- You'd better ask a cop about that folks, - посоветовал этот товарищ.
Мы повторили свой вопрос устало улыбающемуся полицейскому.
- You, guys, are interested in getting information about those Russians, aren't you? I read you right? Hold on a bit, - сказал коп и зашептал что-то в свой уоки-токи.
- Да ведь это же лейтенант Горчаков со стадиона "Динамо"! - прямо ахнул Протуберанц. - Мальчики, посмотрите, это же тот дежурный, у которого я лотерейный билет купил во время войны Иом Кипур. Гадом буду, это он!
Хорошее плотное лицо и в самом деле обеспечивало этому копу сходство с советским лейтенантом Горчаковым.
- Ю мает би льютинант Горчаков, олд чап? - спросил копа майор Орландо и профессионально заглянул тому в лицо.
- Sorry, my name is Bob MacGarret, sir, - не без обаяния улыбнулся блюститель порядка и продолжил перешептывание со своими коллегами: - Six or nine, Jack, anyway, no less, than five, no more than ten, I swear…
Мне показалось, что это он нас считает по головам, но никак сосчитать правильно не может; такая толкучка была перед входом в отель, что немудрено и ошибиться.
- Jewish toughs? Did I figure you out? - спросил коп майора Орландо. - Gonna pick on those Russians?
- Какой я тебе на фер джуиш, - в свою очередь улыбнулся Густавчик. - Ты же знаешь, Володя, я чистый испанец. В общем, кончай выгребаться и признавайся. Таких совпадений в природе не бывает, чтобы на одно лицо и оба в полиции.
- Six, - наконец уверенно сказал в свою ходилку-говорилку мистер Мак-Гаррит.
Одного он явно недосчитался, может быть, потому, что я стоял чуть в стороне и в разговор не вмешивался.
В это время прямо у меня за спиной заговорили по-русски: из отеля вышла советская делегация в полном составе. Генерал Опекун продолжал нечто свое:
- …а насчет ихнего сельского хозяйства я вот что скажу. Это верно, поля у них ровные, зеленые, однако сильная расовая эксплуатация там процветает. Я лично видел своими глазами - два пожилых негра мотыгами машут, а белый мальчишка, сопляк, в электрической колясочке раскатывает…
- Да это гольф, Григорий Михайлович, - взвыл тут, схватившись за голову, дизайнер Олег. - Гольф это, гольф, гольф, г-о-о-о-льф…
Никто из них нас не заметил, все как-то скользили будто бы невидящими взглядами по кишащей разномастными и разнокалиберными людьми Седьмой авеню, одна лишь только Ханук слегка подавала признаки женской жизни, осторожно поглаживая самое себя по бедру.
- Хочу вас предупредить, товарищи писатели, - сказал глава делегации Гжатский. - Есть сведения, что здесь на нас постарается выйти перебежчик Жестянке.
В тот же момент некто в белом на другой стороне Седьмой замахал белой шляпой и завопил:
- Олег! Олег!
Дизайнер Олег тут же рванулся. Булыжник Альфредка Феляев схватил его за талию:
- Олег, ты куда?
- На кудыкину гору! - заорал дизайнер и в хорошем стиле вырвался из партийных объятий.
Его загранпиджак с двумя разрезами замелькал меж ползущих машин. Мгновение, и они сплелись с перебежчиком Жестянко, еще мгновение - и затерялись в толпе.
На моих глазах продолжала развиваться сцена, совершенно исключительная по отсутствию смысла. Советская делегация распадалась на глазах. Видимо, ее охватил тот пожар отчаяния и надежды, который иногда и приводит к крушению имперских систем, который, собственно говоря, и их собственную партию привел к власти.
Хуже всех, видимо, было Альфреду Потаповичу. У витрины магазина радиотоваров корчило его подобие родовых мук.
- Кудыкину? Кудыкину? Кудыкину? - конвульсивно повторял он.
Но никто на него уже не обращал внимания, ей-ей, лучше таким товарищам самим не ездить в загранкомандировки.
Женька Гжатский вычитывал по складам из записной книжицы:
- Аи эм совиет спай, аи рикуэст фор политикал эсай-лам…
Генерал Опекун продирался сквозь толпу к монументальному швейцару грстиницы и делал ему по мере продирания все более оптимистические и многообещающие жесты.
Ханук- Дэльвара, конечно, уже хохотала, окруженная группой пилотов компании "Сауди эрлайнз".
Классики Бочкин и Чайкин, делая вид, что все это не имеет к ним. настоящим писателям, никакого отношения, взволнованно, словно после сорокалетней разлуки, беседовали друг с другом. В их сбивчивой речи мелькали слова "Солженицын". "Государственная Дума", "до каких пор"…
В это время для полного уже восторга подъехал полицейский фургон, и несколько копов. все улыбающиеся, стали в него заталкивать наш фолкс, Сашу Калашникова, Яшу Протуберанца, Борю Морозко. Саню Пешко-Пешковского, Спартачка и Густавчика. Лейтенант Горчаков, он же Мак-Гаррит. считал всю компанию по головам:
- One. two. three, four. five, six." that's it!
И успокаивал:
- Take it easy, guys… nothing to worry about… just checking… You’ll be free in half an hour…
Кто- то, кажется Протуберанц. в последний момент перед посадкой в фургон успел проорать:
- А где же ваша фридом, расшиздяи?!
Суета перед отелем не прекращалась ни на минуту, а тут еще подъехали два огромных автобуса с японскими туристами. Началась выгрузка чемоданов.
Один лишь я стоял, оцепенев. Один лишь я наблюдал, как исчезают советские делегаты в нью-йоркской ночи, похожей на колебание мазутных пятен.
- А вы раньше где работали? - спросил генерал Опекун у монументального швейцара.
- IBM Company, personnel division, - сказал швейцар и поинтересовался, есть ли черная икра на продажу.
- Чемодан, - заверил его Опекун и вдруг, сделав не по годам резвое движение, ткнул прямо в меня все еще крепкий, как пистолетный ствол, палец. - Seven!
И я устремился в паническое бегство.
Гнался ли кто-нибудь за мной, не поручусь, но я бежал, бежал, бежал. Не знаю, страх ли меня подгонял или древняя воля к бегству, или просто ноги мои, на старости лет осознавшие свою прыть, ведь все-таки недаром же некогда в пустоватой богобоязненной валдайской земле некий служка записан был Велосипедовым, видно, служил он своими ногами неплохую службу своему Богу, истории и не покоренной в те времена русской церкви.
Так я домчался до 42-й улицы и на южной ее стороне увидел другого бегущего. Вдоль подмигивающих огоньков порношопов и киношек "для взрослых" несся, как страус, белый юнец-провинциал. Он был без штанов и без обуви, однако в носках и бейсбольной шапке.
За ним валила толпа мировых подонков, не лучшие представители всех человеческих рас - выпученные в жут-чайшей радости глаза, обезображенные хохотом пасти, преобладали поджарые и мосластые, но были и жирные, с вываливающимися из лифчиков титьками и мотающимися животами.
Толпа накатывала на мальца, швыряя ему в спину банки из-под пива…
…WE WANNA GET HIM - HIM - HIM!..
Над нею неслись, словно знамя, стащенные с мальца джинсы, она накатывала, уже готовая его поглотить, но он из последних сил высоко задирал ноги, в остекленелом ужасе все еще вытягивал, вытягивал, не давая себя пожрать, хотя, быть может, ничего особенного и не случилось бы, отдайся он этой толпе, ничего особенного, кроме издевательства над его половыми органами и задним проходом.
Я перелетел через улицу и помчался рядом с юнцом. Толпа позади взревела еще сильнее от удвоенной радости: она сразу поняла, что я не преследую деревенщину, что я, возможно, и сам такой же деревенский юнец, во всяком случае - дичь, а не охотник.
- Strip the pants off him! Let's get his balls! We wanna chew his balls!
Я мог бы мчаться быстрее, я - Быстроногов, но тогда отстал бы мой друг, юный мистер Гопкинс из штата Мэн, и они бы его взяли одного, и поэтому я тормозил.
Чья- то жадная южноокеанская рука между тем влезала мне в штаны, захватила, рванула, располосовала пополам, штанины упали, я едва успел выскочить из них, чтобы нестись дальше уже голыми ногами.
- That's fun! - изнемогала толпа. К счастью, восторг снижал ее скорость.
На углу Сорок Второй и Пятой я решил рвануть вправо, чтобы увлечь их за собой и дать пацану скрыться. Увы, за спиной моей послышался его пронзительный крик. Оглянувшись, я увидел, что он падает на колени перед налетающим траффиком. Тут же кто-то хапнул меня, на этот раз уже за трусы, но я снова успел отлягнуться и рванул дальше. Нечто увесистое угодило мне в спину, между лопатками. Пронеслись мимо приветливые огни нью-йоркской Публичной библиотеки. Сколько там мудрости скоплено! Этот город вовсе не молод. Страна молода, но город стар, недаром здесь всегда пахнет сладковатой гнилью.
Я уверен, что быстрые ноги спасающегося существа в конце концов вынесут его в чистые пшеничные поля Среднего Запада, к коричневым, словно желуди, каменным лбам Юты, то есть на просторы американского здравого смысла. Если, конечно, это существо не споткнется о какое-нибудь лежащее тело.
Я споткнулся о спящего на асфальте араба и пролетел вперед лицом вниз и в ужасе понял, что позора мне не избежать, а в этом возрасте позора уже не пережить.
Вскочив, я рванул на себя стеклянную дверь с надписью TOYS и упал внутрь маленькой лавки.
Хозяин, сидевший за кассой, тут же выхватил пистолет и направил - о чудо! - не на меня, а на дверь. Мои преследователи замерли на пороге. Дверь закрылась, упала штора.
Хозяин был китаец, японец или филиппинец, а может быть, беглый вьетнамский белогвардеец. Мы улыбнулись друг другу.
Сверху свисали огромные резиновые и плюшевые игрушки, а также гирлянды масок к здешнему празднику Хэл-лоуин. Я выбрал одну маску, весьма отвратительную, нечто вроде нашей Бабы Яги, но с большущими висящими усами, надел ее на лицо и поклонился хозяину. Тот поклонился мне в ответ: есть такие люди, с которыми можно без лишних слов обойтись.
Затем я вышел на улицу. Мои преследователи еще не успели разойтись. Они возбужденными горящими глазами смотрели на меня, люди нью-йоркского этноса, любители фана и кайфа.
- Is it he? - спросил один.
- No, that man was younger, without a mustache, - сказал другой.
- Gee, this one isn't wearing pants either, - сказал третий.
- This man is masked, - сказал четвертый.
- That man was mot masked, - сказал пятый.
- Where is he. that funny one? - спросил шестой.
- Gone, - сказал седьмой.
И все вдруг разошлись.
Я шел по Пятой авеню и отражался в витринах. Никто в толпе не обращал на меня внимания. Маска, конечно, была отталкивающей, но в толпе попадались лица и похуже. Что касается штанов, то в их отсутствии вообще не было ничего предосудительного. Ведь не за то гнали рыжего простака Гопкинса, что был он без штанов, штаны-то с него сами стащили, а за то, что был не готов к жизни.
Я дошел до Юнион-сквера и там присел на краешек заплеванной лавки. На ней ужинали два черных бича. Они оставили мне почти полный пакетик френч-фрайз и полтюбика кетчупа. Я ел и думал: почему моя родина обошлась со мной столь жестоко, почему так свиреп был прокурор, что же Брежнев-то, выходит, писем не читает?
Над площадью доминировал старинный небоскреб "Утюг". Ну и эстетика! Девятнадцатый век здесь в Америке был, кажется, отчасти безобразен, а с началом двадцатого, увы. вообще полный провал. Вдруг до меня дошло вот чего мне здесь не хватает, в Америке начала двадцатого века, того самого позднего предкатастрофного Петербурга… Странно, вроде бы на фиг русским все эти модерны, ведь мы же неевропейцы, а вот когда в Америке оказываешься - не хватает…
Вдруг женское лицо бросилось мне в глаза, голубое и зеленое. Это было Фенькино лицо. Оно бросалось мне в глаза, но на меня не смотрело. Плоское лицо с афишной тумбы не взирало ни на кого и ни на что, да и вообще глаза у него были слепыми, как у античных бюстов. Вдруг в затихающем объеме Юнион-сквера увидел я множество этих лиц на разных расстояниях и в разных плоскостях. Словно соединенные невидимыми нитями кристалла, светились повсюду желто-зеленые пятна. Тут я вдруг заметил, что я и ем-то на этом лице, потому что те два щедрых бича как раз и ужинали на сорванном плакате с ее лицом и с уцелевшими буквами EXHIBIT…
Почувствовав жжение в спине, я обернулся и увидел за садовой решеткой слегка скособоченный "Роллс-Ройс", передняя левая - флэт, подозрительный дымок от радиатора.
На подножке машины сидела Фенька и плакала навзрыд. Лица не было видно, оно уткнулось в подол бального платья, я узнал ее голые плечи, они тряслись от рыданий. Желтая муха была нарисована на одном ее, все еще девчоночьем, плече, зеленая - на другом, таком же. Повторяю, хотя не знаю, кому нужен этот повтор, оба плеча содрогались. Я перелез через решетку и подошел к ней.
- Велосипедов, - пробормотала она, - я узнала твои ноги.
- Что ты так плачешь, Фенька, что стоят твои слезы, зачем ты сердце-то мне разрываешь?
- Он умер, - пробормотала она. - Свалил чувак… с концами…
- Кто умер, Фенька?
- Он, геморрой проклятый, мой мастер Гвоздев, уродина, жаба, сталинский жополиз, хрущевский жополиз, брежневский жополиз, ничтожество, трус, стукач… Я никого из вас не любила, только его. Мне еще шестнадцати не было, а он меня на пол повалил и сломал мне там все. С тех пор всегда… вот вижу его дом… выхожу на Маяковке и мимо киосочка "Ремонт ключей", мимо "Табака", а на другой стороне журнал "Юность"… помнишь это место?… там почему-то все всегда друг на друга наталкивались… его дом, красно-мраморный цоколь, две арки, ветер свистит, и все волосики у меня подымаются… Я плевала в его картины, а он закрашивал плевки… сколько вокруг ленинских рож!.. Он рисовал его для души, это, мой милый Велосипедов, были порывы вдохновения… У каждого человека должно быть что-то святое, так поучал он меня, а у тебя, Фенька, нет ничего святого… Ленин был его святыней… А Христос? - спрашивала я. Христос - это мода, отвечал он. Видишь, Велосипедов, какое вымирает поколение. Христос - это мода. Ленин - святыня! Вот видишь, какая нынче советчина вымирает! Жадная гадина, он никогда мне не дал ни рубля, он подарил мне однажды коробку с кусочками печенья и огрызками конфет, развратная и грязная тварь, подсовывал своей жене в любимчики… Фенечка - головокружительный талантик… Да ведь и старым-то совсем не был… ой-ой-ой… ни одного седого волоса, и глазки карие похабненькие… ой, мамочки, не могу… ой, геморрой проклятый, зачем ты сдох?… А если бы ты знал, Велосипедов, как он живопись любил, как он торчал на голубом и зеленом, хотя красным столько мазал… служил своей распухшей революции…
Она вдруг взревела, что называется, белугой на всю Ивановскую, то есть на Юнион-сквер, замкнутый аляповатыми небоскребами той поры, когда не появилась еще на свет американская эстетика. Горизонт по нелепости приближался к Москве. Она выла:
- Ой, Велосипедов, все улетает… смотри, все втягивается в воронку, заворачивается, исчезает… Уже и Гвоздя нет… Уходит, линяет Советский Союз, ой, Велосипедов, время его прошло… Не могу! Не верю!
Она затихла, когда я стал целовать ее в щеки и уши. Пальцы ее пролезли в глазницы моей маски, касались мокрых мест, то есть глаз. Я сжимал ее плечи, мы держали друг друга, как малолетние брат и сестра. Смыкалось ли над нами пространство Нью-Йорка или необозримо простиралось? Мы были и на дне вулкана, и на пике горы. По краю небес шли чередой отблески огня и мрака.
Январь - июнь 1982
Башня Флага в Смитсоновском здании
Вашингтон, Д. К.
Примечания
1
Секрет красоты, секрет "Масла Олэ" (англ.)
2
Магазинавтокосметики (англ.)
3
Машины всех марок (англ.)
4
Рисковать (англ.)
5
Шикарные машины (англ.)
6
Пособие (англ.)
7
Случайная работа (англ.)
8
Доход (англ.)
9
Тебе известно, брат, что корабль идет ко дну? (англ.)
10
Большущее спасибо, Игорь, за водку, пиво, хлеб, колбасу, сыр и огурцы… Интересный ты человек. Обычно людям ничего не известно о тонущих кораблях, и они нас сразу под зад коленом (англ.)
11
Если не возражаете, г-н Велоси, подпишите, пожалуйста, бумагу об отсутствии связей с советской разведкой или о присутствии таковых… Вот здесь, пожалуйста, галочку - "да" или "нет". Благодарю вас, г-н Велоси. Высоко ценю ваше сотрудничество. Добро пожаловать в Америку! (англ.)
12
Пенсионный счет (англ.)
13
O, долгожданные мои звери.