- Неужели я не способен ни на что хорошее в жизни? - Сергей обтёр взмокший лоб ладонью. - Для чего встречаю я людей? Зачем становятся они мне близкими? Почему женщины заставляют меня верить, будто я их глубоко и навечно люблю? Зачем обманывают меня? Какая же это любовь, когда руки нетерпеливо тянутся к женским грудям, а губы мои ищут женский голос в полураскрытом рту?
- Странно ты рассуждаешь. Можно подумать, что ты погубил всех женщин на свете своим неукротимым любовным нравом.
- Не всех. Может быть, даже очень мало, может, ни одной. Я не считал… Но ведь чтобы болела совесть, достаточно и этой одной. Для меня две–тpи женщины, с которыми я имел любовную связь, превратились в бесчисленную армию. Армия вошла ко мне в мозг с целью извести меня, сжить со свету, засадить в тесную комнатку психбольницы. Человеку не надо тысячу раз убить, чтобы превратиться в убийцу. Не требуется обокрасть всех повстречавшихся прохожих, чтобы стать вором. Достаточно одного раза. А иногда хватает одной лишь мысли, чтобы до самой смерти нести бремя неискупимой вины.
- Но как ты можешь сравнивать? - удивилась Наташа из густоты тёмного пространства. - Ты не совершал преступлений. В чувствах никого нельзя винить. Тебя любили. Ты давал радость, счастье!
- А им на смену приходили печаль и одиночество.
- Сергей, ты передёргиваешь карты, - повысила она голос.
- Жизнь, дорогая моя, сплошное шулерство. Бесконечное поле, засеянное ложью. Лично я уже не способен разглядеть истину. Меня обманули, когда в детстве объясняли, что есть что. Обманули. И это есть истина. Получается, что истина в данном случае - обман. Даже то, что мы с тобой обсуждаем, по сути своей является ложью, потому что мы пропускаем слова через водоём наших чувств, и слова окрашиваются в новый цвет. Глядишь, а истина уже подгримирована. Всматриваешься, и не понимаешь, что за физиономия перед тобой. Лицо, обыкновенное, чистое, простое, открытое, близкое и знакомое лицо Женщины преображается в Королеву, Самку или же Богиню. Под сочной многоцветной штукатуркой на лице дорогостоящей проститутки не всегда удаётся разглядеть черты своей тринадцатилетней дочери. В сморщенной маске мертвеца не узнаешь любимое лицо отца.
- Господи, о чём ты говоришь, Сеpёжа? - Наташа включила свет, но вместо неё на Сергея посмотрел толстый лысый врач в белом халате, который не застёгивался на большом животе.
- Будем, пожалуй, лечить. У вас, молодой человек, безобразное состояние. Так истерзать нервную систему! А известно ли вам, что нервные клетки… Впрочем, какая разница? Надо, голубчик, браться за ум и ставить всё на свои места. А то куда мы с вами придём?
Толстяк хрустнул накрахмаленным белым рукавом, вытер им сопливый нос, тщательно протерев обе ноздри, и извлёк из нагрудного кармана термометр и толстый шприц.
- Надо, голубчик, вливание вам сделать!
Сергей Павлович дёрнулся от врача в кровати, сгрёб в охапку пахучее больничное бельё и швырнул его в блестящую иглу шприца. Простыня задела лампочку, и свет пропал.
- Сеpёжа, что с тобой? - услышал он голос Наташи. - Плохой сон?
- Нет.
- Ты так сильно дёрнулся.
- Всё хорошо, Наталочка. Ты же знаешь, что мне всегда хорошо, когда я сплю. Я иногда вижу страшные сны и тогда посыпаюсь. Но едва открываю глаза, как с болью сознаю, что испытанный ужас был во сне, а не наяву. И мне становится нечем дышать. Ведь из сна, пускай из дурного, я вылез наружу, где нет сна, где бесконечная идиотская реальность, которая маразмом своим перещеголяла самый кошмарный кошмар… Боже, как я хочу спать!
- Сеpёженька, но ведь ты спишь.
- То есть?
- А что тебя удивляет? Разве ты видишь что–то сверхъестественное, что не может уложиться в рамки обыкновенного сна?
- Нет, - Сергей тихонько вздохнул.
- Тогда почему ты не веришь, что ты спишь? Или во сне обязательно должны летать на перепончатых крыльях всякие там абракадабры?
Сергей промолчал, почему–то немного смутившись, а Наташа продолжала говорить ему в ухо:
- Обыкновенный сон. Самый нормальный сон. Никаких превращений. Никаких чудовищ. Только ты и я.
- А ты кто? Я не вижу в темноте…
- Я твоя дочь, - ответила Наташа.
- Доченька, - улыбнулся он после недолгой паузы. Потом вдруг забеспокоился. - А что это значит?
- Это человечек, малюсенький такой человечек, который верит в то, что ты сильней всего мира, что можешь всегда защитить, спасти, оградить…
- Понимаю. И ты мне веришь. Веришь в то, что я всё это могу.
- Да, верю. Не верю даже, а знаю. Всякий ребёнок знает, что его отец - самый надёжный человек… Ты же мне отец. Мне ли не знать, что такое отец?
- Ты говоришь, что я твой отец, - Сергей Павлович протянул руку и погладил сидящую рядом с ним девочку, у которой нащупывались две коротенькие тугие косички. - А что такое ребёнок? Вот кем мне приходится дочь?
- Маленьким пушистым обманом. Ты думаешь, что она что–то особенное, что она больше всех нуждается в тепле и внимании, что ей нужнее других быть счастливой и удачливой. И ты помогаешь ей обманываться.
- Почему?
- Потому что ты ей даёшь то, что она хочет, что она выдумывает…
- Любовь.
- Да, - послышался голос Наташи, и под рукой очутились женские душистые волосы. - И не только ей.
- А кому ещё? - подозрительно спросил Сергей Павлович.
- Ещё мне, - улыбнулась в темноте Наташа.
- Но ведь ты моя дочь.
- Да. И не только дочь. Ещё Жена, Любовница, Товарищ, Сподвижник…
- И это всё ты?
- Я ещё много разных вещей и характеров, милый мой. Разве ты не помнишь?
- Нет.
- Тогда ты и в самом деле спишь. А я думала, что я просто с тобой шучу, глупости всякие говорю…
- Какие же глупости? - удивился Сергей. - И как ты можешь говорить мне что–то, если я сплю? Тогда, получается, ты у меня во сне.
- Я у тебя в душе, - она ласково погладила мягкой рукой его по шершавой щеке. - Я ведь не просто Женщина тебе. Я твоя Судьба. Меня очень много. Я сама с собой вожу хоровод, пою разные песни, любуюсь бантиками на косичках, красуюсь перед зеркалом, тайком крашу губы маминой помадой, целуюсь в подъезде и на дискотеках, мечтаю о прекрасном рыцаре, влюбляюсь в сокурсников, тоскую на скучной работе, мечтаю о тебе…
- А разве меня нет? Зачем тебе обо мне мечтать, радость моя?
- Потому что я глупая девчонка. Все люди, Серёженька, глупые. Мы ведь совершенно всё перепутали. Мы позабыли, что выдумываем всякие приключения, которых бы в жизни страшно испугались, что мечтаем о таких спутниках жизни, которые своей правильностью нам надоели бы через несколько дней… Мы позабыли, что фантазии наши основываются на жизни, что они и есть наша жизнь. Мы всё забыли. И поэтому я мечтаю о тебе, даже, когда лежу рядом с тобой и чувствую твоё тело. Я вся в каких–то образах.
- Как ты похожа на меня, - протянул он тихо.
- А что тебя удивляет?
- Ничего, но всё–таки… Всё–таки странно. Вот сейчас, к примеру, я вижу хоровод, который ты водишь сама с собой. Тебя много и все вы (все ты) прямо над моей головой, прямо над лицом моим. Сандалии, туфельки, сапожки, юбочки детские, бальные платья, строгие костюмы. Девочки, Женщины, Потаскухи, Матери, Подруги… Не могу различить, сколько тебя сейчас.
- Меня всегда много. Сколько клеточек в твоём сердце?
Сергей Павлович не расслышал последнего вопроса Наташи. Он увлечённо разглядывал пёструю гирлянду вращавшихся над ним фигурок.
- Какой удивительный хоровод… Неужели это просто сон?
ПРАЗДНИК ПРОЩАНИЯ
Моим друзьям, которые есть и которых нет, посвящается
В мои глаза вошли поля, моря, леса.
Мои зрачки - огонь, в них солнце задремало.
Люблю Вселенную. Я верю в чудеса.
Они во всём, что ширь и что предельно мало.
К. Бальмонт
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
РАЗГОВОРЫ
- Я тебе вот что скажу, Матрас, и уж ты поверь мне, - Павел упёрся локтями в чёрную лакированную поверхность стойки и увидел в глубине её зеркальной глади перевернутого себя. Он вспахал пальцами свою мокрую шевелюру и подмигнул толстощёкому бармену. - Сегодняшний день плохо закончится, потому что он с утра не сложился. Это, видишь ли, судьба… Знаешь, что такое судьба?.. У меня на утро, к примеру, было назначено свидание с одной невероятно обаятельной куколкой, однако проклятый дождь испортил всё дело. Жена моя - женщина приятная и душевная, но лишь когда на горизонте нет посторонних девиц… Вот ведь дёрнул меня чёрт жениться! Ты вообще–то хоть чуточку представляешь, что означает женитьба? Нет? Это полный идиотизм, дорогой мой Матрас. Мужчина обязуется класть с собой в постель предоставленную ему законом жену и клянётся не вступать в сексуальную связь с другими женщинами… О чём это я, старина? Ах, вспомнил… Нагадила мне сегодня жена, испортила красивый праздник. Это голая истина, друг мой… У меня всё уже было заготовлено для приема светловолосой моей подружки, которую я ждал. У неё чудесные ноги, у неё чудесное имя… Впрочем, теперь это не имеет значения… Я выставил на стол пузырик лимонного ликёра, сунул бутылочку шампанское в ведёрко со льдом, разложил ломтики салями и белого сыра, поставил хрустальные бокалы. И тут моя супружница явилась вдруг обратно. Оказывается, она не смогла поймать такси из–за дождя. Ты можешь в такую невезуху поверить, Матрас?.. Ну, бросается она к телефону, чтобы вызвать машину на дом, а у меня сердце начинает медленно покрываться испариной. Смотрю я на часы, а стрелочка всё ближе подползает к назначенному времени свидания. И тут - бац! Звонок в дверь, - Павел от воспоминаний зажмурился и потёр пальцами заметный синяк под глазом. - И вот появляется моя русалка. Мокрая до последней клеточки своего чудесного тела. Жёлтые волосы ко лбу прилипли, а платьице, коротенькое такое, облепило фигурку. Ух, Матрас, если бы ты видел, как торчали сосочки на её грудках! Ясное дело, моя швабра тут же шмыгнула к девочке, мол, что такое, что вам угодно? Я было попытался ввернуть, что ко мне пришли важному делу. Но крыса моя злющая была, глазами по мне полоснула, будто уничтожить хотела… Пальцем в журнальный столик тычет, где уже заготовлен банкетик, и визжит: "А штаны твоя подружка тоже для важного дела сняла?" А девочка моя мокренькая, вся дрожит, и у неё на самом деле под юбочкой ничегошеньки нет! Что ты качаешь головой? Что ты в женщинах смыслишь? Ты вон стаканы протирать не забывай, это твоя специальность, а у меня иной профиль…
Павел подвинул пустой стакан к пухлым рукам Матраса. Тот взял бутылку шотландского виски и плеснул на донышко стакана. Павел кисло улыбнулся, издал недовольный звук, похожий на поскуливание бездомного пса, и пальцами показал, что ему нужен полный стакан. Затем он продолжил рассказ:
- Моя спутница жизни вклеила мне пощёчину и помчалась прочь из дома, успев прошипеть, чтобы я в квартире больше не появлялся… Вообще–то она у меня женщина интересная, хоть я и называю её крысой. Но это из любви, не по злобе… У неё очаровательные ноги, животик, грудь. Или ты думаешь, что я мог взять в жены уродину? Нет, ты плохо знаешь меня, Матрас, хоть я каждый день тут у тебя сижу… Но ревнивая она до ужаса, страшна в гневе. Тайфун! Тигр саблезубый! И почему она так относится к этому… к этому… к чему она так относится, Матрас, ты не знаешь? Я не понимаю, что именно вызывает у неё ярость. Я же не извращаюсь, с мужчинами ничего не имею, так ведь? А с женщинами… да какой мужчина не любит хорошеньких девочек?.. Ну вот, кое–как мы позанимались нашими нежными делами, но отношение уже не то, сам понимаешь. После этого я попёрся к Папе, потому что он просил меня приехать к нему. Он страшно боится грозы и дождя. Ты же знаешь, он с головой ушёл в религию. А я спрашиваю, какой из него святой может получиться? Он же пьёт не меньше моего. Девок не лапает, это верно, но разве это показатель святости?.. Заехал я к нему и повёл сюда. А дождина хлещет! Страсть. И вот ведь что такое невезение. Напоролись мы на дудoнов. Пятеро их было ровным счётом. Голые, как всегда, в полиэтиленовых плащиках, с капюшонами на бритых кочерыжках. Стоят себе, покручивают дубинками, скоты. Никогда не любил я их, честно скажу тебе, а тут совсем уж отвратительное впечатление произвели. И дождь этот, из–за которого ничего не разглядишь… Я было попытался им объяснить, что мы их не знаем и претензий к ним не имеем, что у нас своя дорога, а они ухмыляются. Не хотели они уходить без драки, понимаешь? Ты когда–нибудь слышал, Матрас, чтобы дудоны мирно уходили?
Матрас грустно шевельнул пузатыми щеками и отрицательно покачал головой, соглашаясь с тем, что дудоны мирно вести себя не умеют. Павел вновь подвинул свой стакан.
- Я с ними разговариваю, а они нарочно не отвечают. Стоят под дождём, плащи их шумят под каплями. На нервы, подлецы, давят. За моей спиной Папа трясётся. Мне бы кого другого в тот момент, а не Папу, так мы бы за милую душу отделали дудонов. А из Папы какой боец? И только я успел подумать, что дело дрянь, как они кинулись на нас. Дубинками крутят над колпаками своими, того гляди по макушке мне стукнут. Тут вот я и упал, мать их так–перетак, лужи ведь кругом налиты, скользко, а у меня ещё с утра колени дрожали из–за нервного расстройства. А голышам этим только дай кого–нибудь на спине. Я едва уворачиваться успевал. Пару раз мне всё же саданули, но я стерпел. Синяк видишь под глазом? В конце концов я не выдержал. У меня последнее время в кармане всегда револьвер лежит. Я его хвать и пару раз лупанул наугад. От их дубинок у меня в глазах искры, не вижу ничего. Слышу только, как босые ноги зашлепали прочь… Не повезло мне сегодня… С женой поцапался, с девочкой перепихнулся кое–как, а тут ещё дудоны… И подбегает ко мне в ту минуту Папа. Он, оказывается, в подъезде спрятался, пока эти целлофановые презервативы меня отмолотить пытались, и взывал к Богу о защите. Это, говорит он, меня Всевышний оградил от смерти. Ну, я ему из благодарности чуть было в ухо не засветил. И Папа заплакал, бедолага. Он ведь на самом деле хороший, не злой…
- Рудик у нас человек тонкий, Паш, - Матрас жалостливо поднял брови и вытер у себя под носом мятым полотенцем. - Ты не злись на него.
- Да я и не злюсь. Он при Боге, а все, которые при Боге, всегда слабые бывают. Своих сил нет, вот и надеются на Спасителя. Ты знаешь, я потом даже поцеловал Папу, когда успокоился, ведь всё–таки он не просто трясся где–то, а к Богу взывал. И Папа растрогался.
Павел повертел пальцами пустой стакан и соскользнул с высокого стула на пол. Он поставил стакан на чёрное зеркало стойки и громко рыгнул.
- Ты, Матрас, - сказал он, - собери–ка нам подносик и приволоки минут через десять. Я пойду к своим, а то боюсь за Кадолу. Как бы Папа не извёл его библейскими сказками… Кстати, ты когда–нибудь читал его книжки?
- Чьи?
- Кадолы… Я вот ничего не читал, представляешь? Лучший мой друг и, можно сказать, популярный писатель, а я ничего не читал. Руки не доходят. Ох, короткие у меня руки, - Павел взмахнул конечностями, как варёными крыльями, и направился в угол ресторанчика, где возле огромного окна с витиевато выполненной надписью "Сидалище" сидели за столиком и потягивали густое пиво Кадола и Рудик - Папа.
- Ну, что, Папа, оклемался маленько? - Павел остановился около них и нежно потрепал Рудика по курчавой голове.
- Присаживайся, - Кадола толкнул ногой свободный стул, и тот плавно подъехал к самым ногам Павла.
- Какие манеры, господа! Какой сервис! - Павел элегантно, театрально поклонился, хлопая в ладоши, и плюхнулся на стул. - О чём ведёте речь, старики? Позволите включиться в дивную вашу беседу?
- Включайся, - опустил глаза Рудик.
- Что с тобой, Папа? - Павел взял со стола пивную бутылочку, чокнулся ею со стаканом в руке Рудика и отхлебнул из горлышка. - Похоже, вы грустите, ребята. А можно ли здесь грустить? Пусть на улице льёт проклятый дождь, пусть там мерзко и мокро. Но разве не радует вас наше уютное "Сидалище"? Меня радует. Здесь нет дудонов, нет всяких там "ирокезов" и "крысоедов", никто не бьёт морду. А это так хорошо, когда тебе не бьют морду. Или кто–нибудь желает оспорить эту мысль? Папа, ты разве любишь, чтобы тебя колотили? Тебя вообще хоть раз в жизни стукнули? Нет? Бывают же такие счастливые люди. Кадола, обрати внимание на этот непобитый экземпляр гомо–сапиенс. Его никогда не били. Но он всё–таки счастлив. Давайте выпьем за счастье, за это зыбкое понятие!
- Что ты так орёшь? - недовольно забурчал Кадола. - Тебе случайно не в ухо треснули? Нет? Тогда будь другом, не горлопань. Здесь тихое место.
- Да, тихое, а я вот припоминаю кабаки нашего детства, - воскликнул печальным голосом Павел, - толчея, склоки, проститутки в помаде. Прелесть, а не заведеньица были. Разве сейчас отыщешь такие закуточки? Где веселье? Где радость нашей убогой жизни, я вас спрашиваю? Где вызов смерти, чёрт возьми? Нет, не те пошли кабаки. Не то время. Мельчает народ. В тишину втягивается.
Кадола посмотрел поверх Павлика, увидел огромное зеркало, где Матрас тщательно протирал стаканы, а за его спиной светились неоновым дрожащим огнём полки с бутылками. Кадола слушал приятеля краем уха, а сам погружался в трясину воспоминаний. Постепенно помещение салуна наполнилось множеством шевелящихся в танце тел. Оглушительно заиграла музыка.
Он увидел шестнадцатилетнего себя в толпе. Пятна мигающего света прыгали по лицам. Кадола впервые зашёл в такое заведение, потому что сегодня был день его первой зарплаты, он почувствовал себя вполне взрослым и полноценным посетителем.
- Не хочешь угостить меня, цыплёнок? - перед ним сверкнули жемчужные зубы в обрамлении сочных алых губ.