Зной безжалостно иссушил землю саванны. От голода и от жажды погибали и рыбы, и птицы, и звери.
И однажды заяц по имени Лек пришел к гиене по имени Буки, пришел и говорит:
- Слушай, Буки, что мы с тобой злимся друг на друга?! (А надо сказать: Буки и Лек с давних пор были лютыми врагами.) Ты голодаешь, я голодаю. А скоро мы с тобой и вообще умрем с голоду… Но послушай: у меня есть одна чудесная идея…
- Ты опять хочешь обмануть меня, - недоверчиво проворчал Буки.
- Ну что ты, Буки! - воскликнул заяц. - Зачем мне это нужно? Сам подумай! Ты лучше послушай, послушай, что я тебе скажу. Я узнал, что есть на свете такая страна, где всегда полным-полно всякой еды. И идти до этой страны, говорят, недолго - всего одна Луна ходу. У ее жителей много и проса, и скота, и яиц, и рыбы - в общем, всего-всего! И они меняют еду на всякие товары и на всяких животных. И вот о чем я подумал, Буки: я готов продать им свою тетку! Она ведь все равно уже старая. А я продам ее и спасу таким образом всю свою семью от голодной смерти. Если хочешь - пойдем в Страну Проса вместе. Каждый возьмет с собой по тетке. Не за одну, так за другую мы обязательно получим еду. Много еды! Очень-очень много еды! Вкусной-превкусной!
- Твой рассказ слишком хорош, чтобы быть правдой, - с сомнением покачал головой Буки, а сам облизнулся.
- Но как бы там ни было - рискнуть все равно стоит, Буки! - воскликнул заяц.
В общем, Лек легко уговорил Буки отправиться в Страну Проса.
Теток своих они решили вести на веревках.
- Веревки надо взять самые крепкие, - советовал заяц. - Ведь если наши тетки узнают, что мы ведем их на продажу, они непременно попытаются сбежать.
- Ты прав, Лек, - ответил Буки.
И он привязал свою тетку на крепчайшую веревку, сделанную из волокон коры баобаба. А Лек выбрал веревку из нечесаного хлопка, которую, как известно, может легко разорвать любой зайчонок.
И отправились они вчетвером в страну изобилия…
Шли они, шли и пришли в густой лес - это по-нашему. А по-здешнему: в джунгли. А в лесу Лек предложил бесхитростному Буки:
- Давай привяжем наших теток тут, к какому-нибудь крепкому дереву, а сами пойдем посмотрим: может быть, Страна Проса совсем близко.
Так они и сделали.
А когда вернулись:
- Где моя тетка? - закричал заяц.
- Оборвала веревку и убежала, - ответила тетка Буки. - И я убежала бы тоже, да не смогла веревку оборвать.
- Пойду искать свою проклятущую тетку! - решительно заявил Лек.
- Да стоит ли? - остановил его Буки. - Посмотри: темно уже, да и тетка, небось, успела далеко убежать. Но ты не печалься, Лек. Я думаю: нам достаточно будет и одной моей тетки. Мы продадим ее и получим много-много еды. Ну, а твою тетку продадим в следующий раз.
- О, Буки, как ты великодушен! - воскликнул растроганно заяц.
Утром они отправились снова в путь и вскоре действительно пришли в Страну Проса.
Да, да, это воистину была страна изобилия!
Рынок здесь был сказочно богат.
Покупатели и торговцы размахивали руками, спорили, кричали - прямо на всю страну! Одни хотели выгодно сбыть товар, другие, естественно, - выгодно купить.
- Сколько ты хочешь за корзину бобов?
- Пару уток или ягненка.
- Э-э, мне не подходит твоя цена.
- Ну и иди - ищи дураков в другом месте!
- А у тебя что в корзине?
- Два десятка страусиных яиц.
- Сколько просишь за них?
- Два калебаса проса.
- Да ты что, в своем ли уме?! Один калебас, не больше!
- Нет! - отвечал резонно торговец. - Яиц два десятка, и калебасов должно быть два!
Лек решил сам продать тетку Буки. А так как язык у него был подвешен преотлично, то вскоре на крики зайца сбежался народ со всего рынка. Не прошло и получаса, как тетка Буки была выгодно продана. Один богатый купец, который никогда прежде не видел гиен, дал за нее осла, нагруженного мешками с просом, и жирного-прежирного, толстого-претолстого быка.
- Ну ты и ловкач! - восхищенно воскликнул Буки. - Я и представить не мог, что такая противная старушенция может стоить так дорого! Спасибо тебе, Лек, теперь вся моя семья будет накормлена.
И оба путешественника отправились в обратный путь. Лек вел осла, Буки - быка.
Наступил вечер, и уставший Буки сказал:
- Лек, я, пожалуй, прилягу, отдохну немного.
Он лег в тени от баобаба и тотчас заснул.
А заяц обрезал ослу хвост и огрел палкой так, что бедняга со всех ног бросился бежать по лесной дороге. А на дороге его уже ждала тетка Лека. Она схватила осла за веревку и повела в зайчачий дом…
Когда Буки проснулся, он увидел зайца, заливающегося горючими слезами.
- О! О! - стонал Лек. - Осел со всей своей поклажей спрятался сюда, - и он указал лапой на термитник, из которого торчал ослиный хвост.
- Не плачь, Лек. Давай лучше попытаемся его вытащить, - предложил Буки.
Они ухватились за хвост… раз… два… три… И вытянули, конечно, только ослиный хвост. Только хвост - и ничего более.
- Ну что же, - почесав в затылке, рассудил Буки, - не будем унывать. У нас ведь еще остался бык. Такой толстый! Такой жирный! Такой вкусный-превкусный!
- Ты, как всегда, прав, Буки! - воскликнул заяц. - Только что же мы с ним будем делать? Поведем его домой? А он такой толстый! Такой жирный! Такой вкусный-превкусный!
- Нет! Тысячу раз - нет! - заорал на всю округу Буки, у которого из пасти уже давно текли слюнки. - Нам придется делить его со всеми родственниками. А мы с тобой опять останемся голодными?! Нет! Зажарим его здесь! Сейчас! И хоть раз в жизни да наедимся до отвалу!
- А потом вернемся домой, разыщем мою тетку и продадим ее, - добавил заяц.
Они убили быка, разделали его и развели под бычьей тушей огромный костер.
- А пока бык жарится, - предложил хитрый заяц, - давай залезем на баобаб и там, в тишине и спокойствии, приведем себя перед трапезой в порядок.
- Только я тебя, Лек, предупреждаю, - прорычал Буки, - моя часть - большая.
- Да, да, Буки, - успокоил его заяц. - Тут и спорить не о чем. Ведь мы купили быка на твою тетку.
Они забрались на толстую ветку, устроились там поудобнее и стали приводить себя в порядок. Буки причесал Лека и заплел его волосы в длинные красивые косички.
- Теперь давай я причешу тебя, - сказал заяц гиене.
Буки доверчиво подставил Леку свою голову.
Мысли Буки были сейчас совсем не о прическе; ему виделось: он вонзает клыки в быка… такого сочного… такого жирного… такого вкусного! Вон он, совсем рядом - жарится… и аромат, чудесный мясной аромат, уже щекочет ноздри… скоро, скоро бык будет готов…
А Лек заплетал Буки косы и обматывал их вокруг ветки.
Сделав дело, заяц радостно воскликнул:
- Смотри, Буки, бык уже готов!
Хоп! - и Лек на земле.
Крак-х-х! - Буки повис в воздухе вниз головой.
- Обманщик! - зарычал Буки в ярости, дрыгая лапами. - Погоди же, ты дорого заплатишь мне за эту свою шутку!
- Не сердись, Буки, - смиренно отвечал Лек, начиная трапезу. - Ведь тебе все равно полагается большая часть этого жирного, сочного, этого вкусного быка!
И, обглодав очередную кость, заяц весело кричал Буки:
- Открывай пасть! Получай свою часть!
И кость летела прямо в зубы несчастному Буки.
- Сказка твоя замечательная, - сказал я, подбирая с тарелки последнюю вермишелину. - И все было очень вкусно. Спасибо.
- Что ты вздыхаешь, дорогой?! - воскликнул хозяин. - Я не заяц Лек, а ты не гиена Буки. Или ты думаешь: я забыл, зачем ты пришел?
Он вышел и минут через десять вернулся с большой картонной коробкой.
- Вот, - сказал он торжественно и грустно и покачал головой. - Вот, поскреб, как вы, русские, говорите, по сусекам. Не сердись. Собрал что повкуснее.
- Спасибо, большое спасибо, - бормотал я, принимая коробку. - Я твой вечный должник.
- Какой разговор! - замахал он руками. - Ты слушал, не перебивал - мне приятно сделал. Я говорил и думал - хотел тебе приятно сделать. Ты же видишь: магазин совсем пустой, никто не приходит. Никто не вспомнит о продавце, если в лавке пусто… А ты пришел и слушал меня. Ты приходи чаще. Я гостю всегда рад. И где одному еда есть - там и второму найдется… Ты слушать умеешь - я тебе еще сказку расскажу. У меня целая книжка сказок есть, я ее на рынке купил. Очень интересные сказки. Ты их еще не знаешь. Но я их тебе расскажу - и ты будешь знать…
Краткое послесловие
"Запомни, - говорил я себе, собирая вещи перед отъездом, - постарайся запомнить каждый миг из прожитого здесь. Ты уже никогда не вернешься сюда, никогда не повторится твоя африканская жизнь. Постарайся запомнить всё".
Горячая, кирпичного цвета пыль билась в окна автобуса, идущего в аэропорт. "За-пом-ни. За-пом-ни", - без устали твердила она мне. Сквозь пыль можно было увидеть невысокие беленые дома, голых пузатых ребятишек, лениво бредущих осликов, лежащих в тени собак. И до самого горизонта - вечная зелень джунглей.
В сумке, в постели из моих рубашек, спала обезьяна. Она была спокойна, ибо не представляла никакой художественной ценности, которая не позволила бы ей уехать из страны.
Над дорогой - неизменные революционные плакаты. Среди них чаще всего такой: огромный босоногий африканец прикладом "Калашникова" выталкивает за край континента маленького толстого колонизатора с перекошенным от злобы лицом.
Надеюсь, я не принес зла на эту землю. И расстаемся мы по-доброму…
"Запомнизапомнизапомни", - прощаясь, прокричал город за стеклом иллюминатора. "Запомни", - и навсегда исчез далеко внизу. Вокруг было уже только небо.
Другая, привычная мне от рождения, жизнь ждала меня теперь.
И теперь я все реже, даже и во сне, вижу себя "под небом Африки моей"…
Только безмолвная, как всегда, обезьяна не сводит с меня своих огромных и равнодушных глаз.
Петербургские фактазии
Золоченой иглы долго-детская нить,
что сегодня ты сможешь на радость мне сшить?
Сквозь булыжную улицу, сквозь проходной
двор, по лужам по грязным, как прежде, - домой.
Будет колокол бить, ангел станет ли петь?
Дождь сечет или памяти узкая плеть?
А вода, там, где Заячий остров, темна,
не увидеть, хоть мелко, песчаного дна.
Утрамбована тверже гранита земля
стороны Петроградской - отчизна моя.
Знак вопроса
Вместо предисловия
Никак не сосредоточиться.
Шум времени мешает? Или просто в ушах шумит? Малярия, не добившая в Африке, теперь медленно жрет меня, ударяет в голову? Но рифмуются ли "малярия" и "мороз"?
Зимний, но не оснеженный город за окнами - в своей ночной наготе - почти не грязен: он почти не виден.
Ау, Петербург! Куда ты канул? Отзовись.
Наверное, самое тяжкое время года - от Великой Октябрьской до декабристского восстания. Надо ли было будить в такую темень? Какой и кому от бессонницы прок? И какой сейчас час? С бесстрастной точностью мне тотчас ответили куранты Петропавловки. В холодном разреженном воздухе поплыл колокольный гул, едва ли не осязаемый руками; не успел замереть первый удар - послышался второй, затем - третий.
В детстве я любил слушать по ночам бой часов с Заячьего острова - в полной тишине и темноте, лежа в постели. Без сна: потому что пришло вдохновение.
Слово "вдохновение" я не отдам и сейчас. Ни за какие коврижки!
Постой, о чем ты? Не путай, пожалуйста, Божий дар с яичницей…
Есть ли чего пожрать в холодильнике?
Никак не сосредоточиться. Но в конце концов, надо заставить себя работать. Мужик я или не мужик? Должен я деньги в дом приносить?
Ну-ка, взялись за работу - еще одна попытка добыть денег на прокорм семьи.
"Внезапно драконесса выбросила вперед конусообразную мутную струю - та тотчас же окутала противника. Черный дракон замер и начал стремительно падать".
Господи, какую задницу надо иметь, чтобы навалять горы такого?! Или - как говаривала Фаина Раневская: "Немыслимо, чтобы в человеке было столько г….!"
Мало нам было сто лет назад своих драгонесс? Теперь настал черед американским драконессам? А если мой заокеанский сородич, строча подобное, считал к тому же, что его посетила муза? Стучал по клавиатуре компьютера, хлопал себя по ляжкам и без тени иронии кричал (по-английски): "Ай да молодец!"?
И чем ему черный дракон не угодил? Это ведь чай есть такой. Очень даже хороший. Китайский.
Но раздражение - плохой помощник. Взялся за гуж - не говори, что не муж…
Хотя… если все время делать одну только халтуру - любой от отчаянья на стену полезет. Или я и не достоин ничего иного? Не заслужил "сеять разумное, доброе, вечное"?
Выхожу на лестницу покурить.
Меня встречают знакомые - до боли зубовной, до рези в глазах, до нервного тика - граффити. Облупленные стены покрыты надписями едва ли не сплошь от пола до потолка. Центральное место занимает нарисованный - с явной любовью и тщанием - мужской половой орган. Сверху вдоль него идет надпись: "Товарищ, помни: ты держишь в своих руках свое будущее!" Вопрос философский (и конечно, праздный): что было сначала - нарисовано или написано? Первое слово зачеркнуто; над ним - другим почерком - начертано: "Гражданин". Но и это слово тоже зачеркнуто и заменено на "господин". Кого-то (фанатичного западника?) "господин" все-таки не устроил тоже - надписано "gentlman". Венчает всю эту словесную пирамиду затейливо выведенное славянской вязью "сударь".
Я - сын этих стен. Я ненавижу их и себя.
Но куда я денусь отсюда? Кому я нужен - хоть сударь, хоть товарищ?
Лет …надцать тому назад встречался я с … ну, неважно, как ее звали. Был у нее муж… впрочем, тоже неважно. Был и был. Служил где-то. Как говорится, шишка на ровном месте… Однажды, в такую же ночь, как сегодня, я сказал ей:
- А хорошо бы на Рождество оказаться в Париже.
- Я в Париже была несколько раз, - ответила она, прикрывая пухлой ладошкой зевок, - и на Рождество была тоже. Уверяю тебя: ничего хорошего. Слякоть - и всё.
Мне не расхотелось побывать в Париже. Но расхотелось встречаться с ней…
Зябко. Мрачно. Ау, Петербург! Отзовись.
Нет ответа. Даже куранты Петропавловки не отвечают мне.
Возвращаюсь в квартиру. Цветок на подоконнике, словно очнувшись ото сна, потянулся ко мне, и мне захотелось его погладить.
Никак не сосредоточиться. Шум времени? Мандельштама - физически слабого, полубезумного - не сломали. А меня? Да разве меня ломали? Как говорится, добровольно и с песнями…
Литературный поденщик, не боле. Или ты не согласен с приговором?
Что заслужил - то и получил. Только на самого себя и должен, коль хочешь, пенять.
Есть в испанской грамматике перевернутый знак вопроса. До чрезвычайности полезный знак - словно крюк, вбитый в потолок. А чтобы веревку подать - добрая душа всегда найдется.
Вещи одиночества
Я, я, я… Что за дикое слово!
Неужели вон тот - это я?
Разве мама любила такого -
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?Владислав Ходасевич. "Перед зеркалом"
Телефон
В нашей старой большой квартире два телефона: один - в моей комнате, другой - в начале коридора, у самой кухни. С разными номерами. Как так получилось - тайна, покрытая мраком: никто не помнит. И сколько живу я здесь, столько лет ведутся разговоры о том, чтобы лишить нас второго номера, но, видимо, ни у кого из начальников руки (или вернее: ноги?) так и не доходят до нас…
Я снял трубку, набрал номер - длинные, долгие гудки. Потом подошла соседка, по голосу узнал: тетя Даша.
Минут через пять:
- Вячеслав, это тебя, - соседка-старушка постучала ко мне в дверь и, удаляясь, шаркая шлепанцами, проворчала сердито: - Звонят, звонят незнамо куда…
Я недовольно положил свою трубку около аппарата. Подошел ко второму телефону.
- Алло… - кричал я в трубку, - я слушаю… алло… слушаю вас, говорите же, алло… - но никто не откликался мне.
Я пожал плечами, положил трубку на рычаг и пошел назад, в свою комнату. Поднял трубку второго телефона, но и здесь никто не ответил мне - я слышал только короткие гудки. "Странно, - сказал я сам себе, положив и эту трубку на рычаг, - очень даже странно".
Стол
Стол у меня обычный: четыре ноги, четыре стороны, четыре угла. Он сделан, конечно, для четверых - например: я, жена, двое детей. Четверо могут свободно разместиться за этим столом и сытно пообедать. Если стол раздвинуть - за него можно усадить и гостей.
Но я не раздвигаю стол - гостей у меня не бывает. Нет у меня и жены. И детей тоже нет.
Стол кажется мне огромным, ведь обычно он - пуст. Иногда я работаю за ним. Дома я работаю тогда, когда я - один дома. К моему удивлению и сожалению, это бывает редко. Когда в комнате нет никого, то и меня, естественно, нет. А когда прихожу домой, вдруг появляются какие-то люди - не гости, не те, для кого "единственная роскошь на свете - роскошь человеческого общения", нет. Так, какие-то случайные люди. Которых не помню я и которые не помнят меня.
Я не обедаю за своим столом. Иду в какую-нибудь столовую, терпеливо отстаиваю очередь. В столовых у столов тоже - четыре ноги, четыре угла, четыре стороны. Но за ними, за этими столами, - всегда люди. Правда, тут одно не хорошо: к кому-нибудь - или ко всем разом - спиной сидишь…
Дом
Я встретился с ним случайно: развели мост, было холодно, я пошел по набережной и юркнул в первую попавшуюся дверь. Наверное, это был раньше чей-то родовой дом: особняк с большим мраморным вестибюлем, два изразцовых камина рядом с парадной дверью, широкие пологие лестницы.
С тех пор, хотя бы раз в неделю, я навещал этот дом. Я изучил все его повадки и привычки: он любил безлюдье и тишину, с ним не надо было ни лицемерить, ни вести вымученный разговор, ни откровенничать. Его батареи всегда были теплы, и я, когда сводили мост, даже с неохотой уходил из этого дома.
Странно, но я ревниво не делился ни с кем своим открытием дома. С девушкой, которую я провожал, мы часто проходили мимо него, но что-то постоянно удерживало меня от рассказа об этом доме и от приглашения войти и воспользоваться его гостеприимством.
Я знал: нас было двое - он и я.
Дом этот стал мне более родным, чем тот, в котором я проживал.
Но вот однажды я решил навестить его днем. С трудом я узнал его при солнечном свете. Он был обшарпан и хмур. Был суетлив и многоголос. Хлопали двери, поднимались и спускались люди, на лестнице пахло чем-то кислым. Сейчас я был ему явно чужим. Боясь, что он прогонит меня, я поспешил уйти сам.
Книга
Картинка мне видится ясно, до мельчайших подробностей. Она заурядна: привокзальная площадь со сквером посредине и невысокими домами вокруг. Но: в каком городе это было? Как я в нем оказался? Зачем приехал?
Вокруг меня множество людей - и ни одного знакомого лица. Я тоже вписан в привокзальный пейзаж. В руках у меня книга. Это меня и смущает. Она - единственная реальность. Я вижу имя автора и название. Вот она, эта книга, - здесь, передо мной, на столе.