С Сайдой было очень интересно. Она не была символом, а была очень живой, любознательной, смешливой, с ней можно было говорить обо всём на свете. Каким-то образом ей удалось растормошить его душу и привнести в его жизнь некоторую долю прежде ему не свойственной беспечности. При этом девушка была достаточно серьёзной и размышляющей особой, и данное обстоятельство настолько роднило их души, что Далгат не сомневался, что они с Сайдой мыслят практически в едином ключе. У обоих было ощущение, что они знают друг о друге всё. Сайда знала о его родителях и обо всех его близких людях, за исключением разве Фариды, о чувстве к которой он предпочёл умолчать. Да и о чём было рассказывать? О несбывшейся мечте рассказывать так же неинтересно, как и о сбывшейся.
* * *
Вечером вся семья Ахмедовых, их соседи и родственники собрались во дворе дома, и разговоры всё не иссякали. Рассказы перемежались воспоминаниями, смех сменялся слезами Айши и Малики, примчавшейся из Махачкалы сразу же после работы. Имран, ни на шаг не отходивший от своего названого брата, в бурном порыве радости периодически стискивал его в объятьях и похлопывал по плечу.
К большому удивлению Далгата, встреча с Фаридой, хотя и была достаточно сердечной, не всколыхнула в нём никаких чувств. Она по-прежнему была хороша, но вся окружавшая её обстановка свидетельствовала о том, что это уже не та юная девушка, которая когда-то настойчиво искала книжку Ремарка, а мать семейства, обременённая хлопотами о муже и детишках.
Фарида подавала на стол, и, хотя делала это с радушной улыбкой, Далгат с его проницательностью разглядел в глубине её глаз горечь, которую ей удавалось скрыть от окружающих.
Неделя пролетела в радостном общении с Имраном и остальными. Посещение кладбища, где навеки упокоились Шахри и Ансар, очень взволновало Далгата, и он долго сидел у могилы матери, рассказывая ей о своей жизни и прося прощения за то, что выбрался сюда всего лишь пару раз. Шахри ласково смотрела на него с фотокарточки и словно говорила: "Это неважно, сынок! Я ведь знаю, что ты обо мне всегда помнишь!"
– Это правда, мама! Я никогда не забываю о тебе и очень скучаю! – прошептал юноша, едва сдерживая слёзы.
Он испытывал огромную благодарность Имрану за то, что могила Шахри была такой же ухоженной и аккуратной, что и могила Ансара.
Тишина кладбища навеяла на Далгата покой и умиротворение, и он, откинувшись на скамье и закрыв глаза, отдался весь этому ощущению, окунувшись в разом нахлынувшие на него детские воспоминания.
После кладбища душа его успокоилась, он уже не испытывал угрызений совести, которые так его мучили по дороге сюда.
Когда настало время уезжать, Далгат вдруг поймал себя на мысли, что ему не терпится увидеть поскорей Ленинград и Сайду. В квартиру, которую государство предоставило семье реабилитированного Манапа и в которой так недолго прожила его мать, Далгат зашёл только раз. Было слишком тяжело в ней находиться, и юноша, уже окончательно не связывая своё будущее с Буйнакском, принял решение вернуть квартиру государству.
Глава 31
На смену серым, унылым дням пришло, наконец, долгожданное тепло, и выглянувшее из-за туч солнце окрасило город в золотистые тона, щедро разбавленные молодой, нежной зеленью городских скверов и бульваров.
Жизнь, несмотря ни на что, продолжалась, и люди, повеселев от солнца, вновь обрели неистребимую веру в хорошее.
Ранним утром, когда все в доме ещё спали, Айша тихонько вставала и, накинув на голову лёгкий платок, отправлялась за молоком, чтобы к моменту пробуждения семьи успеть приготовить на завтрак любимый всеми калмыцкий чай. Многие годы до этого молоко им приносила Патимат, жившая неподалёку от них и державшая дома корову, которая давала пропитание многодетной семье Расула, сторожа одной из буйнакских школ. Теперь корова околела, дети Расула и Патимат выросли и уехали в Махачкалу, и Айша вполне обходилась молочной лавкой неподалёку от дома, через две улицы. Шагая неторопливо с бидоном в руке, женщина наслаждалась свежестью чудесного утра, прозрачностью воздуха, щедрым солнцем, освещавшим первыми лучами столь дорогой её сердцу город.
Повсюду взгляд Айши натыкался на приметы недавнего стихийного бедствия, но солнцу вполне удалось скрасить общую картину, и она не выглядела сейчас такой удручающей, как раньше.
Да, жизнь продолжается, думала Айша, и невзгоды, чередуясь с моментами радости, дают людям понять, что счастье есть там, где нет несчастья, людям надо просто ценить эти моменты, радоваться им и беречь их. Всё в жизни поправимо, кроме смерти. Отчего же люди так не умеют ценить те маленькие радости, которые и составляют эту жизнь? Вот сейчас именно такой момент счастья – утренний город мирно спит, а солнце тем временем открывает новый день, и он, похоже, будет мирным и спокойным. Она, Айша, мать семейства, с огромным удовольствием приготовит сейчас вкусный завтрак для своих детей и с помощью Аллаха проживёт этот день, который будет наполнен обычными делами. Он уйдёт и больше никогда не повторится, пусть даже внешне похож на все другие дни.
Точно такие же будни были при Ансаре и при Шахри, но теперь они казались ей пронзительно-счастливыми, наполненными теми милыми, незначительными пустяками, которые, оказывается, и составляют человеческое счастье. Счастье бытия. И для чего люди всё спорят между собою, размышляла Айша, зажигая плиту и привычно ставя на неё кастрюлю с молоком. Почему просто не жить в мире друг с другом и в ладу с собой?
Люди читают всякие учёные книжки, спорят, доказывают что-то друг другу, и это, должно быть, очень интересно, но конец-то жизни всегда один, и её, этой жизни, всегда не хватает. Ансар тоже любил читать всякие книги, журналы, газеты, да и Шахри могла провести с книжкой целых полдня, а вот она, Айша, так и не научилась читать по-русски и лишь трудилась по дому с утра до вечера, успев в своей жизни прочесть всего несколько религиозных книг да журнал "Танг Чолпан", когда-то издаваемый типографией Магомед-Мирзы Мавраева.
Спасибо Фариде, которая в подробностях, с удовольствием пересказывает ей всякие интересные романы! Айша, слушая невестку с не меньшим удовольствием, живо представляла себе все события и всех персонажей. К примеру, запомнился ей роман "Война и мир". Она искренне жалела всех, и князя Андрея, и его старого отца, и опрометчиво поступившую Наташу, едва не сбежавшую с этим молодым Анатолием, и добродушного толстяка… забыла его имя… ну, тот, что был незаконнорожденным графским сыном… Сцена, в которой описывался первый бал этой Наташи, живо напомнила ей отцовские рассказы о виденных им в Петербурге балах и туалетах русских аристократов, и всё написанное в книге казалось ей реальным, бывшим в действительности и находившимся в её понимании за той чертой, что разделила когда-то их жизнь на времена "царские" и "советские".
Семейство Ростовых чем-то было ей близко, но чем именно, она затруднилась бы сказать. Главное – они были дружными, добросердечными, и обстановка в семье была нормальной. И у них тоже были всякие беспокойства, связанные с детьми и родственниками, со сватовствами да женитьбами. И дочка их Наташа была близка со своей мамой, совсем как они с Маликой!
Айша думала о том, что русские вообще хорошие люди, добрые, простые, хотя, конечно, и среди них попадаются всякие, особенно во власти… и… в органах безопасности. В своей жизни она встречала не так много русских, но те, кого знала из числа соседей, врачей и учителей, были почти все людьми простыми и добросердечными.
Вон Анютка. Ребёнка потеряла, и родителей, и мужа, а ведь не ожесточилась, не возненавидела жизнь и людей. Живёт как может, работает, да ещё и людям помогает. А всё потому, что она человек благодарный, а ведь это великое свойство.
Айша, не особенно о том задумываясь, в точности придерживалась исламского постулата, гласящего, что правая рука не должна знать, что делает левая, и представляла собой ту редкую породу людей, которые сеют вокруг себя добро и тут же об этом забывают, не забывая, однако, добра, сделанного в отношении их самих.
Так вот книжки… Как всё-таки много на свете умных и учёных людей, думала Айша, расставляя на столе приборы. Они умеют хорошо описывать человеческую жизнь, человеческие чувства, и не поймёшь, вроде бы всё придумано, а в то же время как будто по-настоящему. Взять ту историю из книжки про большой английский тухум, о котором ей рассказала Фарида. Вот ведь как бывает… Жена – кажется, её звали Ирина – изменила своему мужу и ушла от него к архитектору, а он, бедняга, в тот же день попал в аварию и умер, а она так и не захотела вернуться к мужу, который её очень сильно любил всю жизнь, а вышла за его двоюродного брата. И когда их единственный сын вырос и влюбился в дочку того самого первого мужа Ирины, она не позволила этим детям пожениться. И тогда эта девушка от горя не заметила, как устроила в доме пожар, и отец, спасая её, погиб сам.
История эта Айшу потрясла, но она не желала искать оправданий для этой Ирины, которая при живом муже всё бегала к архитектору… Как можно так? Да ещё и родня его обвинила в том, что он будто смотрел на неё как на свою собственность. Ну а как он должен был смотреть? Жена и в самом деле принадлежит мужу, а муж принадлежит жене, по-другому быть не может. Он её кормит, одевает, оберегает и защищает, он отвечает за неё перед Богом и людьми, а она рожает ему детей, продолжает его род, готовит ему пищу и ухаживает за ним. А вместе они отвечают за своих детей. Так оно и должно быть у всех людей, на том и держатся семьи, неважно, где они живут, в Дагестане, или в Англии, или в Америке. Если она его не любила, так не надо было и выходить за него замуж, а раз вышла, то пусть бы и полюбила!
Так размышляла Айша, не имевшая представления о том, что английский писатель Голсуорси описал в книге собственную свою историю, не случись которой, не было бы и книги.
Часть II
(1971–1980)
Время любить
Глава 1
Раннее махачкалинское утро, как всегда в июне, встречало редких прохожих тёплой безмятежной тишиной, яркой зеленью парков, бульваров и скверов, обречённой, впрочем, вскоре слегка пожухнуть от знойного июльского солнца.
Несмотря на ранний час, на Приморском бульваре уже было десятка два пешеходов. Одни прогуливались неспешно по дорожкам в преддверии рабочего дня, другие – главным образом спортсмены – привычно разминались ежеутренними физическими упражнениями.
Ещё больше спортсменов предпочитало делать это на пляже, разминая мышцы, бегая вдоль берега, играя в мяч или отжимаясь на руках.
Пляж уже заполнялся горожанами из тех, что взяли себе за правило отправляться по утрам на море и принимать там морские и песочные ванны либо вступать в весёлый поединок с волнами, порой бывшими достаточно грозными не только для новичков.
Приморский бульвар и Каспийское море разделяла железная дорога, и, когда шли поезда, гуляющие горожане, лишённые из-за них привычной морской панорамы, принимались в нетерпении считать вагоны или весело махать ехавшим в них пассажирам, а те, в свою очередь, также улыбались и махали им из окошек пролетавших вагонов.
Крепкий широкоплечий мужчина средних лет с начинающими седеть чёрными волосами и широкими густыми бровями, из-под которых проницательно смотрели живые и по-прежнему молодо блестевшие глаза, прогуливаясь этим утром по бульвару, не считал вагонов и не улыбался ехавшим в них людям. Он был целиком погружен в собственные мысли, что, впрочем, не мешало ему отвечать на приветствия отдельных встречных пешеходов, бывших для него людьми незнакомыми, но отнюдь, однако, не чужими.
Каждое утро мужчина не спеша прогуливался по парковым аллеям, делая это в одиночестве вовсе не оттого, что не жаловал людей, ибо именно люди с их конечным счастьем и были для него той самой целью, которой он когда-то решил посвятить свою жизнь.
Между тем пешеходы, гулявшие в это время в парке, поглядывали на него с нескрываемым интересом и по возвращении говорили своим домочадцам: "Видел сегодня издалека Даниялова… Один шёл…" Встречный вопрос "Какого Даниялова?" был невозможен, потому как фамилия эта была слишком хорошо известна всем и каждому не только в Дагестане, но и на всём Северном Кавказе.
Даниялов был первым секретарём Дагестанского обкома партии. Правда, теперь уже бывшим, о чём и свидетельствовало нынешнее его одиночество. До того, как стать бывшим, он был первым человеком в республике, в течение тридцати лет занимал руководящие посты, в результате чего оброс великим множеством друзей и соратников, не говоря уже о разного рода лизоблюдах, не оставлявших его ни на минуту своим вниманием и бесчисленными заверениями в вечной любви и неизменной преданности.
В Дагестане Даниялов был не просто руководителем высшего ранга, он был составной частью мощной системы, прочно и уверенно господствовавшей на всём советском пространстве. Именно она, эта система, вырастила и вывела в люди сельского сироту, дав ему образование и подняв на небывалую высоту, именно этой системе он, Даниялов, служил верой и правдой. Он был предан без остатка Советской власти, той власти, которая не просто сделала из него человека, а превратила в крупного политического деятеля, и те пять орденов Ленина, которыми в разное время наградила его родина, говорили сами за себя.
Ему довелось работать при трех генсеках – Сталине, Хрущёве и Брежневе, и лишь один из них, последний, сказал ему однажды: "Боюсь, что мы с вами не сработаемся!" Только самые близкие люди, жена и брат, знали истинную причину его столь внезапного освобождения от должности первого секретаря, знали и молчали, потому что он приказал им молчать, сказав, что время говорить ещё не пришло, да и вряд ли придёт вообще когда-нибудь.
В тот памятный ноябрьский день 1967 года Брежнев вызвал к себе Даниялова. Встретив его со всем радушием, сказал много приятных и добрых слов о том, как ценят его в ЦК и как собираются отметить его приближающееся шестидесятилетие со всеми почестями, включающими самые высокие награды.
Беседа приняла совсем другой оборот, когда генсек сказал Абдурахману Данияловичу, что в горах Дагестана они собираются разместить ядерные отходы.
– Извините, Леонид Ильич, но я не могу на это согласиться! – взволнованно произнёс Даниялов.
– Что значит "не могу"? – Брежнев нахмурил густые брови, и взгляд его тут же стал жёстким и неприязненным. – Это решение Политбюро, и его надо выполнять! Причём, кстати, именно вам и придётся возглавить данную инициативу!
Абдурахман Даниялович понял, что от его ответа зависит сейчас вся его партийная карьера, и тем не менее вновь повторил:
– Нет, товарищ Брежнев, я, как первый секретарь Дагестанского обкома партии, отказываюсь от выполнения этого решения! Я не хочу, чтобы мой народ, чтобы дагестанцы подвергались такой страшной опасности!
Наступившая после этих слов пауза, казалось, не кончится никогда, и всё это время мужчины смотрели, не отрываясь, в глаза друг другу, а потом Брежнев медленно произнёс:
– Ну что же, ваша позиция мне вполне ясна! А коли так, то нам с вами, боюсь, не сработаться. Можете идти!
Брежнев сдержал своё слово, и спустя совсем короткое время на состоявшемся пленуме Дагестанского обкома партии Даниялов был снят с должности первого секретаря. Какое-то время он ещё продолжал работать в почетной должности Председателя Верховного Совета Дагестана, но затем пришлось оставить и её. Система не прощала несогласных с нею.
Когда он ушёл со всех постов, телефон в его доме сразу же умолк. Просто перестал звонить, и всё. Резко оборвался и нескончаемый поток людей, ежедневно приходивших в его дом и повсюду его сопровождавших. Теперь его никто и никуда не сопровождал.
– Интересно, как там поживает Пахрутдин? – как-то сказала с иронией жена Хадижа. – Помнится, он говорил не раз, что ему кусок в горло не лезет, если хотя бы день нас не увидит. А ведь он не видел нас уже давным-давно, боюсь, что с голоду помер, бедняга!
Да, оставшихся рядом с ними людей можно по пальцам пересчитать, и привыкнуть к этому было трудно. Трудно было сидеть дома после многих десятилетий, наполненных напряжённой работой по двадцать часов в сутки. Видит Бог, для того, чтобы Дагестан стал развитой и цветущей республикой в братской семье советских народов, он не жалел ни сил своих и ни здоровья…
Да, самому себе Даниялов скажет без ложной скромности, что народ ему многим обязан, но люди поймут это потом, через долгий срок, а пока все отошли от него, опасаясь вызвать неудовольствие новых властей. Ничего не поделаешь, уж такова человеческая природа.
Он не мог обижаться на соотечественников, прекрасно понимая, что система не прощает тех, кто к ней нелоялен. Ему ведь и самому не однажды приходилось кривить душой. Взять хотя бы недоброй памяти антишамилёвский период или тот же XX съезд партии, когда, слушая доклад Хрущёва, он испытал сильнейшее желание встать и закричать во весь голос: "Прекратите! Я вам не верю!". Но не встал и не крикнул, а продолжал сидеть, раздираемый стыдом за соратников по партии и обидой за Сталина, которого сейчас в этом зале предавали своим молчанием все участники съезда, включая и его самого. Более того, именно на том XX съезде его избрали членом ЦК КПСС, а потому и естественно было молчать, как молчали все остальные коммунисты, как бы ни были они ошеломлены услышанным и происходившим там.
Воспоминания о таких моментах жгли ему душу, хотя гораздо чаще случались в его жизни другие ситуации, те, где он был на высоте. Многие дагестанцы и понятия не имеют, чего избежали они благодаря ему, Абдурахману, когда в марте 1944 года ему пришлось срочно отправиться в Москву и добиваться через Политбюро отмены решения о спецпереселении своих соотечественников вслед за чеченцами, ингушами, калмыками и некоторыми другими народами Северного Кавказа… Словно это было вчера. Он помнит звонок, раздавшийся в два часа ночи в его гостиничном номере, и присланную за ним машину, на которой он, измученный четырёхдневным ожиданием и одолеваемый тревожными, мрачными мыслями, направлялся в Кремль. Помощник Сталина Поскрёбышев предупредил его, что на беседу ему отведено не более семи минут. И за эти семь минут он успел рассказать Сталину и остальным членам Политбюро о подвигах, совершаемых дагестанцами на фронте и в тылу, о десятках дагестанцев, ставших Героями Советского Союза, о тысячах добровольцев, ушедших на войну, чтобы защищать Страну Советов. И ведь удалось убедить Политбюро поменять решение!
Он будто заново ощутил те чувства, которые переполняли его на обратном пути из Кремля в гостиницу, ту немыслимую радость и столь же неимоверную усталость от владевшего им напряжения, не говоря уже о переживаниях и бессонных ночах. Дело, однако, того стоило – Дагестан остался на месте!
Да, многое удалось сделать, но не всё. Когда-то он написал в ЦК письмо с ходатайством о переводе Дагестана в ранг союзной республики, обосновав своё предложение высокими социально-экономическими показателями, которые были даже выше, чем у Киргизской, Армянской, Эстонской и Молдавской союзных республик. Ходатайство его осталось лежать под сукном в высоких кремлёвских кабинетах, а ему было указано, чтобы он не поднимал больше этого вопроса. Большая политика на маленьком Северном Кавказе…