– Да вот в последнее время какой-то сам не свой ходит. То накинется ни с того, ни с сего из-за какой-нибудь мелочи, а то, наоборот, обласкает, как молодожён! Не знаю, что с ним такое творится!
– Не обращай внимания, – сказала Малика. – У мужчин бывают всякие заходы.
Она снова обменялась с матерью тревожным взглядом и заторопилась:
– Поеду я, мои дорогие, а то уже смеркается!
– Проводить тебя? – предложила Фарида.
– Не беспокойся, ради Бога, что там идти до автостанции! Ой, чуть не забыла! Держи, это тебе!
Малика протянула невестке небольшой флакончик.
– Что это? О-ой, "Быть может", мои любимые духи! Где ты их достала, такой ведь дефицит! – воскликнула Фарида.
– Соседка принесла, я и взяла тебе и себе.
– Спасибо, моя дорогая! Я же их обожаю!
– Пользуйся на здоровье!
Расцеловав по очереди мать и невестку, Малика заспешила домой.
По дороге в Махачкалу, в такси, откинувшись на спинку сиденья и закрыв глаза, Малика перебирала в уме события дня, и память её зацепилась вдруг за висевшую на стене в доме у Катерины Андреевны пожелтевшую фотографию мужчины и женщины. Перед глазами Малики всплыло лицо мужчины, тяжёлое и отечное, показавшееся отчего-то ей знакомым, и она стала мучительно соображать, где она могла видеть этого человека. Вспомнить не удавалось, и, бросив свои попытки, Малика переключилась на мысли о брате и о том, каково, должно быть, бедняжке Фариде жить с постоянным чувством обиды на своего мужа.
Уже дома, привычно занявшись ежевечерними делами, она вспомнила вдруг тётю Шахри, и вновь перед ней всплыло лицо мужчины с фотографии. Теперь она его вспомнила. Вспомнила, как тётя Шахри передавала ему посылку для своего арестованного мужа Манапа. Михаил, да, именно так его звали, всё кивал головою и говорил: "Передам, передам всё лично, не извольте беспокоиться!" Затем, воровато оглядевшись, поспешно взял деньги, протянутые ему Шахри, и, встретившись взглядом со стоявшей рядом и пытливо глядевшей на него Маликой, тут же заторопился удалиться. "Тётя Шахри, а вдруг он заберёт посылку себе?" – сказала девочка. "Будем надеяться, что если и заберёт, то только половину", – вздохнув, ответила Шахри.
Кто бы мог подумать тогда, в тридцатые годы, думала сейчас Малика, что через много-много лет семья её столкнётся с семьёй тюремного надзирателя, передававшего за деньги посылки для арестованного революционера Манапа…
Эти давние детские воспоминания, так неожиданно вторгшиеся в их сегодняшние проблемы, навели Малику на размышления о прочной взаимосвязи прошлого с будущим, между которыми гнездилось настоящее. Когда она поделилась своими мыслями с Юсупом, муж ответил: "Связь гораздо сильнее, чем мы можем себе это представить!"
Глава 28
В конце следующего рабочего дня во врачебном кабинете Малики раздался телефонный звонок и в трубке послышался женский голос:
– Это Малика? А это Катерина Андревна! Я вот чего звоню. Вы, если хотите, чтобы мы отошли в стороночку, должны нам помочь и со своей стороны!
– Помочь чем, Катерина Андреевна? – вежливо осведомилась Малика.
– Ну как это чем? Чем помогают в таких случаях, вы разве не знаете?
– Видите ли, нам раньше не приходилось бывать в таких ситуациях, – ответила Малика.
– Как будто бы нам приходилось! В общем, скажу вам прямо: нам нужны деньги.
– В смысле… вы хотите сделать Полине аборт?
– Да не о том речь! Что за непонятливость такая, господи боже мой! Вообще деньги… ну, за молчание… чтоб общественность не узнала… и жена, конечно!
– Ах, вот оно что! – наконец сообразила Малика. – И сколько же вы хотите… за общественность?
– Вы знаете, мы решили уехать отседова… перебраться, так сказать, на другое место жительства! Ну, и вот… средства нам нужны… на дорогу и всё такое прочее!
– Так сколько? – спросила снова Малика.
– Ну-у, тыщи три… – неуверенно сказала женщина.
Крепко сжав в руке трубку и переваривая в уме озвученную сумму, Малика некоторое время молчала, а затем произнесла:
– Три тысячи – сумма немалая… Но я подумаю. Давайте созвонимся с вами завтра.
Она положила трубку и долго сидела, углубившись в собственные мысли, одна из которых упорно подсказывала ей, что здесь дело нечисто.
Дома, посоветовавшись обо всём с Юсупом, она решила дождаться следующего звонка и, когда тот последовал, сказала Катерине Андреевне как можно решительнее:
– Деньги вы получите. Но… у меня к вам одно условие. Завтра Полина приезжает в Махачкалу, и я веду её к специалисту, который её осмотрит и скажет, какой у неё срок, как протекает беременность, ну, и так далее, после чего вы получите ваши деньги!
В трубке что-то зашуршало, и в тот же миг Малика услышала визгливый, истеричный крик:
– Вы что это, хотите сказать, что мы вас обманываем? Не верите, да?
– Верю или не верю – это другой вопрос. Но вы требуете денег, а ведь я, в свою очередь, не требую у вас никаких расписок, хочу лишь увидеть справку от врача!
Снова послышался какой-то шум, после чего трубку на том конце провода бросили.
* * *
Улица Ленинская длинной лентой пролегала вдоль Буйнакска, начинаясь от городского сада и ведя наверх, к военному городку. Имран шёл в сторону Аварского педучилища, выпускников которого ему предстояло сфотографировать в память об учёбе, и то и дело по пути останавливался, приветствуя многочисленных знакомых, обмениваясь с ними улыбками и перебрасываясь шутливыми фразами, хотя кошки скребли у него на душе.
Дойдя до городского сада, он остановился и посмотрел на часы. В запасе оставалось ещё минут двадцать, и он решил прогуляться по парку, чтобы привести в порядок мысли и в который уже раз обдумать предстоящий разговор с женой.
– Имран! – услышал он за спиной чей-то голос и, не оборачиваясь, узнал Полину. – Можно тебя на минутку?
Чуть задыхаясь от быстрой ходьбы, девушка поравнялась с ним, и он заметил, что глаза её заплаканы.
– Ты что, следишь за мной? – спросил он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно беспечней. – Хочешь напомнить, что час икс приближается? Скажи своей маме, что я помню об этом, пусть не беспокоится!
– Послушай, Имран, давай поговорим! – тихо сказала Полина.
– А чего говорить? Вы на меня так давите, что я и дух не успеваю перевести! Твоя мать меня шантажирует, ставит мне условия, угрожает… Я её угроз не боюсь, просто дайте мне немного времени! Я…
– Погоди, Имран, дай сказать, – умоляюще произнесла девушка. – Ты можешь меня презирать и ненавидеть, как я сама себя презираю, но я всё равно скажу правду!
Она глубоко и горестно вздохнула.
– Дело в том… видишь ли… дело в том, что я… не беременна!
– Не беременна? – Имран не верил своим ушам. – Ты сделала аборт?!
– Нет, что ты! Я… я вообще не была беременна!
– Вообще… не была… беременна… – медленно, как во сне, повторил вслед за нею Имран. – Ты шутишь?
– Нет, это правда! Вот сейчас сказала тебе правду, и сразу же стало легче, будто гора с плеч упала! – одновременно плача и смеясь, сказала девушка.
– Но для чего всё это? Зачем понадобилось выдумывать такое?
– Это всё мама! Она меня заставила так сказать! Она хотела, чтобы мы с тобой поженились, чтобы у меня был свой большой дом… и наряды… и дети… Говорит, что у неё никогда не было дома, вот она и хотела, чтобы у её дочки он был!
– Ничего себе! – произнёс ошарашенно Имран. – И ради этого она заставила тебя врать!
– Ну да… А когда твоя сестра сказала, что отведёт меня к врачу, она испугалась, что всё раскроется и… Ну, в общем… я сама решила рассказать тебе обо всём. Теперь ты меня возненавидишь, да? А я всегда тебя любила!
– Ага, любила! – криво усмехнулся Имран. – Интересная у тебя любовь! Не любовь, а сплошное враньё!
– Прости меня… Я знаю, что я не должна была так поступать с тобою! – Девушка уже рыдала. – Я не думала, что это может быть настолько серьёзно, что тебе будет так сложно оставить семью… А после разговора с твоей сестрой я поняла, что это было бы нечестно с нашей стороны.
– Нечестно – что? Разрушать мою семью или обманывать насчёт ребёнка?
– Ой, не знаю, я сама уже во всём запуталась!
– Ладно! Считай, что всё уже распуталось, – сухо произнёс Имран. – Давай, пока! Передавай привет своей маме!
Он повернулся и зашагал в сторону бывшего губернаторского дома, где располагалось училище.
– Постой, Имран! Мы ведь ещё не договорили! – закричала вслед ему девушка.
– Да нет, всё уже сказано, и добавлять нечего, разве что посоветовать забыть обо мне и найти себе другого дурака! Всё!
Полина ещё что-то говорила, но Имран её уже не слышал.
Глава 29
Как обычно, середина мая баловала буйнакцев чудесными солнечными днями. На улицах зашумели листвой тополя. Почки на фруктовых деревьях в многочисленных садах горожан вовсю взрывались бело-розовыми лепестками. В Дагестане господствовала весна, и люди, привычные к теплу и солнечным лучам, к миру и покою, даже не задумывались о том, как это всё-таки чудесно, и жили просто, работая и довольствуясь тем немногим, чем родина вознаграждала их труд, и не помышляя о чём-то большем.
В один из таких дней Айша, приготовив в летней кухне обед, принялась поливать двор водою из резинового шланга, очищая его от тополиного пуха и пыли.
– Тётя Айша, ваша веранда прямо-таки сияет чистыми окнами, можно даже как в зеркало смотреться!
Живущая по соседству Бурлият, широко улыбаясь Айше, протягивала ей тарелку с аппетитно возвышавшимися горкой горячими дагестанскими лепёшками.
– Сегодня мамина годовщина, поешьте, пожалуйста, чтобы её душе там было хорошо!
– Спасибо, милая, дай Аллах здоровья тебе и твоей семье, а маме твоей, Калимат, да дарует Всевышний мир и покой, ведь она была таким замечательным человеком!
– Да, тётя Айша, и она вас тоже очень уважала! А как ваше самочувствие?
– Слава Аллаху, я на ногах, и это главное! Больше всего на свете боюсь слечь и стать обузой для своих детей, астафируллах, астафируллах!
– Ну, уж обузой-то вы никогда не будете! Наоборот, до последнего своего вздоха будете что-то делать, о ком-то заботиться… По-другому вы не можете! Да, чуть не забыла, вы слышали, что Гусейновых дочку засватали?
– Это которую – среднюю или младшую?
– Среднюю, Эльмиру. Семья вроде неплохая, отец на заводе работает, мать – фельдшером в санэпидстанции.
– А сам парень чем занимается?
– Окончил техникум, сейчас в армию собирается, а когда вернётся через два года, тогда и свадьбу сыграют!
– Ну, дай-то Бог счастья им обоим! Гусейновы – очень хорошие люди!
– Для вас, тётя Айша, по-моему, все люди хорошие, я и не помню, чтобы вы о ком-то плохо говорили!
– А плохих людей и нет… почти! Просто люди бывают для одних плохие, а для других – хорошие…
– Это правда! Пойду-ка я, – заторопилась соседка, – ещё нужно в магазин сходить. Вам взять чего-нибудь?
– Спасибо, милая, вчера уже купили всё необходимое!
Появившийся в этот момент откуда-то неясный, но достаточно громкий и грозный гул насторожил обеих женщин, и они, стоя посреди двора, прислушивались к нему в недоумении. Гул всё нарастал, и вот уже стена дома перед ними, летняя кухня и всё вокруг зашаталось и заходило ходуном, земля задрожала под ногами, и потрясённые женщины застыли в оцепенении, пока не осознали, наконец, что это самое настоящее землетрясение.
– О Аллах! – разом вскричали обе.
Секунды показались им вечностью, но всё стихло так же внезапно, как и началось, а они всё продолжали стоять, будто приросшие к земле, оказавшейся вдруг такой зыбкой, неустойчивой и совсем ненадёжной.
С улицы доносились испуганные крики людей, и женщины, придя, наконец, в себя, кинулись к калитке. Снаружи улица уже заполнялась возбуждёнными, напуганными людьми, выскакивавшими из своих домов и инстинктивно тянувшимися друг к другу. А обрушившаяся на них стихия, разом изменив погоду, вслед за мощным толчком согнала с неба солнце и заволокла его свинцово-серыми тучами.
Весь городок пришёл в движение. Люди, побросав рабочие места, спешили домой – удостовериться в сохранности своих близких и своих жилищ.
Все боялись повторения, и второй толчок, не заставив себя очень долго ждать, последовал вечером, когда ещё возбуждённые случившимся люди, собравшись у очагов, продолжали обсуждать первый, наперебой рассказывая друг другу, как и где он их застал.
Второе землетрясение было не менее сильным, и, когда грозные удары стихии, наконец, прекратились, природа тотчас же разразилась сильным ветром и дождём. В холодной темени ночи люди стояли, скучившись под открытым небом и не решаясь войти в свои дома. На их глазах из тёплых, уютных жилищ они превратились в покрывшиеся трещинами, ненадёжные, хрупкие строения, грозившие подмять под собой своих хозяев.
Не осмеливаясь в них вернуться, люди принялись сооружать для себя временные пристанища – палатки, бараки, загородки – прямо на улицах, у ворот своих домов или во дворах, селясь в них семьями, тогда как все без исключения городские постройки испытывали крайнюю нужду в восстановлении.
* * *
В городке поселился страх. Появились разговоры о том, что виной всему якобы Чиркейская ГЭС. Оставили бы всё как есть, не трогали бы землю, скалы и могилы предков, и не случилось бы никакого землетрясения. Предположения передавались из уст в уста, обрастая всё новыми подробностями о количестве человеческих жертв, разрушениях, трещинах в земной коре, но и без этих слухов и преувеличений картина была грустной. Если после первого толчка люди, не сразу поняв, в чём дело, ещё бодрились друг перед другом, поднимая на смех тех, кто сильно испугался, то второй толчок заставил всех ощутить свою полную беспомощность перед могучими силами природы. Не на шутку встревоженные этой беспомощностью, они вдруг отчётливо осознали себя крохотными, ничтожными пигмеями перед лицом чего-то очень грозного и всесильного.
Для Айши, как, впрочем, и для многих других, было предельно ясно, что это не "что-то", а "кто-то" и что этот "кто-то" есть Всемогущий Творец, очевидно, на них за что-то сильно прогневавшийся, раз послал им столь грозное предупреждение.
Её слова, однако, не находили отклика ни у детей, ни у внуков. На дворе стоял двадцатый век, власть Советов проповедовала всеобщий атеизм, коммунисты вместе с их молодыми последователями в лице комсомольцев и пионеров идею Бога отвергали категорически.
Что за народ, думала Айша, отрицает очевидное. Ведь если не Бог, то кто же тогда создал всё сущее на этой земле, и не просто создал, а вдохнул во всё изумительную красоту? Вот взять хотя бы горы! Покойный Ансар тоже не верил в Бога, подтрунивая над религиозным рвением жены. И едва она попыталась с ним поспорить, приводя в пример природу вокруг, как он грубо оборвал её: "При чём тут природа, если на земле сплошная несправедливость! Почему-то твой Аллах спокойно её допускает!"
И всё же женщина, как за соломинку, держалась за религию, находя в ней успокоение для души, в особенности тогда, когда арестовали Ансара.
И было вполне естественно, что случившуюся теперь беду она восприняла как предупреждение от Всевышнего.
– Какой Аллах, мама? – сказал Имран. – Это стихия, природное явление, не более того! Ты просто не понимаешь!
– Да уж куда мне! Это вы у меня все умные да грамотные и всё на свете понимаете! – с обидой ответила Айша.
И, видя, что дальнейший разговор бесполезен, она ушла в свою комнату – помолиться Всевышнему и попросить у Него прощения за неразумных своих детей.
* * *
Вместо прежнего уютного городка, каким всегда был Буйнакск, постороннему взору ныне представлялось зрелище весьма жалкое. Разбитые, все в трещинах дома с зияющими, как после бомбёжки, оконными глазницами, безлюдные улицы, каких Буйнакск не видел даже в военные годы, начисто стёртое выражение беспечности на лицах его обитателей.
В городе сразу появилось множество рабочих и строителей, прибывавших в Буйнакск со всех концов страны, чтобы помочь ему восстановиться. Постепенно внешний облик города стал меняться, и на фоне старых, главным образом одноэтажных строений стали подниматься многоквартирные пятиэтажки. Выросший в рекордные сроки жилой массив, получивший название микрорайон "Дружба", не только принял громадное число нуждавшихся в жилье людей, но и стал символом, утверждавшим это название.
Землетрясение повлекло за собой бурную миграцию. Многие коренные буйнакцы, опасаясь его повторения, спешно перебирались в Махачкалу, тогда как немалое число приехавших сюда строителей, привлечённых мягким тёплым климатом и непосредственностью местных жителей, неожиданно для себя приняли решение остаться здесь навсегда.
Глава 30
Солнечные дни исчезли, будто их и не было вовсе. Обычное майское тепло сменилось непрерывными дождями и холодным ветром. В один из таких дней приехал Далгат. Отворив калитку, он вошёл во двор и остановился, поражённый открывшейся ему картиной. Двор был полон раскинутых здесь и там брезентовых палаток и напоминал находящийся на осадном положении объект.
В этот самый момент из одной палатки выскочили двое мальчишек, явно намеревавшихся куда-то умчаться. Увидев Далгата, они остановились, вытаращив на него глаза.
– Привет! – сказал им Далгат. – Вы кто?
– Мы Шамиль и Арсен. А ты?
– А я ваш дядя Далгат!
Мальчишки одновременно издали радостный вопль:
– Дадэй! Быстро иди сюда! Дядя Далгат приехал!
Услышав крики, Айша поспешно вышла из летней кухни и, всплеснув руками, закричала с порога:
– Да это же мой Далгатик! О Аллах, какое счастье!
Плача от радости, она кинулась обнимать и целовать сына своей любимой Шахри, о которой ни на один день не забывала.
– Расскажи же мне, как тебе там живётся? Ты насовсем вернулся?
– Нет, тётя Айша, я отпросился на неделю. Услышал про землетрясение и тут же выехал, хотел убедиться, что у вас всё в порядке, – отвечал Далгат, взволнованный как нахлынувшими на него воспоминаниями, так и открывшейся его взору картиной дома, с которым была связана почти вся его жизнь.
– Спасибо тебе, мой родной, что ты приехал и доставил мне такую большую радость! Я так соскучилась по тебе!
– И я тоже, тётя Айша! – искренне произнёс Далгат, обнимая женщину.
– Вот наши-то обрадуются! Сколько же мы не виделись с тобою, а?
– Долго, тётя Айша!
– Дай-ка на тебя посмотреть! Да-а, изменился… возмужал… и вообще! Тьфу-тьфу, машаллах! Боже мой, какой сегодня счастливый день!
Видя её такую радость, Далгат устыдился того, что все эти годы ограничивался лишь письмами, хотя мог бы и приезжать чаще, хотя бы на каникулы. Отговариваясь тем, что в период каникул он работает, а вернее, подрабатывает, устраиваясь в туристические агентства или музеи, он подсознательно искал предлоги, чтобы не ехать в Буйнакск и лишний раз не встречаться там с Фаридой.
Теперь в Ленинграде была Сайда с её серыми глазами и пепельно-русой косой, совершенно отличная от Фариды, которую Далгат по сути почти не знал, ибо она была для него скорее символом любви, идеалом, объектом юношеских грёз, вначале желанным и недостижимым, а затем принадлежавшим его брату.