Ломать – не строить. Но чтобы перевести государство из одного исторического состояния в другое, нужна большая сноровка и тяжесть размышлений. Только смелый и в то же время безответственный ум может отказаться от продумывания реформ хотя бы на смехотворно ничтожный срок в сто лет. Проще, конечно, не рассуждая, изнахратить прежнюю систему и на ее обломках воздвигать миражную непродуманную конструкцию.
Разроем до основанья, а затем…
Вскоре Федор увидел, что безумный ум нашелся. Объединенный. Смелость – от "молодого" реформатора, а ответственность, то есть безответственность, – от харизматического лидера. Сколько бед натворит этот кентавр…
(Вот еще одно доказательство правильности того, что сам он никогда и ни с кем не объединяется. И дальше надо в одиночку действовать…)
А кентавр начал шуровать… Много чего упустил. Например, привычку советского человека к натуральному обмену. В городе: от тебя – телячья мякоть без костей, от меня – билет на Таганку. На селе: за бутылку – все, что угодно…
От полугода до двух лет отвел Федор на экономическую и политическую неразбериху. Понимал, что настоящая борьба за власть – впереди. И прецедент был: после освобождающей Февральской революции последовала кровавая Октябрьская.
Статью Федора, в которой он недвусмысленно сформулировал все эти соображения, сразу напечатали в популярном столичном еженедельнике. Но не прочитали. Общество, погрузившись в эйфорию, не в состоянии воспринимать здравый смысл. Как и частный человек в экстазе.
Федор даже не удивился отсутствию какой бы то ни было реакции: знал, что сильно вперед забежал… Не схватывают люди очевидного, что с них взять…
А хладнокровные и умные профессионалы, те, кто способен понять справедливость его мыслей, молчат из самой простой ревности, подкрепленной сложными корпоративными соображениями. Поддерживают-то обычно своих. Вот она – расплата за равно-удаленность от всех партий и групп. Неспособность услышать одиночку ущемляет не только его самого, но и общество.
А когда один из реформаторов призвал к созданию "дешевого государства", Федор за голову схватился от нелепости самой идеи.
Колосс России с крошечной головкой, то есть с маленькой государственной машиной, – вот какого монстра придумали.
Нонсенс!
Без могучего, всеохватного государственного механизма не выживет Россия с ее просторами и с ее бесконечной вольницей, то есть свободой от всего – от заповедей, от сколько-нибудь четкой логики, от элементарной технологической дисциплины. Развалится же махина…
Потом говорили: США во всем виноваты. Естественно, американцы отстаивают свои интересы, а не чужие. Только на Руси, наверное, и остались такие, кто самоотверженно заботится о другом, хотя бы на какое-то время забыв о себе.
(Обычно на время влюбленности. И чаще всего это русские женщины. Вроде Марфы…)
Но никакое ЦРУ ничего бы поделать не смогло, если бы не действовали элементарные закономерности социального поведения людей. И КГБ в советское время тоже вовсю использовал низость человеческой натуры. Якобы во благо государства. Нормальный ход – вниз катиться.
И все же общественная история имеет свой природный ритм. Не только вверх-вниз, но и вперед. В процессе этого движения слетает грязь, оголяется истина.
(Не раз, наблюдая за Марфой, Федор замечал, как в ней прорывается бабское стремление заполучить его в собственность. Но всегда – пока всегда – побеждала ее самоотверженность – порыв ее сердца заботиться, обогревать…)
…Заметив, что мысли о Марфе вырываются из скобок, мешают рассматривать и анализировать свой собственный путь, Федор взял мобильник и позвонил.
"Хорошо…" в ответ на его стандартное "как жизнь молодая?" прозвучало растерянно, обиженно и с любовью одновременно. Умеют женщины нагрузить простое слово! Восхитился и потому не успел рассердиться на незаслуженную обиду – ни в чем же не виноват перед Марфой…
Так что же ей сказать? А-а, вспомнил: – Ты когда летишь? Завтра утром… Завидую… Мои любимые места в Париже – церковь Мадлен и площадь Сен-Жак. Перед собором слева есть маленькое кафе, я там завтракал в самый первый приезд. Шел дождь, зонтик я не захватил, и все равно было так хорошо… А на площади Сен-Жак – сквер с детскими качелями… Ну, приезжай – в Москве тоже много хороших мест, где можно будет обсудить твою поездку.
Глава 26
Первый Париж у Филиппа был давно, в начале декабря восемьдесят восьмого. Делегацию либералов-практиков разбавили им, кабинетным теоретиком. Европа только-только начала вытягивать граждан России к себе. Из любопытства и из осторожности. Чтобы на своей территории получше рассмотреть и изучить повадки загадочных русских.
На борту толстопузого "боинга" компании "Эр-Франс" пили все, но зная меру. Только один знаменитый перестройщик не мог спуститься с трапа – за три часа полета влил в себя литровую бутылку "Джемиссона", купленного в самолете на валюту от прежних поездок. Деликатные оказались французы. Стюард снес его почти что на руках и передал встречающим со словами: "Мсье э фатиге". Устал, мол, господин.
Теперь, готовясь к тринадцатой встрече с Парижем, Филипп вспомнил, что всякий раз из шести, когда он был там с Марфой, они непременно ссорились. То есть она с ним ссорилась и его ругала. Причина глубинная – поздно начала ездить, и для всякого заграничного путешествия она вырывала корешки из родной земли и все время дрожала: приживутся ли они в чужой. Пусть даже всего на неделю. А шурф, через который вырывалось ее напряжение, Филипп всегда бурил сам. Задумается о своем и не сразу находит нужную улицу, музей… не туда заводит…
Год назад заехали во французскую столицу с лионской конференции. Гостиница на Рю де Бастий. С вокзала на метро – одна остановка. Добрались легко, а куда дальше? Метрошная "Бастилия" – примерно как московский "Александровский сад". Куча пересадок, лабиринт из разных выходов. Марфа присматривает за вещами, Филипп отправился изучать карту. Тоненькую линию нужной улицы он нашел на ней, только надев очки.
Но какой выход из метро выбрать? Потопали наугад. А наверху – ливень. Зонты – в чемодане. Недалеко же, вот и не полезли за ними.
Зря. Полчаса метались с одного бульвара на другой. Конечно, спрашивали у прохожих. Но даже полицейский не знал, где эта чертова гостиница…
Филипп вернулся к метро – Марфа углядела, что возле выхода есть стенд с картой. Пришлось перейти улицы Сент-Антуан и Де-ла-Рокетт, бульвар Бомарше, трижды дожидаясь разрешения светофоров. Пешеходный город. Без подземных переходов… Снова уткнулся в схему из пластика, защищенную от дождя. Но по стеклам очков сразу потекли струйки, двоившие меленькие буквы…
Ну, после тех мытарств отель "Надежда" они найдут с закрытыми глазами. А чтобы число "тринадцать" не спровоцировало дополнительное напряжение, за день до отлета Филипп откопал в своем кабинете толстенный путеводитель по Парижу и подсунул Марфе. Впервые ведь – полная свобода. Никаких деловых или приятельских встреч, никаких обязательных культурных программ. Пусть сама составит прогулочный маршрут.
Он-то в свои одинокие поездки облазил все любопытные ему местечки Парижа. Прежде всего те, где развешаны картины. Когда Марфа с блестящими глазами рассказывала, как Дубинин слушает музыку, самую разную – от Моцарта до Гершвина и Курта Кобейна, ревность отступала перед мужской солидарностью: очень уж похоже на то, как на него самого действует живопись. И тоже самая разная. В Лувре, например, с Джокондой удалось встретиться взглядами, в музее Орсе под ритм линий Кандинского мысли забирались в незнакомую глубину, округлости ренуаровских дам уносили в эротические высоты…
Прилетели самым ранним самолетом, чемодан пристроили у гостиничного портье: номер будет свободен после двух – и шляться. По узкой улочке мимо пахнущего океаном прилавка с перламутровыми раковинами устриц, белыми омарами и розоватыми крабами вышли на площадь. Поглазели на простор, вдохнули парижского воздуха…
Здорово!
Иди, куда глаза глядят.
Взгляд уперся в стеклянную махину оперного театра. А что! Зайдем. Вечером будет удобно возвращаться.
Но балет на музыку Шнитке давали в другом здании, билеты, правда, можно и здесь купить. Смуглый англоговорящий кассир поиграл на клавишах компьютера и повернул к ним дисплей. На плане зрительного зала мигали красным два кресла во втором ряду партера. По сорок евро штука.
– А подешевле нет? – Марфа наклонилась, чтобы просунуть голову в окошко. Жалостливая интонация, лукавая улыбка – в России иногда действовало, доставали припрятанное.
– За час до начала в самом театре. – Кассир вежливо улыбнулся и развел руками. Посочувствовал.
– Хочешь пойти? Берем эти! – Филипп даже расправил плечи от своей храброй готовности.
– Модерновая хореография… Шнитке… Дубинин его не любит… Доживем до вечера, захочется и будут силы – попробуем стрельнуть лишний билетик.
Добровольное самоограничение нисколько не подпортило настроение. Куда пойти? Конечно, в "Оранжери". Когда музей открылся после по-нашему долгой реставрации, началось паломничество. Не попасть было. Теперь ноябрь, очереди, наверно, уже нет.
В Тюильри – как будто все еще лето – хаотично расставлены железные стулья с разновозрастными телами, повернутыми к солнцу. Тепло, безветренно. На взгорке, там, где в прошлый раз очередь обвивала высокий параллелепипед музея, подозрительно безлюдно.
Засмеялись. Как сказали бы Дашины подружки на своем птичьем языке: опять облом. Теперь-то в чем дело? А, во вторник – выходной. Значит, приедем завтра.
А что сейчас?
Удивительно, но Марфа нисколько не рассердилась, хотя Филипп и почувствовал себя виноватым: элементарную же вещь упустил…
– Мне кажется, тут недалеко церковь Мадлен… Давай посмотрим? – кротко предложила она.
На широкой и высокой каменной лестнице, ведущей к входу в храм, как птицы на проводах, сидели молодые и старые, в одиночку и парами. Большинство с ленцой поддевали еду из прозрачных пластиковых коробок и направляли ее в рот – святое для французов время ленча. Остальные просто глазели вокруг, нисколько не напрягая проходящих мимо. Это в Москве даже в метро бывает неловко от взглядов. Неодобрительных, пристальных. Зачем оценивают – и сами не знают. Здесь – каждый сам по себе… Парижане умеют созерцать бескорыстно.
Надо же… Филипп понял, что он тут еще не бывал. Пропустил такой объект! Взяли афишку со схемой скульптур, расставленных по внутреннему периметру церкви. На русском языке тоже есть… Даше расскажем. Как она там? Отвлеклись и чуть не прозевали небольшую фигурку здешней девственницы, Орлеанской.
Радость от неожиданной находки, солнце, веселая Марфа… Эта всегдашняя экономистка еще и захотела пообедать в кафе возле церкви. Столики прямо на тротуаре: сиди и рассматривай прохожих. Подошла к доске с меню, примерилась, но все же вернулась к первоначальному плану.
По дороге в гостиницу зашли в супермаркет и купили, не скупясь, бутылку бордо с медалями, бри, камамбера и тонких пластинок сырокопченой ветчины, а дома (номер на сутки – это же собственный дом!) – душ и неторопливая трапеза прямо в кровати. Красную винную полоску над верхней Марфиной губой Филипп слизнул языком…
Проснулись в кромешной темноте. Что, уже ночь? Нет, только половина восьмого. То есть уже вечер… А если бы купили билеты? Лишились бы нестандартного кайфа. Еще один повод для радости!
И снова Марфа удивила Филиппа. Повезла на ничем не примечательную площадь Сен-Жак. В темноте поискали, но не нашли какую-то детскую площадку с качелями. В путеводителе она про нее, что ли, вычитала? Потопали по одноименной улице в сторону Бастилии. Мимо кирпичного забора, контор, районной больницы, жилых домов с кодовыми замками. В подъездах за стеклом – освещенные холлы, ковры, цветы в больших кадках, картины на стенах… Небедный район, по которому не шастают туристы. Помогает понять чужой город…
После двухчасовой прогулки – не утомительной, а в самый раз – Филипп полез в ванну. Покайфовал в теплой воде…
Ну конечно, не бывает все так замечательно. Ножку подставила сантехника: вертел, вертел хромированную шайбу на торцевой стенке ванны, но пробка никак не подскакивала со дна, грязную воду не слить.
Эх, насколько лучше простая советская затычка на ржавой цепке!..
Пришлось одеться, так и не ополоснувшись. Ну, это не страшно – когда гостил у манчестерского профессора, обошелся же без душа: в старых английских домах его просто нет, вся семья моется в одной воде.
Спустился к портье. На пальцах объяснил, что случилось. Тот вроде понял и вроде бы обещал прислать мастера. Завтра. Значит, Марфа утром не сможет принять душ… Называется – приличный отель в центре Парижа!
От испуга Филипп при всем своем техническом кретинизме нашел выход: откопал в Марфиной сумке дорожную игольницу, взял самое толстое острие и после нескольких попыток поддел и вытолкнул плотно притертую железяку. Уф!
И все-таки он испортил поездку. Не в Париже, так в Бордо. В последний день конференции.
Забыть бы…
На ленч было отличное белое – "Шато Десперасьон". Марфа еще нервничала из-за того, что он пьет перед выступлением. Но ее отвлек завкафедрой – краем уха Филипп слышал, как тот обсуждал с ней идею следующей конференции. А к нему самому подошла черноглазая толстушка. Не узнал. Оказалось, училась у него в Цюрихе. Комплименты, обмен имейлами… В общем, кураж.
Доклад делал не по бумажке. Сослался на Марфу, когда говорил о том, как привычка к натуральному обмену влияет на современную русскую экономику.
Хохот там, где нужно, внимательная тишина, много вопросов – по ним узнаешь успех. Ну, покрасовался немного…
Когда все закончилось, Марфа, даже не посмотрев на успешного докладчика, резко встала и – к выходу. В туалет, наверное… Но сердце Филиппа почему-то екнуло, и, вежливо отделавшись от коллег, он выскочил в коридор, потоптался возле двери дамской уборной, заглянул внутрь, напугав свою бывшую студентку, и почти бегом – на улицу.
Марфину фигурку заметил вдалеке, перед поворотом к набережной. Идет куда глаза глядят… Припустил что есть сил. Еле догнал.
– Что? Что случилось?!
Не замедляя шага, Марфа пробормотала совсем не сердито, а как-то слишком нейтрально:
– Опять ты меня не поддержал…
– Я же упомянул тебя в докладе!
"Слава богу! Это просто недоразумение! Не расслышала она, что ли?" – про себя обрадовался Филипп.
– Всего лишь дежурная ссылка… Никто на нее не обратил внимания… Было по меньшей мере два вопроса, которые мне почему-то вчера не задали. А сегодня отдали их тебе. Подбросили, как мячик, и ты эффектно отбил. Использовал мои мысли, совершенно забыв про меня. Где успех – там ты один…
Хмель слетел с Филиппа в то мгновение, когда она повернула к нему свое лицо. У Жерико есть серия картин, названных именами людских пороков. "Воровство". "Игра". "Зависть". Так вот с Марфы сейчас можно было писать "Отчаяние".
И хотя Филипп пытался защититься – не столько оправдаться, сколько именно защититься от силы ее чувства, в душе он знал: что бы и кто бы его ни вызвал, оно – настоящее.
И непоправимое?
Глава 27
Брюзгливая злость то и дело подступала к горлу Мурата. Сглатывал, но она возвращалась. И все из-за Марфы. Мало того что она целых десять дней кайфовала по своим Парижам, так еще приехала не бодрая и вроде бы винящаяся за свое счастье, а какая-то новая… Недовольная, что ли? Сердитая?.. Нет, отстраненная.
Никак не удавалось ему вернуться в тот ритм отношений со своей визави, который гасил его собственную угрюмость и безразличие. Проще говоря, не давала она ему отпить своей кровушки. И не получалось пробить ее свеженаращенную броню.
Пробовал придираться – вежливый, мотивированный отпор. Научилась подбирать и экономить слова… Вместо сбивчивых эмоций, в потоке которых женщины не замечают, как вываливают лишнее (что потом можно против них же и использовать), Марфа сухо произнесет: "Думаю, этот проект не следует брать в разработку потому, что…" – и приведет бесспорные причины, по пунктам. Умудряется сказать без раздражающей категоричности. Мол, если у тебя другое мнение – то валяй, действуй.
Ну, на Дубинине-то ее прорвет. Пришлось посплетничать: все, мол, как сговорились, перешептываются, что Федор Михалыч уже не тот, что сдулся, что какие-то бредовые идеи предлагает…
Молча выслушала, с непроницаемым лицом. Только чуть посерели голубые глаза – поволока, как пыль, припорошившая полированную гладь, притушила всегдашний их блеск. Да правая рука дернулась к губам. Вздох, что ли, хотела остановить? На защиту своего хахаля не бросилась, но и не поддакнула. Не предала его.
Тогда предложил выгодный договор ее драгоценному Филиппу. Честно говоря, для конторы такой грамотный исполнитель – лучший вариант. Но где это работа распределяется по справедливости…
По этой самой справедливости Дубинин должен был бы пылинки с Марфы сдувать: вон как она заботится о нем, как блюдет его интересы. Понадобилась ему справка для налоговой – так она взмыла на четвертый этаж в бухгалтерию и добыла то, за чем другие вынуждены таскаться по нескольку раз. Девушки за той железной дверью стро-огие. Мурат их побаивался. А она им – свое внимание, не только на словах, но и овеществленное – коробку конфет притащила. Сама, конечно, купила. Дубинин-то вообще не появляется в конторе, хотя все время идет какая-то совместная работа.
Марфа ему – и работодатель, и бесплатный консультант, и курьер. И наложница?
Хм, как же, станет Дубинин с кого-нибудь пылинки сдувать… Да он… Недавно вот пересеклись на экономическом форуме в Подмосковье. Возле Федора-випа все крутилась красивая дылда. На заседаниях занимала для него место, если он не был в президиуме, в обед подсаживалась к его столу, если получалось… Завтракала, правда, не с ним – он поздно вставал и по утрам, видимо, ничего не ел.
Мурат на таких, как эта блондинка, и внимания не обращал. Чтоб понапрасну не волноваться.
День на третий после кофе-брейка, как и положено, все разошлись по секциям, а Мурат замешкался: домой надо было позвонить. И так потом не хотелось возвращаться на люди, в духоту, к рутинным докладам…
Все, последний раз уговорили поехать.
Если и выудишь на этих конференциях что-то существенное – новое по сути, а не по красноречивому оформлению, – то все это будет опубликовано. На чтение уйдет гораздо меньше времени. А галочка в curriculum vitae ему без надобности. На земле некому предъявлять жизнеописание, а на небесах все про нас и так знают.
За что же тогда платить бессонными ночами? Круглосуточно быть как на службе, среди коллег, которым от него что-то нужно. Сейчас понадобится или потом, в перспективе. Правда, можно на халяву выпить как следует, но вдруг по пьянке пообещаешь что-то лишнее…
На улицу манило веселое солнце, безлюдье, дорожки, вымощенные серыми квадратными плитками… Высунул голову в открытое окно. Набрал в грудь свежести…
Как хвойные иголки не загрязняют воду в роднике, так и здешнюю тишину не портили птичьи посиделки на перилах балконов, "тюк-тюк" дятла по сосновой коре, ветер, лениво перебирающий гривы вековых дубов, осин, ясеней. Деревья все еще скрывали свои костлявые, сучковатые тела под яркими желто-красными одежками.
Ноги Мурата нехотя шли по широкому коридору в сторону конференц-зала, а голова была свернута набок, налево, к прозрачной стене с видом на здешний парк. Туда бы сорваться! Раствориться в природе…