!
Он снова расхохотался и исчез.
Фейзулла кинулся бегом из здания.
Джавад успел завести мотор и разворачивал машину.
Кябирлинский замахал ему рукой:
- Подожди, я еду!..
Подбежал, сел рядом с Джавадом. Тот сказал:
- Кябирлинский, да ты нарасхват. Преуспеваешь: днем - радио, вечером телевизор.
- Ай, Джавад… Тебе ли завидовать, как мы побираемся?
Он подмигнул Джаваду, довольно улыбнулся.
Молодой человек повернул голову, посмотрел на Кябирлинского. Большие темные очки скрывали выражение его глаз.
Коротко посигналив, он обогнал троллейбус и погнал машину вниз по улице.
- Джавад, - нарушил молчание Фейзулла, - ты мне как сын… Хочу сказать тебе одну вещь.
- Говори.
- Ты близок с Сиявуш-муаллимом. Скажи ему, чтобы он лучше обращался со мной при людях. Позорит… Ведь я не мальчишка. Поседел на сцене.
- Что же он говорит тебе?
- Да всякое кричит, обзывает. К тому же при всех. Сегодня, например, в зале сидел художник. Молодой парень, у нас с ним хорошие, уважительные отношения. А Сиявуш начал прямо при нем, ты такой, ты сякой… Будь мы одни черт с ним, пусть бы говорил что угодно. Но зачем при посторонних? Ведь я ему в отцы гожусь.
- А все-таки, что он сказал?
- Да всякую ерунду… Вспомнил мечеть, муэдзина, азан… При чем здесь я, если мой отец был муфтием?
- Кем, кем был твой отец?
- Муфтием. Разве ты не знал?
- Нет, откуда?
- А я думал, знаешь. Все знают об этом. Мой отец был муфтий. Когда я стал артистом, он выгнал меня из дому. До последних своих дней не разговаривал со мной. С той поры мы с ним ни разу не виделись. Даже в завещании распорядился, чтобы я не присутствовал на его похоронах. Очень переживал… Мать после говорила: это ты свел отца в могилу.
- Скажи, чего тебя понесло в артисты, а, Кябирлинский?
- Не знаю… Очень хотелось… Ты не смотри, что я сейчас такой… Было время, я играл в нашем районном театре Октая, Айдына, Шейх-Санана…
- Иди ты!
- Клянусь своей жизнью, Джавад. Я был единственный сын у отца, он мечтал сделать и меня муллой, хорошо обучил меня персидскому языку, арабскому.
- Напрасно ты не стал муллой, Кябирлинский. Знаешь сколько они зарабатывают? Читал бы себе сейчас заупокой ные молитвы по умершим и жил бы лучше, чем народны; артист.
Фейзулла улыбнулся, покачал головой, предаваясь каким то воспоминаниям.
Затем сказал:
- Я до сих пор хорошо помню молитвы из корана.
- В самом деле? Тогда почему ты не станешь муллой? Фейзулла удивленно посмотрел на собеседника.
- О чем ты говоришь, Джавад? Какой из меня мулла?
- Почему бы нет?
- Как у тебя язык поворачивается говорить такое? Я - и вдруг мулла?
- А что?.. Отец твой был муфтием, лицо у тебя благооб разное, к тому же наизусть знаешь коран. Что еще нужно для муллы?
- Странно ты рассуждаешь… - Этот неожиданный раз говор смешал мысли Фейзуллы; он призадумался, наконец сказал: - Как же я стану муллой, если не верю в аллаха?
- Чудак! Да зачем тебе верить? Или думаешь, сами муллы верят? Ты лучше послушай меня. От театра толку не будет. Стань муллой, живи себе как министр, что тебе до аллаха? Веришь - верь, не веришь - не верь. Знай я коран, я бы дня не остался в театре. Нет более дурацкой профессии, чем наша - драматического артиста. Запомни: надо быть или таристом, или певцом-ханэндэ, без которых не обходятся свадьбы, или ашугом, или же муллой. Знаешь, как зарабатывают на свадьбах, на поминках! Ну вот, Кябирлинский, мы приехали - Баксовет.
- Большое спасибо, Джавад. Отниму у тебя еще одну минуту, не обижайся.
- Хорошо, говори!
- Так ты скажи Сиявушу. Он тебя послушает. Скажи ему, чтобы не обижал меня.
- Скажу.
- Ты понимаешь, Сиявуш преподает в театральном училище, где мой сын. На днях пришел и говорит студентам: на земном шаре еще не рождался более бездарный артист, чем Кябирлинский. Конечно, мой парень готов был провалиться сквозь землю. В аудитории его ровесники - есть друзья, есть враги.
- Глупости болтает Сиявуш. Скажу ему.
- И еще, Джавад…
- Ну?
- Есть еще одно дело.
- Что такое?.. Говори быстрее, ты меня режешь без ножа, опаздываю!
- Честное слово, другому не сказал бы… А тебе откроюсь… Только не подумай, Джавад… Ты знаешь, я не придаю значения таким вещам… Но у каждого есть не только друзья, но и враги… Да и жена без конца пилит меня…
- Не тяни, Кябирлинский, заклинаю тебя прахом твоего отца! Выкладывай суть дела! Ну?
- Суть дела в том, что в нынешнем году мне исполнится ровно шестьдесят. Я, конечно, не Араблинский, не Аббас Мирза, тем не менее я внес лепту, так сказать… Думаю, может, и мне там… какое-нибудь звание или еще что… Не подумай только… Я на такие вещи не падок, сам знаешь… Но смотришь: вчерашние мальчишки становятся заслуженными артистами… Нет, ты не подумай, я ничего не говорю… Дай им бог удачи… Но ведь и мы тоже… Сколько лет трудимся не покладая рук… Так пусть хотя бы немного…
- Понимаешь, Кябирлинский, - перебил его Джавад, - звание - это немного сложно. Но я поговорю с Сиявушем, Добьюсь для тебя грамоты от месткома или еще что-нибудь. Ну, извини, я уже опоздал…