Они все еще смеялись, эти пожилые господа, когда повернулась большая стеклянная дверь. Сорель затаил дыхание. Медленно, с улыбкой на губах в холл вошла Клод Фалькон. Но до чего же она изменилась, сейчас она выглядела совсем иначе, чем днем в галерее. На ней был облегающий костюм из черного шелка и черные туфли на высоком каблуке. Она подкрасилась, и в свете люстры ее рот влажно алел. Черные подведенные глаза блестели, а когда она улыбалась, в уголках глаз появлялись тоненькие морщинки. Он снова подумал о шелке: шелк напоминала ему и кожа ее лица с высокими скулами, и тонкие пряди волос, ниспадавшие на ее высокий лоб. Черные, коротко остриженные волосы тоже блестели.
- Спасибо, - сказала она, посмотрев ему в глаза.
- Не за что, - ответил он. - Предлагаю пойти на террасу.
- Отлично, - кивнула Клод Фалькон.
Рядом с ним она прошла в сторону бара, откуда лестница вела прямо в открытый ресторан, расположенный за стенами отеля.
В углу четверо немцев опять громко рассмеялись.
Гостей на террасе оказалось немного, но светильники были зажжены, и все официанты стояли на местах. Когда они закрыли за собой стеклянную дверь, к ним сразу подошел один из них.
- Добрый вечер, мадам Фалькон, добрый вечер, месье… Желаете поужинать? - лицо у него было детское, и он, несомненно, старался угодить гостям.
- Нет, благодарю, - сказала Клод Фалькон. - Мы хотим побеседовать. Найдите нам отдельный столик. Может быть, вон тот, у балюстрады.
- Разумеется, мадам Фалькон. Вы позволите?.. - молодой официант в белой доверху застегнутой куртке поспешил пройти вперед. Вблизи от ящиков с пеларгониями на балюстраде стоял столик для двоих. По набережной Монблан шел поток автомобилей, а дальше открывался вид на озеро с освещенными судами, и в ночное небо вздымалась золотая струя фонтана.
- Желаете выпить чего-нибудь, месье, мадам?
- По телефону вы сказали, что как раз пьете виски. Продолжим?
- С удовольствием. "Чивас Регал", пожалуйста.
- Большое спасибо, мадам Фалькон, месье. Два "Чивас Регал".
Обходительный официант исчез.
- Мне приходится часто бывать здесь по делам, - сказала она по-немецки. - Все здесь очень предупредительны ко мне.
- Вы изумительно говорите по-немецки, - сказал Сорель.
- А вы - по-французски, - ответила она. - Так на каком же языке мы будем говорить?
- По-французски, - сказал он.
- Très bien. - Она улыбнулась, отчего у уголков глаз опять появились тоненькие морщинки.
"Как она хороша, - подумал Сорель. - Она просто чудо как хороша". - И тут же он ощутил, что в нем опять закипает злость, потому что еще не забыл, что эта женщина сказала ему всего несколько часов назад. Посмотрел поверх красных пеларгоний в сторону фонтана. Клод Фалькон тоже смотрела на фонтан, и оба молчали. Появился молодой официант с бутылкой виски, рюмками, содовой и вазочкой с кубиками льда на подносе.
- Отлично, благодарю, - сказал Сорель. - Я займусь этим сам. - И, обратившись к Клод Фалькон, спросил: - Со льдом или с содовой?
- Содовой побольше, да. Спасибо.
Он приготовил все, как полагается.
- Ле хаим! - Она подняла рюмку.
- Ле хаим! - сказал он.
И оба выпили.
- Я люблю этот еврейский тост, - сказала она.
- Да, "за жизнь"! Действительно, хороший тост!
Он вопросительно посмотрел на нее.
- Лучшего начала для нашего разговора не придумаешь - хорошо, что вы его знаете. Но ведь вы сами не еврей, да?
- Нет, - ответил он. - У меня есть друг, который живет сейчас на Лазурном берегу. Мы с ним работали вместе - много лет назад. Вот он еврей.
- А теперь он чем занимается?
- Подал заявление об уходе, бросил все и уехал в Ментону. Он не хотел больше иметь ничего общего ни с нашей работой, ни с миром, в котором мы живем. И никогда к былому не возвращался.
- Замечательная история, - сказала Клод.
- Это он, он замечательный, - сказал Филипп. - Самый умный и самый печальный человек из всех, кого я знаю.
- Он и должен быть печальным, если он умен, - сказала она. - Почему вы так на меня посмотрели? О чем вы сейчас подумали?
"Таких женщин я до сих пор не встречал", - подумал он как раз в это время.
- О виски.
- О виски? Почему?
- О том, какой он приятный на вкус.
Она скривила губы.
- Конечно. Мы, значит, не виноваты. Вы, значит, не из них. И я не из них. Зато Серж - да.
- Что?
- Он еврей. И очень умный. Может быть, такой же, как ваш друг из Ментоны.
"Тогда он тоже человек печальный", - подумал Сорель.
- Он родился в Алжире. У его родителей была там большая ферма. Их и его сестру Ханну, которую он очень любил, убили оасовцы - боевики тайной алжирской организации ОАС - в 1960 году, незадолго до того как Алжир заключил с Францией соглашение о перемирии. Сержу было тогда три года. Поскольку всех остальных его родственников националисты тоже убили во время гражданской войны в концлагере, Серж попал в Париж в детский приют. Там он подружился с мальчиком, судьба которого была такой же, как и у него. Этого друга звали Александр.
- Звали?
- Александра послали в Югославию в качестве офицера французского контингента частей ООН. Три месяца назад он в своей машине подорвался там на мине. С тех пор у Сержа, кроме меня, никого нет.
- Понимаю, - сказал Сорель. - Мне очень жаль.
- Вы действительно понимаете? - спросила она. - То есть понимаете, почему мы с Сержем повели себя так, когда он услышал, кто вы по профессии и на кого вы работаете - и почему я тоже повела себя так?
- Да, - ответил он. - Мина…
- Это всего лишь одно из объяснений, одна из причин. Однако это отнюдь не оправдывает нашего с ним поведения. Я хочу поэтому сама попросить у вас прощения от себя лично и от имени Сержа. Мы оба сильно перегнули палку. А когда заходишь слишком далеко, часто бываешь несправедливым. Кто спорит, от информатики вообще и от компьютеров в частности много пользы…
"Пользы, благодати!.. - с горечью вспомнил он слова Вейценбаума. - А я обязан еще в течение пяти лет - целых пяти лет! - быть в распоряжении "Дельфи", если не хочу угодить в ловушку, которую поставили мне Ратоф и его хозяева, которые запросто могут убрать меня, как человека, представляющего для них чрезмерную угрозу. В пятьдесят один год я человек конченый и в профессии, и в личной жизни, хотя мне и позволено жить за чужой счет полгода в отеле "Бо Риваж", на террасе которого я сижу сейчас с этой женщиной, к которой испытываю сильнейшее влечение. Она почувствовала это, совершенно определенно почувствовала, и у нее тоже есть какое-то чувство ко мне, потому что… Немедленно забудь об этом! Что сказала тебе вслед эта старуха с проржавевшей детской коляской: "Будь ты проклят и умри проклятым!" Я приношу людям только страдания и несчастья. И не имею права подпускать близко к себе никого, а уж эту Клод Фалькон - тем более!"
Он сказал:
- Выпьем за Сержа! Ле хаим!
- За Сержа! Ле хаим! - Она подняла рюмку.
Она посмотрела на него, и он не отвел своего взгляда. "Нет, - подумал он с горечью. - Нет, это исключено, совершенно исключено! Я не имею права никого приближать к себе. Если не хочу причинять ему боль…"
- Так вы нас простите?
Он непонимающе взглянул на нее, глубоко уйдя в свои мысли.
- Извините?
- Я спросила, простите ли вы нас с Сержем?
- О-о, - протянул он, кивнув. - Конечно! И больше об этом ни слова! Я отлично понимаю вас - при моей-то профессии…
- Вы увидели в галерее мои снимки… и поэтому вам захотелось поговорить со мной. Мы это наверстаем, не здесь, не сегодня. Вы ведь пробудете некоторое время в Женеве, и мы встретимся.
"Нет, нет, нет! - подумал он. - Нет, этого нельзя допустить! Конечно, это было бы великолепно! Но это исключено. Совершенно исключено!"
- Вы знаете Женеву?
- Нет.
- А когда у вас доклад?
- В следующую среду.
- До этого вы очень заняты?
Он, наконец, посмотрел ей прямо в глаза, и при этом сердце у него заколотилось и заметно начало дергаться левое веко. "Нет, - опять подумал он. - Надо поставить точку! Чтобы не было никаких неясностей! Скажу ей, что я, дескать, страшно занят, буквально ни одной свободной минуты! А жаль…"
- Ничем особенным я не занят, - сказал он и подумал: "Проклятье, вот проклятье!"
- Это хорошо, - сказала она. - Я тоже ничем не занята. Не хотите ли, бы чтобы я показала вам город?
- Конечно, хочу, - согласился он. - Но ничего не выйдет…
- Почему? Разве вы сами не сказали только что, будто никаких неотложных дел у вас нет?
"Этого мне не выдержать, - подумал он. - После стольких лет. Такая женщина. Но нельзя! Я не имею права навязывать ей себя…"
- Это было бы прекрасно, - сказал он.
- Вот видите! - она снова улыбнулась. - Может быть, встретимся завтра? Перед вашим отелем, часов в десять утра?
- В десять… замечательно, - произнес он думая: "Что с того, если она покажет мне город? Завтра осмотрим город - и после этого встречаться больше не будем. Хотя и это с моей стороны уже ошибка, потому что даже такая встреча - это слишком много, слишком много! Надо было твердо говорить "нет!" - и только! Да, а теперь уже поздно давать задний ход. Надо что-то сказать. Надо сказать что-то…"
- У вас пустой стакан, - сказал Филипп Сорель. - Еще виски?
- Да, пожалуйста. Надо же нам выпить за примирение!
Она подозвала обходительного молодого официанта и жестом дала понять, чего хочет.
Тот кивнул.
Когда он принес заказ и Сорель опять разлил виски в стаканы, Клод Фалькон предложила:
- На этот раз выпьем за вас!
- Нет, спасибо, прошу вас, не нужно.
- Обязательно нужно, - сказала она. - И без всяких возражений! Я вам и от имени Сержа говорю! Ле хаим!
- Ле хаим! - ответил он и с неожиданной грустью подумал: "Повезло же ему, этому Сержу!.."
- Вы уже давно с ним знакомы?
- С кем?
- С Сержем.
- А, с Сержем. Очень давно. С тех пор, как я живу в Женеве… Погодите… Сейчас мне тридцать шесть… Одиннадцать лет назад я переехала из Парижа…
"Одиннадцать лет назад, - подумал он, я перебрался из Гамбурга во Франкфурт…"
- С тех пор мы и знакомы с Сержем. Он оказался здесь примерно в то же время, что и я. Десять лет назад открыл свою галерею, в Старом городе на площади Ле Карре.
- А почему он уехал из Парижа?
- Знаете ли вы, кто такой Ле Пен?
- Еще бы.
- Тогда он был во Франции на гребне успеха. Неонацисты не только в Германии водятся, месье. Вот так Серж и попал в Женеву. Здесь он чувствовал себя увереннее. Надеюсь, на это у него есть все основания.
- А как здесь оказались вы?
- Здесь много фотоагентств, - сказала Клод. - И одно из них предложило мне договор с очень хорошими условиями. А через два года я с этим агентством рассталась и работаю теперь как свободный художник. Для фотографов это хороший город. Здесь делается большая политика… Да и само положение города… Из Куантрена самолет за какие-нибудь несколько часов доставит меня на любой театр военных действий. Вы меня понимаете?
Он кивнул.
- Вы с Сержем… Вы очень большие друзья… - Его рука случайно коснулась ее руки.
Она отпрянула. Лицо ее стало суровым, голос прозвучал холодно, в нем слышался вызов:
- Желаете узнать, что у нас да как? Вас интересуют детали?
Он ошарашено посмотрел на нее.
- Мадам Фалькон, с чего вы взяли? Что это с вами?
Она отвернулась.
- Не обращайте внимания. Я иногда бываю не в себе. Вы это, наверное, уже заметили.
Он все еще был под впечатлением ее недавней вспышки.
- Не в себе… Я тоже часто бываю не в себе. Все мы тронутые. Но я вовсе не хотел быть бестактным…
- Так почему же вы спросили?..
"Что с ней происходит, с этой женщиной? - подумал он. - Она и впрямь не в себе, причем у нее это серьезнее, чем у многих из нас".
Спустя мгновение она снова выглядела милой и дружелюбной.
- Мы с Сержем такие друзья, что лучше не бывает, - сказала она.
- Приятно слышать. - "Что с ней все-таки? - недоумевал он. - Она как-то излишне резко реагирует на вполне обычные вопросы…"
Снова посмотрев ей прямо в глаза, он весь оказался под властью ее очарования и магнетизма.
- Мне что-то не по себе, - сказала она.
"Ее глаза…"
- Это ничего, - сказал он. - Это ничего…
- Да, ничего хорошего. Я устала, мне давно пора бы идти. - Она приподнялась со стула.
- Подождите! Еще по глоточку. Как говорится, на дорожку…
Она подняла свой стакан и выпила до дна.
Он сказал:
- Ле хаим.
- Ах да, конечно. Ле хаим! - И встала.
Он быстро допил содержимое стакана и тоже встал, В ресторане уже почти никого не было. У стеклянной двери, ведущей в отель, стоял их официант.
- До свидания, мадам Фалькон, месье…
- До свидания и спасибо. - Она улыбнулась молодому официанту.
Он поклонился, сильно покраснев при этом. Рядом на маленьком серебряном подносе лежал счет. Сорель подписал его и дал официанту чаевые.
- Мерси, месье, - поблагодарил официант, провожая их.
10
Они вышли на улицу.
- У вас есть машина? - спросил Сорель.
- Да.
- Где?
- В моем гараже. Сейчас она нам не нужна.
Синий "ягуар" выехал из-за угла и остановился. Человек, вышедший из машины, был в черном костюме, белой рубашке и черном галстуке. Лицо у него было смуглое.
- Добрый вечер, месье Сорель!
- Добрый вечер, Рамон, - ответил тот.
Человек, мечтавший о том, чтобы обзавестись в Мадриде собственным такси, прошел мимо них ко входу в отель.
- Кто это? - спросила Клод Фалькон.
- Рамон Корредор. Шофер. Он встречал меня в аэропорту. Вы хотите сказать, что живете где-то неподалеку?
- Набережная Монблан, дом двадцать три. Через квартал отсюда.
Они прошли мимо ресторана "Набережная, 13", относящегося к гостиничным корпусам. Здесь, на воздухе, сидели еще несколько посетителей. Ночь была теплая. На палубах прогулочных судов танцевали, горели шары уличных фонарей. Световая реклама с крыш высотных домов по другую сторону реки отражалась во всем своем многоцветии в воде озера, и золотая струя фонтана была сейчас, кажется, совсем близко. По набережной Монблан проезжали редкие в это время суток автомобили. Светофоры были переключены на желтый свет.
- Где вы научились так хорошо говорить по-французски? - спросила Клод Фалькон.
- Мне приходилось часто бывать по делам фирмы в Париже. Обзавелся там подругой и брал у нее уроки французского, - сказал он. - А вы? Откуда ваш блестящий немецкий?
- Я целый год проработала в парижской редакции "Штерна", - ответила она и сразу, как бы не желая об этом больше распространяться, добавила: - Мы уже почти пришли.
Поблизости от отеля "Нога-Хилтон" царило оживление: слышались громкая музыка и смех, о чем-то оживленно переговаривались темнокожие молодые мужчины и красивые юные девушки - по всей видимости, весьма доступные.
- В Женеву приехал некий арабский шейх, - сказала Клод Фалькон. - Со свитой человек в сто пятьдесят. Это, наверное, его телохранители и любимые сыновья.
- Да, мне уже приходилось слышать об этом.
Они пересекли узкую улицу, где вплотную, одна к другой, стояли припаркованные машины. Толчея здесь была такой, что Сорель уже начал опасаться, что им не пройти. Мужчины пялились на Клод Фалькон и раздевали ее глазами, но расступались перед ними, давая пройти. И вдруг наступила почти полная тишина, хотя они прошли всего шагов сто.
- Завтра пятница, - сказала она. - Точнее говоря, она уже наступила. Интересно, разразилась ли где-нибудь очередная война, пока мы с вами прогуливались?
- Будем надеяться, что нет.
- Тогда, значит, так: если нигде не вспыхнула война и они не позвонят мне и не пошлют меня срочно к черту на кулички, то мне удастся выспаться и к десяти утра я заеду за вами на машине в отель. Ничего не имеете против, месье?
- Напротив, я очень рад, мадам. Просто чрезвычайно рад.
Они остановились перед высокой дверью из светлого дерева. Он задрал голову и оглядел фасад пятиэтажного дома с множеством балконов. Большинство окон было прикрыто спущенными жалюзи, в трех еще горел свет.
- Так вот где вы живете.
- Да, месье. - Она посмотрела на него. - Наверху, крайнее окно слева на пятом этаже. Дом недалеко от центра, для меня это удобно - из-за работы. И вообще - квартира у меня просторная, так что я часто работаю дома. Квартплата высокая, но тут уже ничего не поделаешь.
- Я об этом не спрашивал…
- Но вы об этом подумали…
- Ваша правда, - кивнул он.
Она открывала дверь.
- Я известная на весь город "великосветская коммунистка". Живу на набережной Монблан, но езжу на подержанном "рено-лагуне". Что вы на это скажете? - Она быстро повернулась к нему, при этом у нее подвернулся высокий каблук правой туфельки, и она упала бы, не подхвати он ее мгновенно обеими руками. Секунду спустя он услышал ее крик: - Убери свои руки, грязная свинья! - потеряв всякий контроль над собой, она колотила своими маленькими кулаками по его груди, с размаху заехала по лицу, сорвав пластырь на щеке. Ему стало больно. Он опустил руки, в недоумении уставившись на нее, а она все никак не могла остановиться, била его кулаками и кричала:
- Мерзавец! Подонок! Убирайся ко всем чертям! - потом она рванула дверь на себя и, вся в слезах, скрылась за ней.
Сорель стоял, как вкопанный, не зная, что и подумать. "Слегка тронутая? Не в себе? - Он, огорошенный донельзя, вспомнил их недавний разговор. - Да она самая настоящая сумасшедшая, эта женщина. Сначала эти наскоки в галерее, теперь - вот это. Ей самое место в психиатрической клинике…"
Несколько погодя он неспешно направился в сторону своего отеля. Он не оглядывался и не посмотрел в сторону окон Клод Фалькон на пятом этаже. Он мысленно ругал ее разными крепкими словами. По-немецки и по-французски…
Перед отелем "Нога-Хилтон" по-прежнему стояли молодые арабы и красивые проститутки, они о чем-то громко переговаривались и смеялись во все горло. Громко играла музыка в стиле "техно". Он пересек четырехполосную набережную, сейчас пустую, и мимо множества клумб и деревьев в цвету пошел вперед, решив немного прогуляться по ночной Женеве.
"Мишель, - подумал он, - Мишель тоже была такой вот сумасшедшей. Сколько всего я вытерпел по ее милости. Мишель была истеричкой, выходки которой были достойны Нобелевской премии. Да, тогда в Париже… Редкой красоты фурией была эта Мишель. А ее попытки покончить с собой… А ее припадки истерии… Но все же по сравнению с Клод Фалькон Мишель была невинной овечкой. Нет, такой женщины мне еще встречать не доводилось. Я уже сейчас сыт по горло! С Мишель эта история тянулась целый год. Какое счастье, что с Клод это произошло в самом начале знакомства: мне будет легче покончить с тем, чего не должно быть ни при каких обстоятельствах. Как бы это ни было больно, да, как бы больно это ни было".