Франкфуртский высший свет восторженно принимает прибывшую с севера чету, все еще помнят и фантастический взлет Ирены, и случившуюся с ней творческую катастрофу. Тут есть о чем посудачить, да еще в подробностях! Все стараются заполучить приглашения на званые вечера к Сорелям. Эти вечера поражают гостеприимством и утонченной культурой - и тем не менее, когда гости прощаются с хозяевами после такого приема, они всякий раз испытывают какое-то холодное отчуждение. Со временем это становится словно особой ноткой праздничных приемов в белой вилле на Хольцекке, фирменным знаком, который представляет собой особую ценность в глазах их новых знакомых из этого города, в котором правят только деньги. Знакомых у них много, конечно, но друзей - ни одного.
Стоп! Это относится к Ирене. У Филиппа же есть друг, еще с гамбургских времен. Этого друга зовут Макс Меллер, он на пятнадцать лет его старше и, как и Сорель, информатик по профессии. Меллер еще в 1980 году попросил руководство "Альфы" об отставке, вышел на пенсию по личным причинам, как говорил он, и переехал на юг, где купил себе шато неподалеку от Ментоны на Лазурном берегу. Там он собирался прожить до самой смерти. В той местности, среди местных людей, в полном умиротворении. Здесь он собирался читать и размышлять, об этом Макс Меллер всегда мечтал: размышлять обо всем на свете. Сначала Сорель часто навещает своего друга, со временем все реже. Они переписываются, разговаривают по телефону. Связь не прерывается, она лишь дремлет, как некоторые зверьки в своих норах под снегом.
Так проходят годы. Ким заканчивает школу, потом гимназию. Домой он больше не возвращается. Живет в других городах, других странах. Сорель слышит о нем только когда тот, давно ступив на криминальную дорогу, подделывает его собственные подписи на чеках, подписывает фальшивые векселя или насилует несовершеннолетних… В таких случаях Сорель получает полную поддержку от "Дельфи" и ее правового отдела, чтобы с помощью денег, больших денег, затушевывать, прикрывать и держать в тайне его прегрешения. Ким объявил своему отцу войну. "Почему? - теряется в догадках Сорель. - Почему? По какой причине?" - спрашивает он Ирену. Та только передергивает плечами.
Примерно в 1994 году она случайно услышала по радио одну из так называемых "багателей" - мелких вещиц Доменико Скарлатти. Прежде она почти не обращала на них внимания, а теперь слушала, словно завороженная. Играл Владимир Горовиц, и можно было вообразить себе, как он при этом улыбается. Великий виртуоз исполнял Скарлатти так, что чудилось, будто слышишь удивительное волнение моря и при сотрясении земли видишь разрывающие небо сполохи.
Ирена приобрела томик сонат Скарлатти, технически совершенных элегантных музыкальных опусов. Она играет Скарлатти - для нее это равнозначно фейерверку наслаждения. Вскоре дорогой рояль "Стейнвей", стоящий в музыкальной гостиной, перестает удовлетворять Ирену. Он не подходит для столь утонченноинтимных занятий, она желает слышать музыку Скарлатти такой, какой тот ее написал двести пятьдесят лет назад для чембало. Сорель выполнил ее пожелание незамедлительно: Ирене прислали из Бамберга чембало с двумя рядами клавишей, точную копию инструмента образца 1740 года.
С этих пор она заболела музыкой Скарлатти. Какой художник! Не случайно великий Горовиц начинал все свои воскресные концерты в нью-йоркском "Карнеги-холле" с одной из сонат Скарлатти. Ирена читает книги о бурной жизни Скарлатти в Неаполе, Лиссабоне и Мадриде. Ее несколько утерянная беглость пальцев быстро возвращается. Скоро ожила ушедшая было виртуозность. В восхищении она открывает для себя чуть ли не акробатические приемы, требуемые для исполнения произведений Скарлатти для чембало, ее забавляет введенное им тогда техническое новшество: играть правой рукой через левую, чтобы дать музыке звучать в едином потоке от дисканта до басовых нот…
Стоя перед зеркалом во всю стену, Филипп Сорель повязывал галстук. "Я, - думал он, - уже представлял себе, что она вернется к своей блистательной карьере, причем довольно скоро. Но почему она все время играет одного Скарлатти? Почему не кого-нибудь из его современников, Баха или Генделя? Нет, Скарлатти и никого больше. Забыт Бетховен, битлы, Шопен, Шуман - все забыты. Ни одного такта их музыки. Скарлатти заполнил часы, дни и годы жизни Ирены. - Сорель начал нервничать. - Ну, почему без конца Скарлатти? Все вещи у него до того похожи!"
"Ничуть! - решительно возражала ему Ирена. - Каждая из этих удивительных сонат отличается от любой другой, даже если в них ощущается некое изначальное сходство. И каждая из этих двухчастных сонат - драгоценность, обладающая головоломной сложностью для исполнителя".
Ирена ищет и находит портрет Скарлатти, заключает его в позолоченную раму. На нем изображен длинноносый мужчина аскетического вида со строгими глазами. Он в безыскусном парике с белыми локонами. Портрет висит в музыкальной гостиной Ирены.
Ангелам тоже свойственно падение, это отчетливо можно увидеть на фресках, украшающих своды церквей. Красивая, всеми любимая, волшебная Ирена Беренсен была из таких ангелов. У ее несчастья не было имени, в крайнем случае его исходным моментом послужила случайность. А теперь она в благородном доме играет Скарлатти. "И никому не известно, играет ли она его действительно для собственного удовольствия, - размышлял перед зеркалом в спальне Филипп Сорель, - или это мазохистская пытка, желание распластать себя и помучить". Он не видел этому конца, ощущение было такое, будто в большом зеркале перед ним пелена тумана скрывает будущее, которое становится все более невыносимым. Он знал, что его ожидает, если Ирена пожелает сыграть все сонаты Доменико Скарлатти, а она способна на это: сыграть все пятьсот пятьдесят пять сонат Скарлатти. Пусть не подряд, с перерывами… Но с этого начнется безумие. Да что там, начнется! Это давно началось.
Только он успел это подумать, как на столике у его кровати зазвонил телефон.
6
- Алло!
- Кто это говорит?
- А кто вам нужен?
- Господин доктор Филипп Сорель.
- А вы кто?
- Меня зовут Якоб Фернер. Я директор филиала банка… (он назвал очень известный банк, главное правление которого находилось в Мюнхене, а отделения - по всей Германии и за рубежом) в (он назвал небольшой городок в Баварии). Вы ведь господин доктор Сорель, не так ли?
- Я Филипп Сорель. Но я никакой не доктор.
- Извините, извините меня, господин Сорель. Я подумал… Боже милостивый, благодарю тебя! Наконец-то я застал вас, многоуважаемый, дорогой господин Сорель! Я уже четыре раза пытался связаться с вами по телефону.
- Мне передали, что вы звонили. Мы с вами знакомы, господин Фернер?
Голос человека, назвавшегося Фернером, дрожал и прерывался, в нем звучали то лесть, а то мольба, смешанные с отчаянием и торопливостью. "Отвратительный тип", - подумал Сорель.
Он сел на краешек постели. На ночном столике рядом с телефонным аппаратом в серебряной рамочке под стеклом - фотография Кэт. Она стояла, улыбаясь, на холме под кипарисом, широко раскинув руки. Светлые волосы, голубые глаза, красивые зубы. "Этот снимок я сделал в нашем раю, - подумал Сорель, - в доставшемся нам по наследству имении в Рокетт-сюр-Сиань. Это единственный снимок с Кэт, который у меня остался. В доме ее родителей висел большой портрет Кэт, написанный известным художником. После ее смерти я перевез портрет в виллу Ирены в Бланкенезе. В тот же день, когда его повесили в моем кабинете, картина упала со стены, полотно порвалось, рама сломалась. И никто не сумел объяснить мне, как это могло произойти. А при переезде из Гамбурга во Франкфурт пропали альбомы с ее фотографиями. "Кто-то, наверное, украл их", - сказала тогда Ирена. Вот так и вышло, что у меня осталась только одна ее фотография - вот эта самая, на ночном столике".
Сорель прокашлялся и покрепче прижал трубку к уху.
- Господин Фернер…
- Да?
- Вы сейчас говорите со мной из вашего кабинета?
- Да разве я из банка звоню вам, уважаемый господин Сорель! Из телефонной будки, и никак не иначе! Я все время звонил вам из разных мест. Сейчас я недалеко от вокзала. Из кабинета в банке - скажете тоже! Это так же исключено, как позвонить из своей собственной квартиры!
- Почему?
- Потому что я в совершенно отчаянном положении, дорогой господин Сорель. Если вы не придете мне на помощь, у меня не останется иной возможности, как убить свою жену, обоих моих детей и покончить с собой. Мальчику девять, а девочке шесть. Но нам всем придется уйти из жизни. Плюс ко всему я очень болен: диабет в острой форме. Вы ведь понимаете, каково человеку в моем положении, когда происходят подобные вещи…
- Да что там у вас стряслось, господин Фернер? Объясните же, наконец, в чем дело?! И перестаньте говорить о том, что вы убьете всю вашу семью! Без мелодрамы, пожалуйста! - Сорель вдруг почувствовал себя прескверно. "Вот оно, опять накатывает", - подумал он. С ним уже не раз случались вещи, о приближении которых он догадывался, ощущая беспокойство и тошноту. - Что случилось? - спросил он громко, твердым голосом. - И чего вы от меня хотите?
- Моей жизни будет положен позорный конец. Вы - моя последняя надежда. Если вы мне не поможете, я уничтожу всю мою…
- Прекратите это немедленно! Что случилось?
- У вас есть сын, господин Сорель. Господин Ким Сорель.
- И что?..
- А то, что господин Ким прожил здесь целый год, это вам известно?
- Нет, не известно! Я годами не знаю, где живет мой сын и где он пребывает.
- Но он жил здесь, дорогой, уважаемый господин Сорель!
- Перестаньте вы повторять это "уважаемый"!
- Как вам будет угодно, господин Сорель!
- Немедленно объясните мне, что случилось.
- Ваш сын взял в банке кредит на триста сорок тысяч марок и не заплатил по нему в срок. Он должен банку эти деньги! Через три дня у нас ревизия. Если к тому времени деньги не будут на месте, и я - сколь трудно это ни было бы - не смогу их оприходовать, я погиб.
"Вот оно что, - подумал Сорель. - Я это предчувствовал".
- В тюрьму я не пойду! Мы здесь живем в маленьком городке… все друг друга знают… бедная моя жена, бедные дети… В чем я провинился, господи? В чем?
- Господин Фернер!
- Я ведь хотел только помочь вашему сыну! Но ведь отец его вы, вы и несете за него ответственность. Вы…
- Господин Фернер!
- Да?
- Сколько человек работает в вашем филиале банка?
- Четверо… Со мной четверо. Я начальник местного отделения банка. Вот уже одиннадцать лет. И никогда никаких нареканий…
- Как вам пришло в голову предоставить ему столь немыслимо большой кредит?
- Я это сделал не сразу.
- Что это значит?
- Сначала он просил только ссуды. Не в таком размере. И возвращал их по частям точно в срок, даже когда он был уже в Турции.
- И тогда вы дали ему кредит?
- Я ведь уже сказал, что да. Он позвонил мне и сказал, что ко мне придет кто-то с доверенностью от него и чтобы я выдал деньги этому человеку. Я ведь хорошо знал его с тех времен, как он жил в нашем городе. Он и его красавица жена…
- Он женат?
- Или это его подруга жизни, не знаю… Он называл ее своей женой. В то время он часто приглашал нас… в самые дорогие рестораны. Делал подарки моим детям, жене преподносил цветы… Мы люди маленькие, господин Сорель, мы не из бойких и изворотливых, мы в свете не приняты, как ваш сын и его жена… или подруга жизни… все равно. Для нас было величайшей честью быть в друзьях у господина Кима, сына такого знаменитого человека, да, быть в друзьях… по крайней мере, мы так считали… И если он ходатайствовал в банке о ссуде, я ему ее предоставлял, тем более что он всегда расплачивался в срок, всегда… даже из Турции…
- Однако если он всегда платил в срок…
- По ссудам, господин Сорель, по ссудам. Но не по кредиту!.. В этом все дело! По договору о кредите он должен вернуть всю сумму до двадцать седьмого июня, до прошлой пятницы, значит. Он ее и до сегодняшнего дня не внес… Не позвонил даже… Я не знаю, где он. А через три дня…
- …у вас ревизия, это вы уже говорили. И суммы огромного кредита, который вы выдали моему сыну, будет не хватать. Вы, наверное, рассудка лишились, когда вообще решили предоставить ему такую сумму в кредит.
- Но ведь он ваш сын, господин Сорель, извините меня, сын такого великого человека! Он сказал мне по телефону, что проект у него абсолютно надежный, да, абсолютно надежный. Но кредит ему, мол, необходим. Я просто не решился отказать ему в кредите! Я ведь маленький человек, господин Сорель, совсем маленький человек, и живу я жизнью маленького человека…
- Фернер! Если вы опять заведете эту волынку, я положу трубку!
И вдруг голос, только что заискивающий, умоляющий, льстивый, голос человека отчаявшегося стал резким, жестким и холодным, как лед:
- Если вы положите трубку, если вы немедленно не переведете мне деньги, будет скандал. Мне придется худо, но и вам тоже. Со мной будет покончено, но и с вами тоже!
"Все верно", - подумал Сорель и сказал:
- Да вы спятили! Уже согласившись выдать моему сыну такой кредит, вы допустили преступную халатность.
- Это ваш сын действовал преступно, а не я!
- Какие же гарантии предоставил вам мой сын?
- Вас.
- Что?
- Он всегда повторял, что вы - гарант его платежеспособности. И что вы за все заплатите, если он сам будет не в состоянии. Все заплатите! До последнего пфеннига! Всю сумму, в любых размерах. Именно потому, что в противном случае именно вы будете замешаны в скандале. Вам несдобровать, если вы откажетесь заплатить. Я могу быть совершенно спокоен, сказал он, вы ни в коем случае не допустите такого скандала, ни за что!
- И поэтому вы ему предоставили такой безумный кредит?
- Да.
- А сколько вы при этом отхватили для себя, Фернер?
Ответ последовал без промедления:
- Тридцать тысяч!
- Поздравляю!
- Но я ничего не "отхватывал", не говорите так. Это комиссионные, которые пообещал мне ваш сын. Тридцать тысяч марок. Плюс проценты на триста тысяч марок кредита - такова его сумма, - все вместе составляет триста сорок восемь тысяч марок.
Сорель вдруг рассмеялся:
- Ну и выдержка у вас. Да и аппетиты, господин Фернер… Тридцать тысяч комиссионных на триста тысяч кредита. И проценты на сумму кредита в придачу…
- Потребовать проценты на сумму кредита - моя прямая обязанность. А комиссионные ваш сын пообещал мне добровольно.
- Какого предприимчивого молодца заполучил в вашем лице ваш банк!
- Это непозволительная дерзость по отношению ко мне. И я не потерплю… Я человек маленький, но…
- Закройте рот, Фернер!
Директор филиала банка умолк. Сорель слышал, как он прокашлялся.
- Мы с вами не знакомы. Вы говорите, будто говорите из вокзальной телефонной будки?..
- Да, и сейчас я должен бросить еще деньги, не то… один момент… - Сорель слышал, как Фернер со стуком опускает деньги в автомат. - Все, можно продолжать. Я звоню вам с вокзала, точно так. Ни один человек не должен знать, в каком положении я оказался из-за вашего сына. У меня ведь тоже есть собственная честь! Если здесь произойдет скандал, если я буду вынужден покончить с моей семьей и с самим собой…
- Замолчите!
Однако Фернер не умолк.
- …то через месяц об этой истории все забудут. Что у меня вообще за жизнь, и чего она стоит? В отличие от вашей, господин Сорель! Если в газете "Бильд" напишут о том, как живет один из знаменитых людей богатого Франкфурта…
- Именно это и объяснил вам мой сын, когда уверял, что я заплачу при любых обстоятельствах?
- Нет. Ну, да… примерно в этом духе…
- И поэтому вы выдали ему деньги?
- Нет. Я хотел помочь ему. Он такой милый человек. И как же ему не повезло в жизни - в том числе и с вами, господин Сорель, с вами и с вашей супругой. Я сочувствовал вашему сыну, господин Сорель… Если бы у него все сладилось с этим проектом, он бы давно расплатился с банком, я в этом убежден на все сто процентов!
- Увы, абсолютно надежный проект лопнул.
- Вот именно, увы. Для злорадства нет никаких причин, господин Сорель. И для цинизма тоже нет никаких оснований.
- Видите ли, господин Фернер, подобные вещи мой сын позволяет себе уже несколько лет. Случались истории и похуже. Куда хуже. Когда речь идет о нем, я больше ничему не удивляюсь. К примеру, запросто могу представить себе, что Ким в настоящий момент стоит рядом с вами, что вы лично ни к какому филиалу банка на самом деле ни малейшего отношения не имеете, а просто вместе с ним вымогаете сейчас у меня деньги.
- Это… это… это чудовищно! Вы надо мной издеваетесь! Надо мной, отчаявшимся, сломленным…
- Фернер! - прикрикнул Сорель.
- Да?
- Прекратите! Перестаньте повторять это! О’кей, допустим мой сын задолжал в вашем отделении банка огромную сумму. И что вот-вот у вас будет ревизия. Как вы утверждаете.
- Так оно и есть.
- А как я могу быть в этом уверенным? Откуда мне знать, кто вы в действительности? И что ваша фамилия Фернер? И что вы директор филиала банка в этом городе? Откуда мне все это известно?
- Можете справиться по телефонной книге. В ней есть мой домашний номер телефона. Только туда не звоните, пожалуйста, - моя жена совершенно не в курсе дела. Позвоните завтра утром в наш филиал банка. У меня отдельный кабинет… На службе я с восьми утра… Спросите директора филиала Фернера… И убедитесь, что я сказал вам правду… Есть у вас дома факс-аппарат?
- Да. - "Все бессмысленно, - подумал Сорель. - Этот человек не лжет".
- Тогда я завтра утром пошлю вам сообщение по факсу, в нем будет сказано все, что я вам сообщил, все о случившемся. И в случае ревизии предъявлю этот факс моему непосредственному начальнику… Это в любом случае будет моей объяснительной запиской, когда меня начнут расспрашивать. Моего положения она не исправит, но вашу жизнь разрушит… а это как-никак…
После долгого молчания Филипп Сорель сказал:
- Вы от меня ни гроша не получите, Фернер. Можете поцеловать меня в одно место. - Он положил трубку, оглянулся и увидел стоявшую у двери в ванную комнату Ирену. На ней было матово-розовое платье, красные туфли, жемчужное ожерелье на шее, она была тонко подкрашена и припудрена. И, как всегда, ее окружало легкое облачно духов "Флёр де Рокай".
- Я не слышал твоих шагов. Давно ты здесь?
- Минут пять, наверное.
- Тогда ты слышала, о чем шла речь.
- Еще бы, - сказала Ирена. - Но пойдем же, в конце концов. Не то ужин остынет. Генриетта уже готова подавать на стол.