Вернувшись в свой номер, он включил верхний свет. Увидел в зеркале пластырь на щеке, по которому Клод заехала кулаком. Рана под ним саднила, а на самом пластыре виднелась кровь. Другого пластыря у него под рукой не было, но это не пугало его. "Все остальное куда хуже", - подумал он, мысленно чертыхнув еще раз Клод Фалькон. Потом вышел на балкон, посмотрел на столик с бутылкой и рюмкой и перевел взгляд на сияющий посреди озера фонтан. Стало совсем тихо, только откуда-то издалека доносились звуки музыки.
"Клод Фалькон, - подумал он, - folle de Genève. Я на коленях должен был бы возблагодарить Бога за то, что она сразу повела себя именно так, да, на коленях, если бы я верил в Бога".
В комнате зазвонил телефон.
Он налил себе виски в стакан, не обращая внимания на звонок.
Аппарат перестал трезвонить.
"Вот и славно", - подумал он и выпил.
Телефон опять зазвонил. Но он оставался на балконе, пока звонки не прекратились.
Время от времени отпивал несколько глотков из стакана.
Опять телефонные звонки!
"А, все равно!.." - подумал он, снимая трубку.
И сразу услышал ее прерывистый голос:
- Не кладите трубку! Я хотела извиниться перед вами…
- Это мы уже проходили. - Он выпил.
- Нет, нет, нет! Не то!.. - Она даже не пыталась скрыть, до чего взволнована. - Такого я себе никогда не позволяла… Клянусь вам… мне так стыдно… мне ужасно стыдно…
- Забудем об этом! - сказал он и подумал: "Это мы тоже уже проходили".
Ему захотелось выпить, но он заметил, что стакан пуст. Он подошел к столику на балконе и налил в стакан виски, бросил кубики льда и подлил воды. Все это он проделал одной рукой, потому что в другой у него была трубка телефона.
- Да, да, я, наверное, спятила. Но не окончательно, уверяю вас. Это у меня пройдет…
- Будем надеяться. - Он опять выпил.
- Вы мне верите?
- Конечно, - сказал он. - Каждому вашему слову.
- Благодарю вас! Значит, завтра в десять утра я за вами заезжаю?
- Нет.
- Нет? - Ее голос задрожал, потом он услышал, что она плачет. - Но ведь мы договорились.
- Этот договор потерял силу.
- Мы с вами… пожалуйста! В десять!
"Хватит, я сыт по горло, - подумал он. - Да и стакан опять пуст".
- Клод? - сказал он.
- Да, Филипп?
- Я не желаю вас больше видеть. Идите к черту!
Часть II
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
Стул из светлого дерева был не меньше двенадцати метров высотой. Ножки у него по крайней мере метров в шесть. Но их всего три. Четвертую оторвало, остался один обрубок… Стул стоял посреди пустого поля, рядом с Площадью Наций, в самом центре комплекса ООН, высоко над городом.
Филипп Сорель смотрел на этот стул, как Гулливер, попавший на остров великанов. Клод Фалькон стояла рядом. Свою белую "лагуну" она оставила в самом конце авеню де ла Пэ прямо под знаком "парковка запрещена".
Вот, значит, он какой, "Безногий стул". Сорель был не в силах оторвать от него взгляд. На черной каменной доске на трех языках говорилось о "многочисленных ежедневных человеческих жертвах, вызванных противопехотными минами" и требовании "запрета противопехотных мин большинством государств".
Самолет, взлетевший с аэродрома Куантрен, пролетел совсем низко над "Безногим стулом" и над головами людей, стоявших посреди пустого поля.
Сорель по-прежнему смотрел на трехногий стул.
- Собственно говоря, я собиралась вам показать, где вход во Дворец Наций, - сказала Клод Фалькон. - О "Безногом стуле" я и не подумала.
- Я должен был его увидеть, - сказал он.
Пройдя по голому полю, они вернулись к машине. Здесь, наверху, воздух был прозрачным и холодным, веял легкий ветерок. Клод оделась в белый льняной брючный костюм и синюю рубашку, наглухо застегнутую под горлом. На ногах - мокасины из мягкой белой кожи. На лице почти нет макияжа.
В десять утра она подъехала на своем стареньком "рено" к отелю "Бо Риваж". Он уже поджидал ее и, не говоря ни слова, сел рядом с ней на переднее сиденье. Оба молчали, пока она, притормозив на площадке для парковки перед главным входом в отель, не повернулась к нему:
- Под конец нашего вчерашнего телефонного разговора мы назвали друг друга по имени: я вас Филиппом, вы меня - Клод, я вас - с мольбой, вы меня - со зла. Вы, теперь это для меня совершенно ясно, исполнены чувства вины и отчаяния, а я, как вы тоже себе успели уяснить, совершенно не в себе, слегка свихнулась и, как и вы, близка к отчаянию. Я правильно говорю, месье Сорель?
- Точнее не скажешь, мадам Фалькон.
- Хорошо, тогда я сделаю вам одно предложение. Вернее, целых два!
- А именно? - Теперь и он посмотрел на нее.
- Во-первых, давайте с этого момента называть друг друга так, как назвали сегодня ночью: Филипп и Клод. Согласны?
- Согласен, - сказал он.
- Второе предложение: "Человек, рожденный женщиной, живет недолгое время и живет в тревоге, он расцветает, как цветок, а потом опадает, он бежит, как тень, не в силах остановиться"… - примерно так сказано в Книге Иова, я на память цитирую из Библии. В любой момент для каждого из нас все может быть кончено…
- Да, - он посмотрел в ее большие черные глаза. - Вы правы. И вы очень умны, Клод.
- Идиотка я, - сказала она. - Но то, что в данном случае я права, я знаю. Для этого у меня подходящая специальность. Каждый день - этот огромная часть жизни. Разве не приходится иногда ждать долгие-предолгие годы, чтобы хоть один день прожить в мире, покое, не зная страха, чувства вины и отчаяния?
- Да, - согласился он. - Бывает, что такого дня вообще не дождешься…
- Вот именно! Так не попытаться ли нам спасти сегодняшний день? Этот один-единственный день? Выиграть его для себя… - Он молча смотрел на нее. - Этот летний день с его цветами, его красотой и чистотой… Верите вы, Филипп, что у нас это может получиться? Только один день… Мы ведь так соскучились по нему, мы так о нем мечтали, оба, он нам обоим так нужен! Иначе разве встретились бы мы перед отелем?
- Один день… только для нас двоих… Безо всяких планов и обязательств, это было бы чудесно, Клод!
- Значит, договорились?
- Договорились! - сказал он.
И они поехали в верхнюю часть города, к комплексу ООН. Он не сводил с нее глаз и вдыхал запах духов, исходящий от ее черных волос, слегка развевавшихся на встречном ветру.
"День, прожитый в мире, - подумал он, - без страха перед завтрашним днем, без обязательств. Это я безусловно могу себе позволить, этим я ей зла не причиню. Целый день не думать о Киме, об Ирене, о Ратофе и о "Дельфи". Прожить день в мире и покое…"
Вот о чем он продолжал думать, возвращаясь по полю к старому "рено". В небе над головой бежали кучевые облака, взбитые по краям, как тугие подушки.
Он держался чуть позади Клод. "Какая у нее красивая походка, легкая и одновременно пружинящая, как она хороша! Да, мне позволено думать так в этот один "наш день", не испытывая при этом угрызений совести. Я - счастливый Иов. На один день".
2
- Этот район называется Ариана, - объясняла Клод, когда они опять выехали на авеню де ла Пэ. Желаете осмотреть парк и Дворец Наций? Времени у нас довольно…
- Нет, - сказал он. - Я хочу смотреть только на вас. На ваш профиль, лоб, нос и губы. На пряди ваших волос…
- Пожалуйста, не надо! - сказала она.
- Только один этот день. Ведь мы так условились. И слава Богу!
- Вы ведь в Него не верите.
- Нет, - сказал Филипп. - А вы разве верите?
- После того, что я знаю о жизни…
- А многие все-таки верят. Вопреки всему.
- Я тоже хотела бы сделать одну оговорку. Когда я чего-то очень боюсь, например, что меня вот-вот убьют, или что самолет может рухнуть, я начинаю вдруг истово молиться.
- К Нему взывает большинство из нас, - сказал он. - Только это не значит верить. А как это у многих действительно получается, Клод? Вот нам говорят: "Ты должен верить в Бога!" Это ведь все равно, что они сказали бы: "Ты должен быть красивым!" Каждому хотелось бы быть красивым.
- Но сегодня мы должны в Него верить. Только сегодня. Чтобы сегодня, в "наш день", все было хорошо…
- Когда я вижу, как ветер играет вашими волосами, я готов поверить в Него…
- А вон там находится ВОИС. - Клод тем временем свернула на другую улицу. Всемирная организация по защите интеллектуальной собственности. Из-за синих оконных стекол, в которых отражаются солнце и облака, это здание называют еще Сапфировым дворцом… Да вы не туда смотрите!
- Я смотрю на вас!
- Невозможный вы человек! Зачем я тогда стараюсь, рассказывая вам о достопримечательностях?
- А я смотрю на вас и на Сапфировый дворец! - сказал он. - Нет, правда, Клод! И вообще не забывайте, что вы сами эту кашу заварили, насчет одного-единственного дня и всего такого прочего.
Ему вдруг опять вспомнился молодой писатель на грязном вокзале в Местре, в ту ночь, когда он ждал поезда на Милан, а тот сидел на старом чемодане и говорил что-то о своей близящейся смерти. "Даже в этот один-единственный день, который Клод назначила нашим днем, даже сейчас, когда я вдыхаю запах ее духов, мысль о смерти не оставляет меня - вот как функционирует человеческое сознание".
Словно издалека доносился до него ее голос:
- А сейчас мы проезжаем мимо здания Всемирной организации метеорологии. - Они свернули в сторону озера, и в просвете между домами он увидел напоминавшие своей пестротой бабочек стайки яхт, участвовавших в регате.
- …а напротив - Международный союз электросвязи, и дальше, левее, - Европейская организация свободной торговли.
- Какие у вас красивые руки, - сказал Филипп.
- А еще левее - Верховный комиссариат по делам беженцев…
- Прекрасные руки… я до сих пор никогда…
- Не надо, Филипп.
- Наш день…
- Теперь мы проезжаем мимо штаб-квартиры Международного Красного Креста… Вы вообще слушаете меня?
- Да, Клод, - сказал он. - Нет, Клод.
- Так что же, все-таки?
- Слушаю. Настолько хорошо, как получается.
- И как же оно получается?
- Не очень-то внимательно.
- Но ведь это игра, Филипп. Воскресная игра.
- А я и играю, - сказал он. - А вот вы не все правила соблюдаете! Хотя эту игру вы сами предложили.
- Я соблюдаю правила, Филипп. Но правила эти сложные. У игры столько хитросплетений…
- Знаю. Я этих правил не нарушу.
"Я не имею права разрушить это непрочное здание счастья на один день", - подумал он и словно случайно коснулся ее руки своей.
- Где мы теперь?
- Авеню Аппиа проспект, - сказала она. - Вон там, впереди… - Она пожала плечами и взялась за руль обеими руками. Плечи у нее почему-то задрожали.
- Клод! - испуганно воскликнул он.
Она с такой силой вцепилась в руль, что кожа на костяшках пальцев натянулась и побелела. Сжала челюсти, чтобы мелкая дрожь тела не перешла в судороги.
- Клод! Клод!.. Что с вами? Ответьте мне! Прошу вас…
Несколько мгновений спустя лицо ее смягчилось, и она перестала дрожать. Взглянув на него, она выжала из себя улыбку.
- Все в порядке, - сказала она. - Все прекрасно… Просто я забыла кое о чем попросить вас, об одной мелочи…
- А именно?..
- Не прикасайтесь больше ко мне!
- Да ведь я…
- Вы положили свою руку на мою.
- Я, ну да… Но это без всякой задней мысли, честное слово, Клод, поверьте мне!
- Верю. Но только впредь не делайте этого, Филипп, прошу вас!
- Это больше не повторится.
- Спасибо. - Она поехала дальше. Уже совершенно успокоившись, она проговорила: - А в конце авеню Аппиа - Всемирная организация здравоохранения…
3
Девушки, сидевшие за длинной обтянутой кожей стойкой в Международном центре конференций, приветливо поздоровались с Клод. Улыбаясь, они обменялись последними новостями. "Наверное, Клод часто приходится снимать здесь, - подумал он. - Ее, похоже, здесь все знают". Сначала она прошла с ним в бюро конференций. Филипп чувствовал себя несколько скованно. Он, естественно, предполагал, что здание Центра большое, но об истинных его размерах не догадывался.
В бюро конференций работала молодая женщина по имени Кларисса Монье, это имя было написано на табличке, стоявшей на ее столе.
Если девушки за стойкой встретили Клод с радостными улыбками, то Кларисса Монье повела себя совершенно иначе. Подчеркнуто вежливо передавая Филиппу синюю пластиковую папку с материалами симпозиума, она сделала вид, будто Клод для нее не существует.
- Желаю вам приятно провести уикэнд, месье Сорель, - сказала Кларисса Монье на прощанье, демонстративно глядя мимо Клод.
- Благодарю, - ответил он с поклоном. - Того же пожелаю и вам.
- Какая предупредительность. Какое воспитание! - сказала Клод, когда они оказались в коридоре.
- Это вы на мой счет шутки отпускаете?
- Вовсе нет. Вы так уверены в себе, вам столько всего довелось видеть в разных странах. К тому же вы с иголочки одеты…
- Клод!
- Не возражайте, пожалуйста! Этот светло-синий костюм, эта черная рубашка. Formidable, Филипп, formidable…
Он рассмеялся.
- Наконец-то, - сказала Клод.
- Что, "наконец-то"?
- Наконец-то вы улыбнулись! Это впервые за все время нашего знакомства… Положим, раньше у вас и впрямь не было особых поводов для улыбок… Вам очень идет улыбка. Пойдемте, я покажу вам Центр! - она прошла вперед.
- Вот это Большой зал заседаний. Вмещает полторы тысячи делегатов, и еще двести мест есть на балконах.
Бетонные стены смелой конструкции зала, решенного в форме пятиугольника, напоминали Пентагон, - он был ошеломлен и даже напуган этим сходством. Пентагон - прямо как здание "Дельфи".
- Стены здесь раздвижные, так что помещение зала можно и увеличить, и сделать поменьше. А можно, например, одновременно проводить две или три конференции…
Они продолжили осмотр здания, поднимаясь и опускаясь на эскалаторах. Клод открыла перед ним одну из дверей.
- Сотрудники пользуются последними новинками техники. Можно проводить видео-совещания через сателлиты, а информацию получать с помощью "ремоут-контроля". Ну, что скажете, как я жонглирую такими терминами? Здесь есть четыре студии радиозаписи и четыре студии телезаписи… Пойдемте, вон там выход в очень красивый парк! У меня прямо ноги горят, там можно будет присесть…
Перед открытой стеклянной дверью им повстречался молодой человек, который, увидев Клод, радостно ее поприветствовал, подняв руку.
- Удивительное дело, - сказал Филипп.
- Что вас так удивило?
Смущенный, он подыскивал подходящие слова:
- Что все здесь так рады видеть вас… И в "Бо Риваже"… И тут тоже…
- Наверное, потому, что я такой милый человек… Разве вы этого еще не заметили?
- Нет, - сказал он. - А вы действительно милый человек?
- Говорят. А что вы находите в этом странного?
- Что эта Кларисса Монье из информационного бюро не была рада вам. Она как будто не обратила на вас внимания.
- Не все мне симпатизируют, Филипп.
- С чего бы это?
- Помните вчерашнюю ночь?
- Нет! - сказал он. - Прошу вас, не надо!
- Не беспокойтесь, я не об этом.
- А о чем же?
- Когда вы проводили меня домой, я сказала вам, что у меня репутация "великосветской коммунистки".
- И что?..
- А то, что многим людям "салонные коммунисты" не по вкусу. А коммунисты вообще - тем более!
- Разве вы коммунистка?
- Была когда-то, - сказала Клод. - И сейчас близка к тому, чтобы опять ступить на эту дорожку.
4
Летний ветер мягко веял в парке Центра конференций. Жужжали пчелы. От множества роз на большой клумбе исходил сладкий аромат. В тени старых деревьев стояли белые стулья. Клод сняла туфли.
- Я всегда мечтала стать фотографом, - рассказывала она. - Еще во время моей студенческой практики я начала делать репортажи о жизни безработных. Об обитателях сырых, непригодных для жилья квартир. Сегодня все стало куда хуже, но кое-кто заботится о том, чтобы это не становилось столь очевидным - у нас. А то, чего якобы нет, не снимешь… На Востоке, в третьем мире, - там никто не заинтересован в том, чтобы скрывать нищету… Я очень рано узнала, что такое нужда, что такое голод и отчаяние. Я сама из бедной семьи…
- Как и я, - тихо проговорил он.
- Я так и подумала. Поэтому с самого начала между нами возникла какая-то связующая нить. Мои родители были, конечно, коммунистами, французскими коммунистами. Они работали на заводах в грязных цехах за жалкую, нищенскую зарплату. Они, обессилевшие, надорвавшиеся, умерли молодыми. Когда редакция послала меня на первую войну, я была так потрясена страданиями, нищетой и смертью, что это нельзя выразить словами. Редакторы уверяли меня, будто мои снимки выражают мои чувства, что они повлияют на тех, кто затевает войны, кто считает убийство себе подобных единственно возможным для человечества выходом и постоянно со все растущим энтузиазмом эту свою деятельность углубляет и расширяет.
Она умолкла и посмотрела на старые деревья.
Через некоторое время Клод продолжила свой рассказ:
- Когда я была маленькой, я, конечно, ходила с родителями под красным знаменем и распевала "Интернационал", а перед сном истово молилась Богу, чтобы Он не оставил своими заботами папу, маму и меня, и чтобы Он помог родителям получить работу полегче, и чтобы пролетарии всех стран соединились…
Неожиданно Клод умолкла.
- Что случилось?
- Слишком уж я разговорилась. - Она массировала пальцы ног.
- Продолжайте, пожалуйста. Что было дальше?
- А дальше, - кивнула она, - мне пришлось убирать комнаты в самых дешевых гостиницах и работать официанткой, чтобы скопить деньги на учебу… С вами происходило что-то похожее?
- Да, - сказал он.
- Но вы никогда не были коммунистом.
- Никогда.
- А кто вы?
- Не понял?
- Кто вы… ну, в смысле политики?
- Никто.
Клод встала со стула.
- Что значит "никто"? Каждый человек какой-то да есть: левый он или правый, консерватор или экстремист.
- Только не я, - сказал он, и ему сделалось не по себе.
- Вы хотите сказать, что политикой вовсе не интересуетесь?
- Пожалуй.
- И никогда не интересовались?
- Никогда…
Они посмотрели друг на друга, и он первым отвел взгляд.
- Довольно много всякого выясняется в "наш чудесный день", да?
- И хорошо, что так. Выходит, вы никогда не интересовались политикой. А ваши родители? Вы ведь упомянули, что они были из бедняков?