Музей
Большего одиночества, чем в музее, и придумать невозможно. Народу полно, а все равно - тишина. Самая настоящая благоговейная тишина. Картины - безмолвные, как ты сам. Ходи неторопливо, вспоминай, занимайся самоанализом - сколько душе угодно. И заодно к прекрасному приобщайся. Становись рядом с великими. Посмотришь, например, на "Черный квадрат" Малевича и прошепчешь про себя с холодком в сердце, подобно Пушкину: "И я бы мог…"
Зеркало
На открытой полке старого буфета в беспорядке разбросаны мелкие деньги, письма, ножницы, носовые платки… Вот в углу и электробритва. Я беру ее и, стараясь не смотреть на себя в зеркало, почти на ощупь бреюсь.
Я не люблю смотреться в зеркало. Если у меня все идет хорошо - сияю, словно масляный блин. Терпеть не могу свою откормленную самодовольную рожу… Если что-то не ладится - лицо мое делается желто-серым, узким, тоскливым. Тоже - приятного мало. Просто противно!
А свое настоящее лицо - я когда-нибудь увижу?
И что хуже всего: я боюсь, что однажды утром встану, а мне скажут: "Да вы посмотрите на себя в зеркало - на вас ведь лица нет!"
Майор Ковалев, как известно, только нос потерял… А я - лицо?.. Нет, нет, лучше на ощупь побреюсь.
Бритва
А вот еще проблема - бритье.
Если бриться станком - запросто можно порезаться. Если опасной бритвой - можно и порезаться, и соблазну поддаться: зарезаться. Если электрической - вдруг током долбанет? Опять же: приятного мало.
Нет, лучше совсем не буду бриться.
Вот и хожу с бородою…
Сказка
Жили-были… впрочем, почему в прошедшем времени?.. живут-бывут и до сих пор - мужчина и женщина. Познакомились они случайно, по телефону, и ну, что тут поделаешь?! - полюбили друг друга с первого же слова. Так полюбили, что дня не могли прожить, чтобы не позвонить…
И вот - спустя девять месяцев, как и полагается, родилось у них дитя. Разве странно? Но разве телефонный провод не похож на пуповину?..
Ну, пожалуй, тут и сказка вся.
Спи, усни, малыш…
И снова телефон
"Меня преследуют две-три случайных фразы…" - написал Мандельштам.
Подобное случается, наверное, с каждым.
…Меня преследует один и тот же сон.
Я должен позвонить по телефону - дозвониться мне надо обязательно! Во сне я даже не знаю: кому и зачем. Знаю: обязательно надо! Я набираю номер - занято. Набираю чуть позже - снова занято. Потом - никто не подходит. Еще позже - опять занято. Занято, занято, занято! Так - до бесконечности. Всю ночь. Я нервничаю, раздражаюсь. Ведь мне нужно дозвониться, позарез нужно!
Просыпаюсь с тяжелой головой, хмурый, сердитый на весь белый свет.
Мне надо позвонить. Я сажусь к телефону, набираю номер - занято. Потом - снова занято. Потом - никто не подходит. Потом - опять занято…
О, бесконечный телефонный сон двадцатого столетья…
Тема и вариации
- Эй, мальчик! - кричит мне бородатый мужчина. - Да, это я тебе. Именно тебе. Иди-ка сюда.
В парке, недалеко от моего дома, снимают какое-то кино. Я, двенадцатилетний подросток, - один из толпы зевак. И меня, меня выделили из этой толпы!
Подхожу к бородатому мужчине. Тот продолжает командовать (говорит со мной так, словно я - марионетка):
- Встань вот здесь, среди вороха разноцветных листьев. Хорошо. Ты мне подходишь. И одежда на тебе подходящая: старая, поношенная. В этой одежде снимать и будем. Мне нужно блеклое пятно. Играть ничего не надо. Стой спокойно на этом ворохе листьев. Не верти головой. Лучше опусти ее. Печально. Вот так. Рта не открывай. Ты будешь пятном, просто пятном. Тебе понятно?
Мне все понятно. Я поворачиваюсь к нему спиной и, оскорбленный, ухожу.
Кто же не мечтает быть киноактером?! Вот вышел фильм - и к тебе тотчас пришла слава, тебя все узнают, все тебя любят, автографы просят! Быть актером!..
Но я никогда не соглашусь быть пятном!
- Эй, мальчик! Иди сюда!
Я радуюсь: меня пригласили в круг избранных.
- Так. Встань вот здесь. Мне нужно блеклое пятно. Ну-ка, сделай унылый вид! Чего ты улыбаешься?! Изобрази печаль. Ну! Печаль, а не радость. Какой ты бестолковый, однако. Сделай печальное лицо, сколько раз тебе повторять?! Все-таки осень. Так сказать, умиранье природы. А ты улыбаешься во весь рот. Ну-ка, повернись боком. Вполоборота. Нет, ну до чего же ты бестолков, Господи! У меня нет времени возиться с тобой. Простых вещей и то сделать не можешь! Свободен.
Я ухожу, едва ли не плача. Меня не взяли в актеры! А я так хотел! Так надеялся!
Никто не увидит меня на экране. И родители не будут мной гордиться! И в школе не лопнут от зависти…
Неужели я действительно - бездарь? А этот дядька бородатый, до чего он неприятный! Просто противный! Только и знает, что злиться да кричать. Прогнал меня на глазах у всех… опозорил…
Для чего мне жить?!
- Эй, мальчик! Иди сюда! Встань вот здесь. Так. Опусти голову, изобрази печаль. Всемирную скорбь. Отлично! Ты сделал все правильно. Ты не обиделся, что был просто блеклым пятном? Нет? Рад за тебя… Постой, не уходи. У меня есть в фильме эпизод. Для тебя. Будем снимать еще. И запиши мне свой телефон. Ты очень фотогеничен и понятлив. И талантлив. Это уж само собой разумеется. Из тебя выйдет толк, парниша. Верь мне, я уже давно живу и много чего повидал. Я обязательно приглашу тебя в свой следующий фильм. Жди и верь.
Ухожу, едва ли не лопаясь от счастья.
Я охотно поверил этому симпатичному бородачу…
И действительно, месяца через два в моей квартире раздался телефонный звонок.
Случайность обернулась судьбой.
- Эй, мальчик!..
Гость
Я был дома один. Сидел за столом у окна: делал уроки. Завтра контрольная по математике - надо было подготовиться… Но готовиться не хотелось. И я глядел больше в окно, чем в тетрадь и в учебник.
А за окном - небо! Облака! Солнце! Ветер! Свобода!
По улице шли люди - кто торопливо, кто степенно. Прошла девочка. Красивая!.. Но я не успел додумать: почему и насколько красивая? - зазвонил телефон.
Она!.. Счастливый я человек!
- Алло!
- Алло. Это ты, Толя? - Взрослый мужской голос.
- Да, - ответил я разочарованно.
- Здравствуй. Это с тобой дядя Леша говорит.
- Здравствуйте. Я вас узнал…
Наступило короткое молчание. Потом дядя Леша неопределенно и нерешительно спросил:
- А папы-мамы нет?
- Нет. Они еще на работе.
- Толя, а можно я к вам зайду сейчас? Я здесь неподалеку… Посижу, подожду родителей… Не помешаю?
- Да нет, что вы! Какой разговор?! Заходите.
Этой математикой проклятущей все равно заниматься не хотелось. Не о школе я думал.
Минут через пятнадцать дядя Леша (младший брат отца) пришел. Принес вафельный торт. Но был он какой-то встрепанный, озабоченный, растерянный… или потерянный, что ли… Походил по комнате, заглянул в мою тетрадь:
- Уроки учишь?
- Угу. Математика. Завтра контрольная. А в голове у меня - полнейшая каша. Я с математикой что-то всегда в контрах…
- Хочешь помогу? Если смогу, конечно… - Подержал в руках учебник. Полистал его. Вздохнул. Покачал головой. - Хм-м… Однако и задачки вам задают! В восьмом-то классе! - Положил учебник на стол. - Извини сердечно, помочь не смогу. Не осилить мне твоей высшей математики… Пользы от меня, как от козла молока. Увы.
Потерянно и виновато снова стал вышагивать по комнате. Я чувствовал его присутствие спиной; и до его прихода не мог никак сосредоточиться, а тут… Повернулся к дяде Леше вполоборота. Он стоял у книжного шкафа. Вытаскивал то одну книгу, то другую, быстро пролистывал, закрывал, ставил на место. Всё не мог выбрать. Что-то бормотал себе под нос, почти неслышно. Я, во всяком случае, и не старался разобрать, чего он там шепчет и зачем. Наконец взял "Другое небо" Кортасара. Рассказы. Я еще не читал: отец только что купил. Красная такая, тонкая… может быть, дядя Леша и выбрал потому, что тонкая?
- Не буду тебе мешать, Толя. Пойду почитаю на кухне. Чайник поставлю. Чай ведь пить будем, верно? - спросил почти утвердительно. - Или кофе? Кофе у вас есть?
- Есть. На полке над столом. Там и пачки с чаем. Найдете сами? - Я тоже спросил почти утвердительно.
- Я покурю на кухне. Можно?
- Можно, - милостиво разрешил я. - Отец как раз на кухне и курит. Там и пепельница должна на столе стоять. Да вы же сами знаете. Чего это я вам объясняю?!
- А ты не куришь? - спросил дядя Леша. Спросил, по-моему, машинально, без какого-либо подвоха и задней мысли. Не похоже было, что собирался читать мне лекцию о вреде табака.
- Нет, - почти честно ответил я. Спохватился, что не выказал гостеприимства. - А вы, наверное, есть хотите? Там, на плите, на сковородке - котлеты с картошкой жареной. Вы разогрейте себе, не стесняйтесь. И в холодильнике…
- Нет, спасибо, Толя. Есть я не хочу… Я так посижу. Покурю, почитаю. Родителей подожду, ладно? - снова спросил он. Но спрашивал он так, словно обращался совсем не ко мне.
- Может, отцу на работу позвонить?
- Зачем?
- Ну, мол, вот вы пришли…
- Нет, нет, не беспокойся. И отца беспокоить не надо… Ну, не буду тебе мешать. Готовься… А я, когда чайник закипит, - позову…
Дядя Леша вышел.
Он - на кухне. Я - в комнате.
Сидел за столом и упорно смотрел в окно. Тяжелая низкая туча закрыла солнце. Надолго. Люди по улице шли какие-то скучные. И девушек красивых видно не было.
Два раза пили мы с ним чай. Вернее, я - чай, он - кофе. В первый раз он позвал меня; во второй раз я сам пришел к нему. И застал его врасплох: сидящим неподвижно, головой в ладони. Словно бы спал. Накурено было преизрядно. Пили чай и кофе - почти молча. Дядя Леша думал о чем-то… о своем… А я думал о том, что за контрольную завтра схвачу пару. Это уж как пить дать… Съел полторта, принесенного дядькой. Он ни к какой еде даже не притронулся.
А еще я заметил: он как книгу открыл на странице 78 - так больше и не перелистывал. Не читал. Книга неинтересная? Взял бы другую… А ведь Петька, мой друг и одноклассник, расхваливал мне Кортасара, восторгался: такой необычный писатель! Из Аргентины, кажется. Эта самая Аргентина-то - на другом конце света. В Америке. В Латинской. Столица - Буэнос-Айрес, это я знаю. Сомбреро, серенады, револьверы, пампасы. Жизнь там, наверное, не такая, как у нас… Правда, я однажды фильм видел с певицей… с этой… как ее… с Лолитой Торрес. Совершенно дурацкий. Может, и книга Кортасара такая же?
Мне было как-то грустно. И почему-то обидно за дядю Лешу. Обычно он веселый. Всякие байки интересные рассказывает. Но разговорить дядьку я в этот раз так и не рискнул…
Часа через два дядя Леша заглянул в комнату.
- Спасибо тебе, Толя. Я, пожалуй, пойду.
- А как же… - начал я.
Он посмотрел на меня с какой-то виноватой полуулыбкой.
- Понимаешь, некогда мне уже… Дела… Да, брат, такие вот дела… Ты передай отцу с матерью привет от меня. Скажи: мол, жив-здоров. И извинялся, мол, что не смог дождаться. Но: дела, дела… И - спасибо тебе. Искренне говорю.
Ушел, тихо закрыв за собой дверь.
А у меня в голове так и засело "спасибо тебе". За что мне спасибо?
Ну, а за контрольную я действительно схлопотал пару…
Альтруистическое, или страдания юного Зингера
О, душа моя! Реку тебе:
отчего, желая добра,
ты не творишь добра?Граффити XVII века. Софийский собор Новгорода
Русский рассказ
Как хороши, как свежи были… Ну да Бог с ними, с этими розами! Флёрдоранж! Конечно, флёрдоранж.
Как хорошо, как сладко ему спалось! На ступеньках лестницы, головой в прутья перил…
Он пришел сюда поздно ночью. "Пусть любимая моя, замуж выйдя, спит спокойно - я буду хранить ее покой". У него еще хватило ума сесть не у самых дверей новобрачной, а подняться на пролет выше.
Утром, около семи, пришла дворничиха убирать лестницу. Она осторожно тронула человека, сидящего на ступеньках, за плечо, поняла, что не мертвый, заглянула в лицо, увидела, что не бандюга отпетый, - и тогда стала решительно будить:
- Эй, гражданин, вставайте! Вставай, вставай, уходи отсюда. От греха подальше. Скоро жильцы проснутся - тебя увидят, милицию вызовут. Вставай же, кому говорят, забулдыга несчастный! - Она с остервенением трясла спящего за плечи.
Нежно-младенческое выражение сошло с лица полупроснувшегося Сергея. Почти бессознательно он протер кулаками опухшие глаза. Ладонями провел по щекам. Резко проступили скулы. На скулах - щетина.
С трудом, упираясь правой рукой в камень ступеньки, поднялся с налёжанного места. На негнущихся, занемевших ногах вышел на улицу. В ушах еще звучали слышанные вчера вечером крики: "Горько!"
Пробормотал, не обращаясь ни к кому - поскольку никого рядом и не было:
Ваше величество,
ваше палачество,
вам - ваше вычество,
мне - мое ячество.
Так переходит
количество
в качество…
С усмешкой подумал, переиначивая Декарта: "Sum ergo cogito". Но усмешка получилась какая-то жалкая, неизвестно к кому обращенная, неизвестно зачем рожденная на свет. "Ну, а кто еще существует? Ау! Отзовитесь! Впрочем, зачем тебе люди, и главное: ты им - зачем?"
Хотелось пить. Облизывая пересохшие губы, посмотрел налево, направо, вверх. Пустота…
Солнце, наверное, уже тоже встало; правда, где оно сейчас? - за домами не было видно. Но сверкающая в прорези улицы Адмиралтейская игла больно колола глаза.
Асфальт и камень. "Рано еще… да и суббота сегодня…" - поеживаясь, со злым равнодушием подумал Сергей.
Свернул в какой-то двор. Посредине чахлого сквера, на невысоком постаменте, стояла гранитная ваза a la Сталинская эпоха. Сережа ткнулся лбом в холодный гранит. Забормотал:
- Любимая, меня вы не любили,
не знали вы… не знали вы,
что я и мучаюсь с того, что не пойму,
что не пойму - то не пойму…
Куда несет нас рок событий?
Не знаю, как и для чего
над крышей рвался шар крылатый
и имя "Зингер" возносил…
На минуту задумался, словно вспоминая: что же дальше, - вытер нос рукавом куртки и закончил:
- Любимая - жуть, когда любит - поёт.
Он попытался обнять вазу - не получилось.
"Любимая, нелюбимая… Страдания юного Зингера… Какая все это чушь! Блажь! Ложь! Фальшь! Господи, как хорошо мне спалось! И разбудить в такую рань! В субботу! Спящий человек - священный. Или я не прав? Или мешал ей, что ли? Обойти не могла? Я ведь не толстый, ей-богу… Вел себя тихо-мирно. В двери не ломился, морду никому не бил, даже и не пытался. Материться - тоже не матерился. Ох, добродетельная дворничиха, ну, спасибочки, разбудила ни свет, ни заря… Буд-дистка. Самая настоящая буддистка!.. М-м… мадам, послушайте: не каждый мужчина становится семьянином, но разве из-за этого он - плохой человек? Нет, скажите, как на духу: разве плохой?.. А она сразу в крик: милиция, милиция. Ох, ох, напугала! Куда мне податься? Может, и вправду в милицию? Так сказать, с повинной? А повинную голову вроде бы меч не сечет… Или я опять-таки не прав? Но прав я или не прав, - на кой я ментам сейчас сдался? Пусть они лучше своих бандюганов ловят… при свете дня и совести… Никому я, в общем и в частности, не нужен, м-да…"
Сел на скамейку - покурить и осмыслить наступающий день. "Ну что же, все правильно: Сальвадору Дали - Гала, Набокову - Лолита, Пастернаку - Лара, а мне… мне - Татьяна Ларина. Такой вот Рабиндранат Кагор. И такова селяви. Никто не поднесет страдальцу стакана, вот ведь печаль какая…" Осторожно дотронулся пальцами до виска. "Фантомные головные боли. Башки нет, а боли - есть".
Уловил слабый, но живой голос воды и пошел на зов. Торчащая из подвала труба была завинчена не туго. Сергей сунул под холодную струйку ладони, ополоснул лицо, освежил, как смог, рот. Боль в висках притихла. Вернулся к скамейке, снова сел. Теперь закурил почти с наслаждением.
Но что ему нужно было сделать сегодня? Да ничего. Куда идти? Да некуда. Если не считать дома. Но кто его там ждет? Да никто.
Гераклит говорил: "Куда бы ты ни пошел, все равно не дойдешь до границ души". Но на кой моему герою искать сейчас дорогу к границам души своей?!
"Жаль, что еще так рано - все магазины закрыты", - подумал Сергей скорбно и спокойно, принимая это обстоятельство как объективную реальность, изменить которую он все равно не в силах. Время не переспоришь.
О-ох, эти утренние минуты будут тянуться чудовищно медленно!
"Кё фэр-то? Фэр-то кё? А как хорошо бы пивка сейчас… Кружечку… А еще лучше - три".
Подумал о пиве - и вспомнил один недавний случай.
…Он, совершенно трезвый, стоял за пивом. Когда подошла уже его очередь - подвалил к нему какой-то, с бодуна, с налитыми кровью бычьими глазами. "Слушай, возьми кружку, а то помру! Только у меня денег нет. Вот хочешь - часы бери!" - "Нужны мне твои часы! Пей так, не обеднею. А случится, глядишь, - ты меня когда выручишь". А тот, дурило, всё часы сует. И засунул-таки в карман куртки. Не успел Сергей отойти от ларька - к нему тип какой-то, а за типом - тот, который с бодуна. "Это ты, что ли, у друга моего часы отобрал?! У, гад, рабочего человека грабишь!" А "друг" стоит, улыбается как блаженный и молчит. В общем, хорошо еще, что физиономию не начистили, а ведь могли бы, сволочи…
Вспомнив эту историю, Сергей совсем заскучал.
Он брел по городу куда глаза глядят, а в голове его щелкало и раздавалось:
И на меня указывал со смехом,
И стыдно мне, и страшно становилось…
"Нет, так нельзя, - подумал Сергей, - надо переключить программу". Он отвлекся… сосредоточился… тихо напел:
А далеко, на севере - в Париже -
Быть может, небо тучами покрыто,
Холодный дождь идет, и ветер дует.
А нам какое дело?
Получилось. Спокойная, родная, как кровообращение, грусть вошла в сердце.
Уже хорошо. Но может быть, еще лучше, если что-нибудь более бодрящее? Ну-ка, ну-ка…
Человек идет и улыбается,
значит, человек не поддает,
поддает…
поддает…
Да, это, наверное, как раз то, что надо.
…Шар солнца, словно шар стратостата, плыл над городом.
По городу брел человек - печальный, пьяненький и добрый. Редкая картина, согласитесь! Нет, не то, чтобы редко попадались печальные и пьяные или пьяные и добрые - таких вы встретите на каждом шагу. Да и сами бывали такими, если честно признаться? Но вот чтобы: и печальный, и пьяный, и добрый…
В одном дворике, куда он свернул отдохнуть, Сергей вдруг - с пронзительной болью! - увидел в лужице зеленый кленовый листок. "Бедняга, ах ты, бедняга!" - подумал несчастный, сострадательный человек, беззвучно шевеля губами.
И это была, пожалуй, его последняя светлая мысль на ближайший месяц - медовый месяц его любимой женщины.