– Там все по-другому. Так вот, миссис Чаката пожаловалась Чакате, просила его пристрелить Тейса. Чаката, конечно, не послушался и, наоборот, дал Тейсу повышение, сделал управляющим на сушильнях. С того дня Чаката не видел миссис Тейс, даже не глядел на нее. Увидит ее около фермы и сразу смотрит в другую сторону. Тогда она написала ему, что безумно его любит и если он не допустит ее к себе, то она застрелится. Она написала печатными буквами на африкаанс.
– Чаката не станет отвечать на такое письмо, – сказала Дафна.
– Совершенно верно, – сказал Дональд, – и миссис Тейс застрелилась. Старый Тейс поклялся, что однажды расквитается с Чакатой. Поэтому миссис Чаката и спит с ружьем. Она умоляла Чакату избавиться от Старого Тейса. И конечно, надо бы избавиться.
– Он не сделает этого, ты же понимаешь, – сказала Дафна.
– Его удерживают только угрызения совести, – сказал Дональд, – и английская честь. Если бы Старый Тейс был англичанином, Дафна, он бы уже давно убрался с фермы. А этот – нет, на Библии поклялся, что дождется расплаты.
– Наверное, все дело в нашем климате, – сказала Дафна. – Мне никогда не нравилось, как Старый Тейс смотрит на меня.
– Колония – дикое место, – сказал Дональд. Он встал и налил себе виски. – Я допускаю, что мы справились с туземцами. Допускаю, что справились с леопардами…
– А Мозес? – сказала Дафна. Два года назад ее друга детства загрыз леопард.
– Это единственный случай. Мы начинаем справляться с малярией. Но мы не справились с дикарем, который сидит в нас самих. И в такой глуши, как наша, он лезет наружу.
Он допил и налил себе еще.
– Если ты уедешь в Англию, – сказал он, – не возвращайся назад.
– Понятно, – сказала Дафна.
К машине она пришла, опоздав на десять минут. За нее уже беспокоились.
– Куда ты девалась? Пропала куда-то… Мы всех спрашивали…
Джон Коутс, паясничая, сказал девчоночьим голосом:
– Она бродила по вельду и слушала птичку-"уходи".
* * *
"Еще пять лет – и я поеду в Англию. Еще четыре года… Еще три…"
Между тем жизнь в колонии с каждым годом становилась интереснее. Собственно говоря, жизнь оставалась такой же, как всегда, но с годами Дафне открывалось больше интересных сторон в ней.
Она ездила в Кению погостить у замужней кузины, ездила с миссис Коутс в Иоганнесбург обновить гардероб.
– Совсем английской красоткой становится Дафна, – говорил Чаката.
На самом деле она была совсем не по-английски светлой, она пошла в отцову родню, кейптаунских дю Туа, смешавших голландскую и гугенотскую кровь.
В шестнадцать лет она сдала экзамены в столичный педагогический институт. На каникулах она флиртовала с Джоном Коутсом, тот катал ее на маленьком немецком "фольксвагене", который ему расстарался достать отец. В воскресенье днем они ехали в "Уильямс-отель" на главном шоссе выпить чаю и искупаться в бассейне – туда каждый выходной выбирался из своих углов весь округ.
– В Англии, – говорила Дафна, – можно купаться в реках. Там нет ни глистов, ни крокодилов.
– В Европе скоро будет война, – сказал Джон.
Дафна сидела на веранде в новых полотняных брюках, потягивала джин с лаймовым соком и радостно изумлялась тому, что она взрослая, что с ней здороваются соседи.
– Привет, Дафна, как у вас с маисом?
– Не жалуемся, а у вас?
– Здравствуй, Дафна, что у вас с табаком?
– Старый Тейс говорит – сгнил.
– Я слышал, Чаката продал "Стрелку".
– Предложение было выгодное.
Она дважды выбиралась в "Уильямс-отель" на танцы. Молодой Билли Уильяме, учившийся в Кейптауне на врача, сделал ей предложение, хотя полагалось бы знать, что ей надо кончить институт, потом два года пожить в Англии у тамошних Паттерсонов и уж потом думать о замужестве.
Война началась, когда она только-только приступила к занятиям в институте. Все ее старые и новые кавалеры интригующе выросли в ее глазах, когда надели форму и стали наезжать в краткосрочные отпуска.
Она увлеклась гольфом. Порой, загнав мяч в лунку и переходя к другой метке, она отставала от партнеров или вовсе замирала на месте.
– Тебе нездоровится, Дафна?
– Нет, просто я слушаю птичку-"уходи".
– Орнитологией интересуешься?
– Больше всего на свете.
Когда после первого семестра в институте она приехала на ферму, Чаката дал ей револьвер.
– Перед сном клади рядом, – сказал он. Она без слов взяла его.
На следующий день он спросил:
– Где ты была вчера днем?
– Так, ходила в вельд.
– А куда именно?
– В крааль Макаты. Он ни в какую не хочет упускать тот участок, на который зарятся Бересфорды. Он подыскал для сына жену, отдал за нее пять голов скота.
Маката был местный вождь. Дафна любила, опустившись на корточки, выпить специально для нее приготовленный чай в полумраке просторной грязной хижины вождя, и, хотя в колонии косо смотрели на такие визиты, Чаката и его дети никогда ими не пренебрегали, и ни у кого недоставало духу переговорить на этот счете Чакатой. Чаката был сам себе господин.
– Ты, конечно, – сказал он Дафне, – всегда берешь с собой ружье?
– Честно говоря, – сказала Дафна, – вчера не брала.
– Всегда, – сказал Чаката, – бери с собой ружье, когда идешь в вельд. Это как закон. Ничего нет обиднее, когда в буше резвится антилопа, а ты стоишь без ружья дурак дураком.
Этому закону она была послушна с восьми лет, едва научившись стрелять. Сколько раз она одна уходила в вельд, сгибаясь под тяжестью ружья, сколько раз видела антилоп – и даже не подумала стрелять. Тем более что не любила дичь. Она обожала консервированную лососину.
Казалось, он прочел ее мысли:
– Нам не хватает мяса для собак. Не забывай: сейчас военное время. Не забывай всегда брать с собой ружье, – сказал Чаката. – Я слышал по радио, – добавил он, – что в долине Темве объявился леопард. Подлец нападает на молодых. Он уже задрал двух парней.
– Дядя Чаката, это же на краю света! – возмутилась Дафна.
– Леопарды одолевают большие расстояния, – сказал Чаката. У него был очень раздраженный вид.
– Понятно, – сказала Дафна.
– Тебе надо больше ездить верхом, – сказал он, – это полезнее, чем ходить.
Она понимала, что вовсе не встреча с леопардом тревожила его и что мяса собакам хватало, и она вспомнила, как вчера за ней до самого крааля шел Старый Тейс. Он держался кустов и наверняка думал, что его не обнаружили. К ее радости, по пути ей попадались туземцы. Когда она уходила от Макаты, тот предложил ей в провожатые своего племянника. Это было в порядке вещей, и обычно Дафна отклоняла предложение. А в этот раз она согласилась на конвой, который плелся за ней всю дорогу и у самой фермы был отпущен. Про этот случай Дафна ничего не сказала Чакате.
Когда в тот день она отправилась чаевничать в миссию, при ней было оружие.
Назавтра Чаката передал в ее распоряжение старый "мерседес".
– Ты очень много ходишь, – сказал он.
Считать, сколько лет осталось до поездки в Англию, теперь не имело смысла. Она поднялась на холм Дональда Клути:
– Ты трезвый, Дональд, или…
– Я пьяный, уходи.
На последнем курсе института, проводя дома рождественские каникулы, она отправилась верхом по широкому большаку в дорп, Она сделала покупки, задержалась поговорить с портным-киприотом, одевавшим весь округ в тиковые шорты, и с сефардом, державшим самую большую лавку для кафров.
"Живи и давай другим жить", – разрешал Чаката. Но к ним на ферму эти люди не ездили, и у Дафны не было другого случая рассказать им про институтскую жизнь.
Она зашла в индийскую прачечную и передала бутылочку масла для волос, которую Чаката с какой-то стати обещал прислать индусу.
Она выпила чаю с женой аптекаря и вернулась к полицейскому, участку, где оставила лошадь. Там она еще не меньше часа проболтала с двумя полицейскими, которых знала с детства. Было поздно, когда она выбралась на крутой большак, держась края, подальше от гудронированных полос, по которым изредка проносился автомобиль или проезжал на велосипеде туземец. Она знала всех проезжавших, и те здоровались с ней, притормаживая.
Она проехала около пяти миль, и дорога, с обеих сторон зажатая глухим кустарником, стала делать поворот. Это было гибельное место. Быстро темнело, и, услышав за поворотом приближающуюся машину, она съехала совсем на обочину. И тут с зажженными фарами вылетел автомобиль, и, прежде Чем свет ослепил ее, она узнала за рулем Старого Тейса. Поравнявшись с ней, он и не подумал притормозить. Старый Тейс не только не сбросил скорость, но еще съехал с полосы и прошел почти впритирку к лошади.
Дафна знала такую полицейскую байку, что-де свалиться в кусты на закате солнца или уже в темноте – это все равно что голому мужчине явиться в класс, где сидят одни девочки. И когда она сверзилась в темные заросли, все живое, по-женски переполошившись, затрещало, заверещало и захлопало крыльями, Лошадь убежала вперед, сумерки поглотили отчаянный перестук ее копыт. У Дафны нестерпимо болела правая нога. Она не сомневалась, что Старый Тейс остановил автомобиль. Она поднялась и, хромая, сделала несколько шагов в сторону дороги, продираясь через сплошные заросли. И остановилась, услышав близкие шаги. Старый Тейс поджидал ее. Она огляделась и поняла, что сунуться в чащобу и затаиться не было никакой возможности. Тьма над головой сгущалась, нога болела умопомрачительно. Дафна еще никогда не теряла сознания, даже – был такой случай – когда хотела его потерять: ей делали срочную операцию после змеиного укуса, острым лезвием Кромсали ее без наркоза. Сейчас ей показалось, что она может потерять сознание, и ей стало страшно, потому что от дороги хрустел кустами Старый Тейс, и скоро она различила его силуэт. От обморока ее удержал крик туземца, донесшийся с большака, и, чтобы не дать глазам закрыться и не сомлеть, она все шире открывала их, таращась в темноту.
Старый Тейс цепко ухватил ее. Он не сказал ни слова, просто схватил ее за руку, вытянул из кустов и швырнул на землю, куда не доставали огни фар. Дафна завизжала и ударила его здоровой ногой. Старый Тейс встал и насторожился. Цокали копыта. Из-за поворота вышел туземец, ведя в поводу лошадь Дафны. От яркого света лошадь заупрямилась, но туземец держал ее крепко, и тут подошел Старый Тейс забрать ее.
– Убирайся отсюда, – сказал он мальчику по-кафрски.
– Не уходи! – крикнула Дафна. Туземец остался стоять на месте.
– Я отвезу тебя домой в машине, – сказал Старый Тейс. Он наклонился поднять ее. Она завизжала. Туземец шевельнулся и подошел ближе.
Дафна поднялась на ноги. Ее всю колотило.
– Дай ему как следует, – велела она туземцу. Тот не тронулся с места. Она понимала, что он не поднимет руку на Старого Тейса. Европейцы, он знал, своих в обиду не дают, и ударить белого даже в таких обстоятельствах грозило ему тюрьмой. В то же время туземец не собирался уходить, и, когда Старый Тейс наорал на него, он просто отступил на несколько шагов. – Садись в машину, – крикнул Тейс Дафне. – Ты ушиблась, несчастный случай. Нужно отвезти тебя домой.
Из-за поворота выехал автомобиль, высветил место происшествия и затормозил. Это был мистер Паркер, учитель.
Старый Тейс принялся рассказывать о несчастном случае, но мистер Паркер слушал Дафну, ковылявшую через дорогу.
– Ради бога, отвезите меня обратно на ферму, мистер Паркер.
Он подсадил ее в машину и тронулся. Следом пошел туземец с лошадью. Старый Тейс забрался в свой автомобиль и укатил в другую сторону.
– Я не буду вдаваться в подробности, – сказал Чаката Дафне на следующий день, – но я не могу уволить Тейса. Это старая история, она случилась еще до твоего рождения. Я перед ним в долгу, тут вопрос чести. Это мужское дело.
– Понятно, – сказала Дафна.
На ферму в тот день Старый Тейс вернулся под утро. Чаката не ложился и ждал его. Дафна слышала, как они переругивались лающими голосами.
Она сидела в постели, вытянув ногу в лубке.
– Нас могут изнасиловать и убить, – сказала миссис Чаката, – но Чаката не расстанется с этим ублюдком. Будь он настоящим мужчиной, он бы давно выставил его пинком под зад.
– Он говорит – у него долг чести, – сказала Дафна.
– Ничего другого у него и нет. Устраивайся как хочешь, – сказала миссис Чаката, – только не выходи замуж за чертова англичанина. Их не заботят жена и дети, их заботит только чертова честь.
Считалось само собой разумеющимся, что в Англию она поедет в сороковом году, когда ей исполнится восемнадцать лет. Но теперь о заморском путешествии не могло быть речи до самого конца войны. Она ходила к полковнику, к судье, к епископу – просилась в Англию, чтобы вступить там в какое-нибудь подразделение женских вспомогательных служб. Ей объясняли, что для гражданских лиц нет никакой надежды получить разрешение на выезд в Англию. И потом, она же несовершеннолетняя – еще дает ли Чаката свое согласие?
В двадцать лет она предпочла место учительницы в столице любой из женских вспомогательных служб в колонии, поскольку службы эти представлялись ей пустой тратой времени, а тут было настоящее дело.
Ее привлекали повсеместно возникавшие учебные лагеря ВВС. Один расположился в столичном пригороде, и свои досуги она проводила в основном за вечерним коктейлем и танцами в клубной столовой либо выбиралась на выходные куда-нибудь в глушь – поиграть в теннис; она обзавелась множеством знакомых среди молодых летчиков-истребителей, героев Битвы за Англию. Она обожала их всех сразу. Они были сама Англия. Ее друг детства Джон Коутс стал летчиком. Его направили в Англию, но у мыса Доброй Надежды их корабль и конвой подорвались на минах. О его гибели она узнала в свой двадцать первый день рождения.
С одним из новых английских друзей она поехала на панихиду в армейскую церковь. По пути лопнула камера. Машина вильнула с дороги и, визжа тормозами, не сразу остановилась. Молодой человек стал менять камеру. Дафна стояла рядом. Он окликнул ее трижды:
– О'кей. Готово, Дафна!
Она с отсутствующим видом тянула шею.
– Да? – вспомнила она о его присутствии. – Я слушала птичку-"уходи".
– Какую птичку?
– Турако с серым хохолком. В колонии его можно услышать везде. А увидеть почти никогда не удается. Он свистит: "У-хо-ди".
Молодой человек прислушался:
– Ничего не слышу.
– Уже кончил, – сказала она.
– А пеночки у вас водятся? – спросил он.
– Нет, не думаю.
– Они поют: "Бутерброд-без-сыра", – сказал он.
– В Англии они везде есть?
– Наверно. Во всяком случае, в Хертфордшире их пропасть.
Она обручилась с капитаном-инструктором. Через несколько дней он погиб в учебном полете. О своем доме близ Хенли он рассказывал: "Гиблое место. Река течет буквально через сад. Отец согнулся пополам от ревматизма, но переезжать даже не подумает". Его слова были исполнены для нее особого очарования. "Река течет буквально через сад", и она знала, что эта река – Темза и что сад весь зарос английскими кустами и круглый год стоит зеленый. На похоронах она поняла, что тот сад сгинул в морской пучине. Семья ее жениха жила неподалеку от английских Паттерсонов. "Нет, – говорил он, – по-моему, мы их не знаем". Не укладывалось в голове, что он не знал соседей, которые жили всего в пятнадцати милях от них. "Нет, – писали из Англии Паттерсоны, – мы таких не знаем. Они не из Лондона? Тут много в войну понаехало из Лондона…"
Ей был двадцать один год, и в рождественские каникулы она объявила Чакате:
– Хочу к лету уволиться. Поеду в Кейптаун.
– У тебя опять были неприятности с Тейсом?
– Нет. Просто хочу сменить обстановку. Море хочу увидеть.
– А то я переговорю с ним, если у тебя были неприятности.
– Ты думаешь от него когда-нибудь избавиться? – спросила Дафна.
– Нет, – сказал он.
Он пытался отговорить ее от Кейптауна в пользу Дурбана. "Дурбан больше похож на Англию". Ему не нравилось, что она будет общаться с отцовой родней, с кейптаунскими дю Туа.
Кейптаун сделал для нее Англию еще притягательнее. Старые солидные голландские дома, садыпри коттеджах, зеленые луга, симфонический оркестр, галерея современного искусства – этих европейских картинок оказалось достаточно, чтобы возбудить желание отведать оригинала. Слуги здесь были светлее, чем в колонии, с более европейскими чертами лица, и в этом она видела перекличку с Англией, где слуги белые. "У нас их совсем не осталось, – писали из Англии Паттерсоны, – одна Клара, и то половину времени мы ухаживаем за ней. Она все перезабыла и принимает тебя за твою мать. Жабу она считает дядюшкой Пубой. С тетей Сарой одно мучение. Она считает, что мы крадем ее конфетные обертки".
Дафна мечтала ухаживать за Кларой, выслушивать упреки обкраденной тети Сары, мыть грязную посуду и перелезать через изгороди с кузинами, которых не видела в глаза. Некоторые ее родственники носили имена героев "Ветра в ивах" – Крыса, Крот, Жаба; другие заимствовали свои прозвища из источников, ей пока неведомых, например оба ее дяди: Пуба и Динь-Дон. Дю Туа мало что могли уразуметь из английских писем, которые Дафна, шалея от поэзии момента, зачитывала им вслух. "Крыса, – объясняла она, – это Генри Миддлтон, муж Молли. Он служит во флоте…"
– Он что же, плохо с ней обращается?
– Наоборот, страшно ее обожает, – говорила Дафна, перенимая прилипчивый стиль английских писем.
Тогда что же она зовет его Крысой?
Чаката прав, думала Дафна, английский юмор другим не растолкуешь.
В Кейптауне она ходила в ночные клубы, уверив себя и ни минуты в том не сомневаясь, что все это только жалкая копия лондонского великолепия.