В неистовстве Антон начал разгребать уголь руками, хватал большие куски и отбрасывал их в сторону. Острые края уголин врезались в его ладони, кровь выступала на коже, а он, не замечая ничего, расчищал дорогу. Он раскидывал кучу, но та не уменьшалась. Подняв большой кусок, Антон отбросил его вправо и краям глаза увидел, как в воздухе уголь рассыпался в пыль, а сильный ветер, дувший на него, подхватил угольное облако и унес куда-то назад. Неделков всполошился. Медленно обернулся – позади него образовалась черная стена в воздухе – ветер вздымал угольные пылинки и относил их в легких потоках, но словно что-то преграждало путь позади, какая-то невидимая преграда. И теперь на том месте возвышалась стена из держащейся в воздухе пыли. Антон замер. Это зрелище заколдовывало. Пылинки плавали в воздухе, плотно сбитые друг к другу. Вся конструкция возвышалась над землей и уходила в глубь неба. И вот даже облака уткнулись носом в стену и, словно огромные животные, недовольно урчали, топтались на месте.
Антон открыл рот в изумлении. Угольная стена колыхалась, как живая. И внезапно она сдвинулась с места. Неделков услышал гул, шуршание миллиардов частей пыльной стены, которая начала передвигаться. Антон свистнул от удивления, все еще завороженный зрелищем, но через полминуты понял – стена надвигается на него. Казалось, ничего ему не угрожает, но скорость передвижения стенки нарастала.
Антон встрепенулся, испугался, медленно отступил назад. И тут споткнулся о кусок угля, который все еще валялся под ногами, тело больно приземлилось на землю, а голова ударилась о другую уголину. Боль разрезала голову напополам, но думать о боли было поздно – черный исполин, шевелящаяся мрачная стена надвигалась и вот уже оказалась в полуметре от него.
– Нееееет, только не это, – закричал Антон, проснулся и вскочил с распила.
Он в шахте. Вокруг темнота. Коногонка вырывает из мглы узкий кусок выработки. Никого нет поблизости. Это сон. Прерывисто дыша, он оперся о конвейер. Угольная река все так же перетекала на пересыпе. Монотонность гула двигателей успокаивала. Образы сна медленно растворялись в глубинах сознания.
До конца смены Антон больше не спал. А когда пришел домой, первым делом захотел подойти к Любе, та должна была вот-вот родить. Он вошел в квартиру, в спальной комнате валялись неприбранные вещи. Кровать растелена. Антон снял одежду и натянул домашние штаны. Вытянул мокрое полотенце, которым вытирался в шахтной бане, и повесил его на батарею. Положил мыло на подоконник – сушиться. Люба сидела на кухне и курила. Антон молча подошел к ней, прислонился к ее животу и услышал, как внутри ее утробы, будто на другом конце вселенной, стучит чье-то сердце – еще незнакомое, но уже родное. Такого чувства бесконечного родства он не испытывал никогда. Так продолжалось почти минуту. Ошарашенная Люба смотрела на полуголого мужа, который сидел на корточках и прислушивался к миру, который покоится в ее животе. Никто ничего не говорил. Тишина оплела их своими путами. Словно два, нет, три человека соединились в одну цепь мироздания, круг, который замкнулся. И никто на целой планете не хотел разрывать это единение. Обычно хмурая Люба удивленно улыбнулась.
Глава 4
В Луганске сепаратисты захватили здание Луганского областного совета. Они разбили окна на первом этаже и прорвались в здание. А после милиция Луганска отступила от здания облгосадминистрации и облсовета и направляется в оружейную воинской части для сдачи оружия. Ранее под ОГА в Луганске один из правоохранителей вышел к сепаратистам. Он представился полковником Сергеем Осиповым и сообщил, что его полк находился в здании ОГА для охраны порядка.
Также он сообщил сепаратистам, что выводил "окровавленных и обожженных" своих бойцов с Майдана в Киеве. После переговоров с захватчиками здания Луганской ОГА полковник частично согласился на требования сепаратистов.
Сепаратисты не пошли на компромисс и потребовали, чтобы правоохранители немедленно сдали оружие, которое они собираются опечатать.
Сайт НБН, 26.04.2014 г.
На следующей неделе Антон напился. По шахтной традиции новичок, поступивший на работу, выставляет коллегам "бутылек" – трехлитровую банку самогона. Обычно после смены шахтеры выезжали на поверхность и шли в ближайшую посадку (если дело не происходило зимой), чтобы выпить. Тормозки перед спуском в шахту оставляли на поверхности, ведь нужно чем-то закусить.
Перед работой Антон зашел в нарядную – там горный мастер дает сменное задание и заставляет расписаться в журнале по правилам техники безопасности. Но как только Неделков зашел в кабинет, к нему почти сразу подскочил Костя, тридцатилетний худощавый мужик с картавым голосом.
– Ну, как, Антошка, принес? – спросил он и, улыбаясь, подмигнул.
– А куда я денусь с подводной лодки, – отвечал Антон.
Через десять минут звено шахтеров вывалилось гурьбой из нарядной и первым делом – на перекур. На приступах комбината стояли несколько десятков человек, дым поднимался клубами, Антон за компанию стоял среди товарищей, не курил, прислушивался к разговорам.
Он работал на шахте почти месяц, а все никак не мог привыкнуть к матам, которыми мужики не ругались, а разговаривали. Отец, хотя и выпивал, никогда не ругался при детях. Антону было немного не по себе, меньше всего хотелось казаться, что он не такой, как все. Поэтому он начал встревать в разговоры, ругал "помаранчевых", материл Ющенко. Незаметно для себя, он переступил какую-то невидимую грань, за которой навсегда оставил прежнего себя. А окончательно понял это в тот день.
Смена выдалась как назло тяжелая. Его послали не сидеть на пересыпе, а вместе с тремя мужиками вытаскивать из заброшенной выработки старый двигатель с насоса. Вместе с Антоном пошел Костя и пожилой мужик, лет под пятьдесят, имени его Неделков не знал. Мужик только кряхтел, когда поднимались вверх по наклонной выработке, Костя без умолку тарахтел об армейских годах, а Неделков помалкивал, как будто пытался поймать, запомнить, запечатлеть себя именно в этот миг, наверное, предчувствуя, что проходит свою точку невозврата.
Для того чтобы вытянуть двигатель, им пришлось пройти 800 метров по выработке с большим углом падения. Потом они свернули направо и вышли на штрек, горизонтальную выработку. Прошли еще километр, из которых половина без рельсового пути. К тому же часть "погашена" – арочная крепь демонтирована: куски породы угрожающе свисали над головой. Так часто происходит – общая протяженность выработок в шахте достигает 100 км, поэтому, когда угольный пласт истощался, почти все оборудование забирали. Но иногда кое-что забывали в спешке. Так и в этот раз. Еще немного, и рабочие приблизились к месту назначения.
– Мужики, осторожно, смотрите вверх, чтобы породой не накрыло, – внезапно подал голос пожилой кряхтун.
– Не боись, батя, я такого уже насмотрелся, видел бы ты мою жену, после нее черт не страшен, – пробормотал Костя и уверенно шагнул в темноту.
Впереди несколько сот метров, похожих на природную пещеру. Неровные, словно погрызенные, стенки штрека ощетинились острыми краями многокилограммовых туш породных кусков и свисали, как будто тела свиней в морозильнике. Прогнившие доски валялись на почве, белесый мох свисал с кровли, а большие темные лужи перегородили путь.
– Давай, братва, за мной, – приговаривал Костя и опасливо поглядывал на угрожающе нависшие пласты породы.
Пожилой мужик шел вторым, а Антон замыкал шествие. По колено в воде, растаптывая грязь, прыгая по островкам суши, троица передвигалась в глубине земли. Через двадцать минут справа в штреке показалась щель, высотой около метра. Это печь, небольшая выработка длиной 10–20 метров, которая перпендикулярна другой выработке – просеку, подобному печке, но гораздо длиннее.
– Прибыли, ведро пота сошло, пока дошли, как будем тянуть эту бандуру, ума не приложу, – сказал пожилой и снял каску, почесал голову.
Костя подошел к печке и осветил мглу светом коногонки – стойки удерживали сечение, хотя кое-где и кровля зияла пустым пространством.
– Э, блин, да двигатель в просеке, ни лебедки, ни хрена, нужно волоком вытаскивать, – недовольно сказал он.
– А ну ка, дай мне, – пожилой взобрался на распил и озарил печку электрическим светом. Потом неодобрительно закряхтел, обратился к Антону:
– Давай, сынок, полезай, посмотри далеко ли он лежит.
Антон слазил в печь – двигатель лежит недалеко, решили найти кусок каната и вытащить его волоком. Через минуту Костя тоже протиснулся в печь, одновременно матеря начальника, директора, президента и бабку с третьего подъезда, которая не дала ему самогон в долг. На пересечении печки и просека лежал двигатель весом 70 кг, двоим его под силу вытянуть. Канат закрепили на двигателе – Костя тянул, Антон подталкивал сзади. Все шло как по маслу. Но у самого выхода из печи нужно было проползти место, где не было стоек – кровля оголена, и тонкие пласты породы отслаивалась, как слои пирога.
– Давай, мать твою, видишь, зацепился, дави, – орал Костя на Антона, а сам тянул канат спиной к выходу.
И он ударился о стойку, та упала, пластушки из кровли ссыпались, подняли облако пыли, а кусок породы, весом примерно в десять килограмм, острым концом вонзился в руку Кости.
– Мать твою, а, – почти моментально вскричал шахтер. Руку распороло до кости, кровь заливала робу. Антон поспешил ему на помощь, а когда подполз, то увидел травмированного, который стонал и ошарашенно смотрел на рану.
Кровь хлестала, как будто из крана. Виднелась кость. Неделков вытаращился на красные потоки, организм отреагировал мгновенно, и тошнота подступила к горлу. Столько крови он никогда не видел. Подоспел пожилой кряхтун.
– Елки-палки, как же ты так? – озадачился на секунду мужик, но буквально через мгновение продолжил: – Антон, рви рубашку, нужно срочно перевязать!
Но Антон никак не реагировал. Он смотрел, как краснота растекается ручьем по ткани, словно жизнь вытекает из разодранного тела. Эта рана – жизнь наизнанку, вывернутое бытие, тайна, разгаданная рваной плотью.
– Рви, сука, что ждешь? – повторно заорал шахтер.
Антон дрожащими руками стянул рубашку и оторвал два рукава.
– Дай сюда, – мужик вырвал рукава у Антона и сам перевязал рану Кости, приговаривая со злостью: – Понабирали пацанов, молоко еще не обсохло, а туда же.
Костя сдавленно стонал, а Антон оперся спиной на стойку и не мог прийти в себя. Оставшееся время смены они с мужиком тянули двигатель, привязанный на подбое. Через каждые пятнадцать минут отдыхали. Костя плелся позади, кровь алыми пятнами проступала сквозь намотанную ткань. Пару раз Антон подходил к нему, спрашивал, как он, но Костя отмалчивался, кивал головой, что нормально.
Уставший, изнеможенный, обессиливший Неделков выезжал из шахты в тяжелом настроении. Ему казалось, что за несколько часов он повзрослел на несколько лет. В клети мужики обсуждали травму, но никто и не думал отменять бутылек. Наоборот, говорили, что нужно снять стресс, проспиртовать организм от микробов. Костю отправили в медпункт, а остальные пошли пить.
На поверхности после бани звено стояло кругом в лесопосадке, посредине трехлитровый бутыль самогона, нехитрая закуска – сало, огурцы, лук, вареная картошка. Пожилой мужик, который помогал Антону нести двигатель, громко рассказывал, как получилось, что Костю травмировало.
– Давай, пацан, выпьем за тебя, теперь ты по-настоящему понял, что жизнь, как стакан водки, бац – и разбилась, – с улыбкой сказал он, протянув полный граненый стакан самогона.
– Мужики, да я не испугался, правда, – оправдывался Антон, но никто его уже не слушал. "Бутылек" быстро все превращает в базар. Голодные, уставшие шахтеры почти моментально пьянели, разговоры становились все громче, кто-то уже задирался к соседу.
Неделков захмелел. Он сел на корточки, устало ел вареное яйцо. В голове помутнело. Немного расплылась картинка. Шахтеры все сильнее гомонили. В висках стучали молотком воспоминания, но постепенно происшествие в шахте затуманивалось. Ему подливали. Он пил, ноги стали подкашиваться, сознание медленно уходило в туман. Последнее, что он помнил, так это пожилого кряхтуна, который кричал ему в лицо, что он стал мужчиной.
К дому шахтеры его подвели под ручку, но подняться наверх Антон так и не смог – заснул на лавочке перед подъездом.
Утром Артем кое-как доковылял до 9 этажа и понял – нужно менять место жительства.
Зарплата обычного рабочего – 2–3 тысячи гривен. Квартиру снимать дорого, поэтому Неделковы за копейки взяли в аренду в пригороде давно требующий ремонта частный дом.
А и с работой нужно что-то решать, третьего члена семьи на такие деньги не прокормить. Поэтому Антон через два месяца перевелся ГРОЗом (горнорабочим очистного забоя) на работу в лаву – горную выработку высотой обычно от метра до полутора. Там добывают уголь, который транспортируется по соединенным рештакам, похожим на железные корыта. Они десятками соединены друг с другом в сплошное узкое железное полотно, по которому тянется цепь конвейера с планками, цепляющими добытый уголь. А по большой цепи волоком двигается комбайн. Это продольный прямоугольный механизм с выступающими за корпус шнеками – крутящимся куполообразным устройством, на конце которого находятся специальные режущие коронки. Шнеки вгрызаются в угольный пласт, уголь осыпается на конвейер, который дальше по цепочке отправляет черное ископаемое на поверхность.
Сказать, что это сложная работа – ничего не сказать. Все делается, как говорят шахтеры, "пердячим паром": мужики вручную тягают железяки по 100–300 кг, переносят распиленные по 1,5–2 метра стволы сосны (шахтеры называют их просто – лес), зачищают тонны породы и угля обычной лопатой. В лаве вентиляция почти всегда хуже, чем в остальных выработках: бывает, она находится на исходящей шахтной струе воздуха.
Первое время спуск в шахту Антон воспринимал как очередное погружение подводной лодки в морские пучины. Это ощущение не сравнить ни с чем. Когда он пересекал черту "поверхность-шахтные выработки", в голове будто срабатывал какой-то тумблер: внутреннее состояние менялось, словно по щелчку.
Первая стадия – борьба с темнотой. Так было всегда, когда Антона посылали в глубь старых выработок. Ему всегда казалось, что вот-вот потухнет лампа – и что он будет делать тогда? Как выберется, если ближайшие к нему люди работают в пяти километрах? Неизвестность вперемежку с боязнью потонуть во мраке всегда страшила его. И вот теперь в шахте – и неизвестность, и океан мрака, и вероятность утонуть в нем. Антону приходилось брать волю в кулак, чтобы успокоиться. И даже спустя годы это тревожное чувство продолжало колыхаться где-то в глубине его души. Второе положение невидимого тумблера – опасение стать белой вороной, не таким, как все. Поэтому Антон старался сделать все, чтобы не дать никому повода обвинить его в том, что он "отбивается от коллектива": ходил на "бутыльки", а потом под руки провожал своих товарищей до дома, работал на износ, без конца матерился. Думал, как шахтер, и жил, как шахтер. Это превращение произошло для него незаметно, даже вопреки – ведь он не оставлял желания стать художником.
Со временем Антон привык к адским условиям. Температура в забое – под 40 градусов, и он опускался в шахту с двумя двухлитровыми бутылками с замороженной до состояния льда водой. Пока доходил до забоя, лед полностью таял. Из-за этого пекла у мужиков в шахте часто идет кровь из носа, нередко они падают в обморок.
– Когда попадем в ад, будем считать, что пришли на смену, – смеялись чернолицые работники подземелья, поедая обеды из "тормозков".
У всех ГРОЗов к сорока годам развивается силикоз. Угольная пыль, смешиваясь с влажной средой легких, затвердевает, словно булыжник, выросший внутри. Бывали случаи, когда окаменевшее легкое у шахтера отрывалось, и тот мучительно умирал… А при вскрытии хирургический нож стучал по легким, будто по обычным камням. А сколько смертей в самой шахте! Жестоких, как в самых страшных голливудских "ужастиках": бывает, человека наматывает на шнек, и все его внутренности, кишки, куски кожи, остатки лица еще долго собирают по всей выработке… Такие случаи шахтеры помнят всю жизнь и зачастую вспоминают погибших за бутыльком.
Однажды Антон шел по заводненной шахте. Сапоги хлюпали по воде, жижа разбрызгивалась в стороны. Он должен был зайти в отдаленную выработку, где мужики запрятали инструменты. Шахтеры довольно часто воруют их друг у друга, так же, как и робы, и сапоги в бане. Именно поэтому грязную и чистую одежду еще на поверхности, в бане, закрывают в ящике на замок, а в шахте клеваки – ключи – закапывают в почву или по бокам выработки.
Идя по тоннелю, Антон увидел, как впереди замелькал свет, будто кто-то махал головой. Так иногда бывало – в темной выработке единственный способ сообщить что-то находящимся далеко товарищам – махнуть головой с включенным светильником. Два кивка означают "тяни, включай лебедку", кивки по сторонам – "выключай", по кругу – "иди ко мне". Вот нечто круговое было и сейчас.
– Да он что, пьяный? Машет головой, как припадочный! – возмутился Антон. Он иногда разговаривал сам с собой, оставаясь наедине, – слишком долго тянулась смена.
Буквально через несколько секунд он понял причину "припадка": шахтера било током. В шахте вагоны, лес, оборудование тягают специальные электровозы. По виду они похожи на трамвай – посередине пантограф, который питается через контактный провод – траллею. Этот провод подвешивается на растяжках и тянется по горизонтальным выработкам с двухметровым сечением. Напряжение на траллее неслабое – от 250 В постоянного тока. Достаточно, чтобы убить человека.
Бедняга шахтер зацепился за контактный провод длинной арматурой, и теперь его телепало, как пьяного подростка на дискотеке. Еще немного – и сердце не выдержит нагрузки, а беспорядочное сокращение мышц может в лучшем случае привести к перелому. В худшем – свернуть шею. Мужик болтался, как тряпичная кукла, и тупо мычал.
– Держись, я быстро, только чуть-чуть продержись! – крикнул Антон и со всей силы стукнул распилом – деревянной доской – по его груди.
По-шахтерски это называется "отбить": сильный удар по человеку позволяет ему оторваться от притягивающей его электрической дуги. Раздался хлопок, похожий на взрыв петарды. Мужик отлетел на метр и плюхнулся в большую лужу посреди выработки. Это падение запечатлелось в памяти Антона замедленной съемкой: серое тело отлетает назад и падает в воду, производя взрыв в мутной луже, каска слетает с головы, свет коногонки откидывается назад и слепит ему глаза, глухой стон пострадавшего словно растягивается во времени.
На деле же все произошло быстро: бах – и мужик "отбит". Антон протянул ему руку:
– Как ты там, живой?
Страдалец, тяжело дыша, кивнул головой, поправил каску и присел. Пару минут они просто молчали. Один замер, сидя на распиле, только слегка подергивался свет от его лампы. Второй возвышался над ним, как дерево в донбасской степи.
– Как зовут тебя, друг? – спросил спаситель.
– Николай Николаев, – смущенно ответил тот.
Антон подыскивал слова, перебирал их, словно руками, стараясь найти более удачную шутку, но в голову ничего дельного не лезло:
– Ну и угораздило тебя, Николай Николаев! Идти можешь?
– С трудом, – проговорил Николаев и оглянулся, словно искал кого-то еще. Но темнота покрыла даль выработки, ни зги не видно, и только один незнакомый ему мужик пытался чем-то помочь.