- Спасибо, большое спасибо, да будет твоя жизнь долгой, - говорил Фейзулла, выбираясь из машины.
Он зашагал по улице, продолжая бормотать слова благодарности. А машина Джавада была уже далеко.
Фейзулла вошел в телефонную будку, позвонил на карамельную фабрику, где он был руководителем драмкружка.
- Передай ребятам, - наказывал он кому-то, - чтобы собрались не в семь, а в восемь. Или, скажем, в пятнадцать минут девятого…
Фейзулла направился домой.
Он жил в старом доме на втором этаже. Двор - маленький, узкий, темный. Зеленый скользкий камень под краном, из которого вечно сочилась вода, походил на огромную лягушку. Во дворе, кроме крана, были еще уборная с замком на двери, большой мусорный ящик и пирамида картонных коробок - собственность продовольственного мага зина.
На второй и третий этажи вела железная лестница, Если по ее ступенькам ступали неосторожно, она громыхала так, что казалось, будто по ней шагает армия закованных броню солдат.
Застекленные галереи второго и третьего этажей смотрел во двор.
Семья жила в квартире, состоящей из одной комнаты подобия прихожей, которая служила также и кухней, здес стояла маленькая газовая плита с двумя конфорками. Даль няя часть прихожей была отгорожена занавеской. Там стояла раскладушка, на которой спал Эльдар.
Юноша прибил к стене над изголовьем две книжные полки. На них стояли книги, журналы о театре и кино, Противоположная стена была оклеена сверху донизу портре тами кинозвезд, это были главным образом фотографии киноактрис, вырезанные из польских журналов "Фильм" и "Экран". На полу у кровати стоял магнитофон, рядом - гора кассет с лентами. Здесь было царство Эльдара, его мир в четыре квадратных метра, полный головокружительных грез и кухонного запаха.
В комнате, довольно большой, был всегда полумрак: един ственное окно давало слишком мало света. Стояли впритыь одна к другой две кровати, массивный угрюмый комод кофейного цвета, стол и четыре стула.
С комода углом свисал кружевной, ручной вязки, накомодник. Кровати были застланы плюшевым покрывалом с изображением двух всадников, похищающих красавицу. На столе, наискось поверх клеенки, лежала кружевная дорожка - родная сестра накомодника. Занавеска на окне и салфетка, прикрывающая крошечный экран допотопного телевизора "Луч" в углу комнаты, обшиты точно такими же кружевами.
Палас на полу был местами протерт, сквозь него то здесь, то там проглядывали красноватые половицы.
На стене висел в позолоченной рамке портрет Фейзуллы в какой-то роли и с десяток фотокарточек: жена Фейзуллы Хаджар-ханум в молодости, Эльдар. Эти фотокарточки были маленькие. Над ними висел большой фотопортрет мужчины. Это был покойный свояк Фейзуллы, муж жениной сестры Гамар, Искендер Мурадалиев…
Много лет назад Искендер и Гамар погибли в автомобильной катастрофе.
Когда Фейзулла появился на пороге прихожей-кухни, Хаджар беседовала с заглянувшей к ней соседкой Ана-ханум.
В квартире - ив прихожей, и в комнате - царил смешанный запах плесени, сырости, грязной посуды, постного масла и хозяйственного мыла.
Ана-ханум при виде Фейзуллы сказала:
- Удачи вам во всем, - затем обернулась к Хаджар: - Хорошо, баджи, я пошла.
Фейзулла, пройдя в комнату, снял пиджак, аккуратно повесил его на спинку стула, вернулся в кухню, вымыл под умывальником руки и лицо.
- Я что-то не улавливаю запаха бозбаша, жена! - заметил он шутливо.
Хаджар промолчала.
Фейзулла уже не ждал, что его удостоят ответа, как жена вдруг заговорила:
- Бозбаш!.. Может, плова с цыплятами желаешь?.. Бозбаша, видите ли, ему захотелось… А мяса ты удосужился купить?.. Или я сварю тебе бозбаш из колбасы?!
- Но зачем кричать, скандалить?.. Я думал, ты купила мясо.
- На какие деньги, интересно знать? Забыл, почем на базаре мясо?! Или думаешь, тех грошей, что ты приносишь, может хватить на мясо?! Вон, осталось немного вчерашней долмы, разогрей и ешь!
- Ну что же, долма - тоже неплохо.
Он подошел к плите, поставил на огонь кастрюльку со вчерашней долмой, точнее - с той, что была приготовлена женой третьего дня.
Тишина в квартире царила недолго. Вскоре Хаджар снова заворчала:
- Бозбаш!.. Ему нужен бозбаш!.. Говорят, по одежке протягивай ножки!.. Нет, вы полюбуйтесь на него!.. И он еще считает себя мужчиной!..
Фейзулла перестал жевать.
- Скажи, что тебе надо от меня? Дай спокойно поесть.
- Ешь, ешь! Хоть бы ты подавился… Все выходят замуж обретают счастье, а я!.. Эх, да какой ты муж?!
Фейзулла медленно, устало поднял глаза от тарелки.
- Что произошло все-таки?
- Спрашиваешь, что произошло? Только что была Ана ханум, ты видел… Говорила про мужа, про свой дом, про их житье-бытье. Муж, можно сказать, на руках ее носит Вот и выходит, что дочь Хромого Сафтара живет лучше чем дочь Дурсунбека!
Фейзулла сделал попытку обратить разговор в шутку.
- Но я-то здесь при чем, жена? Не ты ли первая влю билась в меня и согласилась бежать из дома?..
- Чтоб мне ногу сломать в тот день, когда я решил бежать с тобой. Чтоб мне ослепнуть в тот день, когда я впер вые увидела тебя! Пепел на мою глупую голову! Ведь я былг совсем ребенком… Что я понимала?.. Ты с театром приехал в деревню, и у меня, дурехи, затмило рассудок… Ведь я была в сто раз красивее моей сестры Гамар. Ей посчастливилось, вышла замуж за Искендера Мурадалиева, а вот я - за тебя…
Фейзулла унес на кухню пустую тарелку с вилкой. Оттуда донесся его голос:
- Тебе не стыдно?.. Хоть бы не произносила имени бедной Гамар!
- Чем же она бедная?
- А разве не бедная? Погибла такой ужасной смертью… И она и ее муж. Оба они несчастные. Лет-то им сколько было? Кто умирает в такие годы?
Хаджар вздохнула, примолкла, затем, будто отвечая сво им мыслям, продолжала:
- Зато она познала счастье. Умерла, зато до конца своих ней жила по-человечески. У нее не было только птичьего молока. Рано ушла из жизни, но хоть пожила в свое удовольствие. А мне придется завтра умирать… Что я скажу? Что я видела в жизни? Только твою постную физиономию да вот эту вонючую лачугу. Больше ничего. Люди живут весело, красиво… Эх… - Она сделала короткую паузу, закончила: - Впрочем, тебе что говори, что нет… Все одно…
Фейзулла налил себе чаю в маленький, грушевидной формы стаканчик, вернулся в комнату, пил частыми глотками.
- Хаджар, - сказал он, - я вижу, ты сегодня не в духе. А тут еще пришла Ана-ханум, подзавела тебя.
- Меня заводить не надо. Или я слепая? Сама не вижу, как люди живут и как мы живем?
Фейзулла, напившись чаю, унес стакан, сполоснул его под рукомойником, снова вошел в комнату.
Хаджар сказала:
- Вчера Эльдар вернулся домой такой расстроенный. У них на занятиях какой-то преподаватель смешал тебя с грязью.
- Знаю, - отозвался Фейзулла. - Айдын мне сказал, приятель Эльдара.
- Знаешь, а что с того?.. Что толку?.. Можно подумать, ты пойдешь и рассчитаешься с обидчиком!.. Ведь тебя никто в грош не ставит!..
Фейзулла спокойно внимал.
Если ты ежедневно слышишь даже очень обидные, очень оскорбительные слова, они теряют свою остроту, свою силу, делаются привычными, не обижают, не причиняют боли. Может, лишь немного утомляют, только и всего.
Но Хаджар была неутомима:
- Эльдар говорит: "Мамочка, почему мой отец такой никудышный?" Говорит: "Из-за него на меня все смотрят свысока. Если бы у меня, - говорит, - не было отца, я бы по крайней мере знал, что я сирота, и тогда никто не посмел бы меня оскорбить. Но ведь он жив, все его видят, знают, все смеются над ним, издеваются, подшучивают, а мне остается только смотреть на это да кусать себе локти!"
- Эльдар никогда не скажет такого.
- Будь я проклята, если лгу! - Хаджар, протянув руку, взяла со стола крошку хлеба, покатала ее пальцем. - Клянусь вот этим хлебом, ребенок говорил, а мое сердце обливалось кровью. "Мама, - говорит, - чем я хуже других? Ах, говорит, - если бы я был сыном какого-нибудь большого человека! Я, - говорит, молод, красив, работаю над собой, учусь, ночами не сплю, приумножаю свои знания, свою культуру. Вот, - говорит, - например, представь: я где-нибудь в гостях, в компании, все девушки поглядывают на меня. И мне, - говорит, нравится одна из девушек. Мы знакомимся, разговариваем, - о книгах, о театре, о кино… О чем бы она ни заговорила, я всегда поддержу разговор, не ударю лицом в грязь. Потом, - говорит, - смотришь, приходит какой-то болван, невежда, который ничего не знает, и на внешность невзрачный, и сложен отвратительно, но он сын большого "шишки" или же у него богатый отец, с машиной, с деньгами. И вот, - говорит, - он предлагает той девушке: "Садись в машину, покатаю тебя". И девушка, - говорит, - уже с ним, а не со мной…"
Фейзулла перебил жену:
- Не нужна Эльдару такая! Чего стоит девушка, которая продает свое сердце за деньги, за машину?
Хаджар, умолкнув, некоторое время недоуменно смотрела на Фейзуллу, затем протянула к нему руку с растопыренными пальцами, махнула.
- Э-э-э, пепел на твою голову! Долго ты думал, чтобы сказать такое?! Ты всю жизнь был вот таким никудышным! Неудачником! У тебя потому и нет ничего!
В конце концов Фейзулла вышел из себя:
- Вот что я скажу тебе, жена: хватит! Ты говорила - я молчал, но ты уже перешла всякие границы! Я тоже человек! У меня есть самолюбие.
Хаджар передразнила:
- Самолюбие!.. Самолюбие!.. Держи при себе свое самолюбие. Меня бесит, когда я разговариваю с тобой.
Фейзулла, сняв туфли, лег на кровать.
Хаджар вышла на кухню. Оттуда доносились стук тарелок, звон ножей, вилок.
Фейзулла закрыл глаза, задремал.
Хаджар вернулась в комнату, вытирая кухонным полотенцем мокрые руки.
- Вот Ана-ханум спрашивает: почему всем артистам дают звание, а твоего мужа забывают?
Фейзулла ничего не ответил. Возможно, он спал, а может, притворялся.
Хаджар ворчала:
- Ты спи, спи, тебе что? Насытил живот коркой хлеба - и думаешь, что в раю!
Она вышла, но вскоре опять вернулась.
- Эльдар говорит: "Хоть бы раз о моем отце написали доброе слово в газете! А то - говорит, - или совсем ничего не пишут, или пишут всего одну фразу: "Кябирлинский опять не справился со своей ролью"."
Фейзулла открыл глаза, долго смотрел на жену; наконец спросил:
- Хаджар, может, скажем Эльдару правду?
С женщиной произошло мгновенное превращение: изменилась в лице, побледнела, съежилась, словно сделалась меньше ростом, разом постарела. Ответила глухо:
- С ума ты сошел!.. Подумай, что говоришь… Прошу тебя, выбрось это из головы.
На глаза ее навернулись слезы, она достала платок, утерла их, вышла на кухню.
До самого ухода мужа она не сказала ни слова.
Ровно в шесть Фейзулла был в телестудии. Постепенно подошли и другие актеры. Ждали режиссера.
В студии ярко горели прожекторы, было жарко, как в бане. Над головами артистов, словно груши на ветках, висели микрофоны.
Тщедушный, низкорослый, подвижный Мамед носился туда-сюда, выбегал из одной двери, исчезал в другой, давал указания, распоряжения. То и дело слышалось его: "Значит, так… Значит, так…"
- Значит, так, - говорил он, - ты стоишь здесь, а ты выходишь отсюда. Ага… значит, так… Третья камера, слушай меня! Ты делаешь наезд отсюда. Крупный план! Ясно? Затем ты, вторая камера, берешь слева… Эй, Шамиль!.. Значит, так, как только я дам знак, включай музыку… Значит, так, все здесь, все на своих местах. А вот и Сиявуш-муаллим.
У Фейзуллы оборвалось сердце.
Откуда он мог знать, что сегодня на передачу приглашен их режиссер. Сиявуш нечасто бывает в телестудии. Знай Фейзулла, кто режиссер постановки, он бы непременно отказался от участия.
Сиявуш тотчас увидел его.
- Кябирлинский, дорогой, я бегу от тебя, а ты - за мной, преследуешь по пятам. Безжалостный человек. Передохнуть от себя не даешь!
Все засмеялись. Актеры и сам Сиявуш были в хорошем настроении. Сиявуш спросил у Мамеда тихо:
- Откуда взялся этот дубина?
- Значит, так… Садык звонит сегодня: болен. Думаю, что делать? Попался на глаза этот Кябирлинский. Я пригласил его. У него всего три слова.
- Выбрось.
- Что?
- Слова Кябирлинского. Что он говорит?
- Да почти ничего. Приносит письма, говорит. Постой, сейчас посмотрю, что он говорит… - Мамед полистал текст. - Значит, так, он говорит "Вот наши письма".
- Вычеркни. Пусть войдет, молча отдаст письма и уйдет. Все! Когда я слышу его голос, меня переворачивает.
Мамед хохотнул и вычеркнул фразу. Подошел к Кябирлинскому:
- Значит, так, Фейзулла, мы сократили твои слова, молча войдешь… Вот смотри, отсюда войдешь, отдашь письма и уйдешь. Все. Понял?
- Даже не здороваться?
- Нет, нет, ради бога!.. Значит, так, положил письма и ушел. Понял?
- Понял, понял. Сделаю.
Мамед хлопнул в ладоши:
- Значит, так, все проходят на свои места! Через пять минут…
Каждый занял свое место и замер. Камеры, словно ружейные стволы, нацелились на актеров.
Сиявуш, Мамед и звукорежиссер прошли за пульт, где на экранах мониторов появилась сцена, охваченная несколькими камерами с различных точек.
Время в телестудии будто стало ощутимым, материальным. Оно как бы обрело форму, границы, русло и приближалось к семи часам с неотвратимостью текущей к морю реки. Когда до семи осталось пятнадцать секунд, Сиявуш сказал в рабочий микрофон:
- Внимание! Мы в эфире! - и нажал кнопку.
Звукорежиссер включил музыку. Первая камера давала титры. Передача началась.
Спустя сорок минут Сиявуш закурил папиросу, поднялся с места. Передача окончилась. Актеры выходили из студии.
Кябирлинский, взяв Мамеда под руку, отвел в сторонх.
- Мамед, дорогой, скажи, я внесен в денежную веде мость?
- Разумеется, Кябирлинский. Неужели не веришь?.. Стыдно. Не даром же ты работаешь? Мы еще не при коммунизме. У нас пока социализм - переходная стадия к коммунизму.
- Нет, ты понимаешь, почему я спрашиваю? Говорят, кто обжегся на молоке - дует на воду. Как-то я тоже выступал у вас без слов, так же, как сегодня, немая роль. Так в бухгалтерии вычеркнули мою фамилию.
Мамед перебил его:
- Не беспокойся, я сам прослежу.
- Спасибо большое, Мамед. А то этот бухгалтер такой тип… Старик, гораздо старше меня и совсем слепой. Говорят, нацепит очки, сядет перед экраном и считает, загибая пальцы, сколько человек занято в передаче, кто сколько слов сказал, а затем начинает скандалить, мол, я не могу пускать на ветер государственные деньги…
- Словом, готов сэкономить на каждой твоей копейке, а?
- Вот видишь, сам говоришь.
- Нет, Кябирлинский, будь спокоен.
- Очень тебе благодарен.
Фейзулла обеими руками пожал руку Мамеду, попрощался с остальными.
Выйдя из проходной телецентра, увидел: к остановке подходит троллейбус. Побежал, едва успел сесть.
У Азнефти он вышел из троллейбуса и пересел в автобус. В десять минут девятого добрался до карамельной фабрики.
Три года Фейзулла руководил фабричным драмкружком. В кружке было всего шесть человек: четверо мужчин и две женщины.
Одним из членов этого маленького коллектива был пожилой фабричный сторож Салман-киши. Жил он бобылем, домой его не тянуло, вот и записался в драмкружок.
Был еще в кружке Мухтар, который втянулся в самодеятельность из-за своей жены Розы.
Роза была армянка, неплохо знала азербайджанский язык, однако говорила с акцентом. Очень хотела научиться говорить правильно. В этом ей усердно помогала ее подруга Бехиджа. Именно по настоянию Бехиджи Роза записалась в драмкружок.
Бехиджа, сорокалетняя женщина, была вдовой. По мнению Кябирлинского, она обладала истинным актерским дарованием.
В течение трех лет Кябирлинский готовил к постановке пьесу Джафара Джабарлы "Октай Эль-оглы". Роль Октая Кябирлинский взял себе. Остальные мужские роли он отдал Мухтару, Салману-киши, табельщику Баширу и шоферу Давуду. Так как кружок был пока малочисленный, все, кроме Кябирлинского, имели по две-три роли. Роза исполняла и роль Нади, и роль актрисы Тамары, Бехиджа играла и Френгиз, и сестру Октая Север.
Занятия кружка проводились раз в неделю в красном уголке фабрики комнате, стены которой были увешаны различными лозунгами, таблицами, плакатами, портретами, На красном полотнище через всю стену было написано: "Искусство принадлежит народу". Один из плакатов - сплошь разноцветные квадратики, треугольники, кружочки, столбики и цифры - наглядно рассказывал о годовом плане фабрики, объяснял, в какие города отправляется ее продукция. На стенде с позолоченной рамкой золотыми буквами по красному плюшу было написано: "Передовики производства"; ниже - двадцать фотокарточек, в том числе фото шофера Давуда. Над стендом еще давно Кябирлинский приколол кнопочками два портрета - Джафара Джабарлы и Станиславского. Занавесок на окнах не было, их заменяли пожелтевшие газетные листы. Стены комнаты попахивали известью, недавно здесь был ремонт.
Когда Кябирлинский вошел в красный уголок, все члены кружка были в сборе. Роза и Бехиджа шептались. Давуд с Баширом курили. Мухтар объяснял сторожу Салману-киши происхождение и смысл некоторых слов.
- Вот, например, слово "колбаса", - говорил он. - Откуда оно взялось? По-тюркски "кол" - "рука", "басан" - "набитый"… То есть набитый рукой. Ведь раньше колбасу делали вручную, брали кишку и набивали мясом. Кол-басан! Кол-басан! Стало "колбаса".
Салман-киши покачал головой:
- Ты смотри!.. Ну и дела на свете!..
- Да, вот так. Или, например, ты кто? Ну, отвечай, кто ты?
Салман растерянно пожал плечами:
- Я?.. Не знаю… Охранник.
- Верно. Ты охранник, караульный. И у русских есть такое слово - "караул". Это тоже наше слово - "каракул". То есть черный раб. Или, например, что значит лошадь?
Салман заморгал глазами:
- Не знаю.
- Лошадь, то есть "лешат", дохлая кляча. Понял? Салман снова покачал головой:
- Ты смотри!..
Кябирлинский перебил их лингвистическую беседу:
- Хорошо, друзья, начнем работать. Извините, я немного запоздал. Срочно вызвали на телестудию.
- В тот раз видела вас по телевизору, - сказала Роза. Кябирлинский смутился немного:
- Честное слово, просто не дают покоя, ежедневно вызывают… В телестудию, на радио, в кино. Я почти всем отказываю. Говорю: нехорошо, ведь есть и другие.
Ему вдруг захотелось рассказать, что он сегодня ехал в машине вместе с Джавадом. Он знал: Джавад нравится Бехидже. Кябирлинский немного симпатизировал ей. Но как скажешь? Какой придумать повод? Мухтар обернулся к Салману-киши:
- Женщины носят каракулевые шубы. Каракуль! Что это значит? Кара-гюль?.. То есть черная роза.
Салман-киши многозначительно покачал головой:
- Ну и дела на свете… Фейзулла спросил:
- Ну, вы приготовили мне ту сцену? Когда она будет полностью готова, я приглашу к нам Джавада Джаббарова. Пусть придет и посмотрит, как надо играть "Октая". Сегодня он долго возил меня на своей машине, сказал: "Фейзулла-муаллим, я слышал, ты создал замечательный драмкружок. Но почему скрываешь его от нас?", Я ответил: "Не спеши, дорогой, мы еще не готовы, наберись терпения и посмотришь".
Бехиджа замахала рукой: