* * *
– Прошу тебя, Саидбек, не говори сразу "нет"! Просто подумай, как мы будем здесь жить и в любой момент ожидать очередного толчка! Раз уже однажды затрясло, значит, будет и дальше повторяться! А я не могу жить в постоянном страхе!
Саидбек отложил в сторону газету и принялся неторопливо раскуривать трубку. В молчании попыхивая ею несколько минут, он словно сосредоточился на какой-то мысли и затем произнёс наконец:
– Послушай, жена, с чего ты решила, что затрясти может только у нас в Буйнакске? С таким же успехом это может случиться где угодно! Это во-первых, ну, а во-вторых, я не желаю оставлять то место, где я провёл почти всю свою сознательную жизнь! В конце концов, здесь мой дом, моя дочь и внуки…
Разия-ханум поправила оборочку на красивом халате из голубого китайского шёлка с вышитыми на нём драконами и сказала с горячностью:
– Но я же не прошу тебя уезжать из Дагестана! Просто мы переберёмся в Махачкалу, это всего лишь в сорока минутах езды отсюда! Дети будут к нам приезжать, а может, потом и сами переберутся вслед за нами! Вон сколько буйнакцев уже уехало за последнее время: Ахкуевы, Саидовы, Салаватовы, Абдулатиповы, Абрамовы… Да всех и не перечесть! Они тоже, как и ты, коренные буйнакцы, однако ведь перебрались в Махачкалу, потому что думают о своих детях и об их будущем!
Такие разговоры в семье Саидбека повторялись каждодневно, и он, злясь на жену, ловил всё же себя на мысли, что и сам нет-нет да и думает о переезде. Старый дом вряд ли выдержит ещё один толчок. Не вечно же его ремонтировать! И всё же окончательное решение им откладывалось.
– Ну, и потом… Я ведь думаю о нашей с тобой дочери, – продолжала Разия. – Лучше всё-таки нам её отсюда увезти, а не то обязательно найдётся кто-то, кто скажет ей, что она нам не родная. И каково ей будет узнать об этом? Что скажешь?
Не находя, что ответить, Саидбек молчал. В принципе, он не имел ничего против Махачкалы, город ему нравился, друзей и родственников там было немало, да и возможностей для профессии открывалось больше. Надо будет поговорить с Имраном, решил он, возможно, зять тоже захочет перебраться в столицу.
* * *
– Я отсюда не уеду никуда! – сказала Айша, когда сын рассказал ей о своей беседе с тестем.
– Да я, мам, и сам не хочу уезжать!
Имран вытащил из пачки сигарету и поднёс к губам, но, спохватившись, тут же убрал её обратно в пачку, не позволяя себе курить ни при отце когда-то, ни при матери сейчас. Айша заметила движение сына, но не стала, как обычно, говорить ему о вреде курения, потому как была слишком взволнована разговором. Да, землетрясение сорвало с насиженного места многие буйнакские семьи, но её, Айши, место здесь, в этом доме и в этом городе, с которым её столько связывает.
И Фарида была крайне взволнована известием о том, что её отец подумывает о переезде. Терзаемая страхами, она и сама была не прочь уехать отсюда, поскольку отныне это место в её сознании было связано с кошмаром подземной стихии, и она то и дело испуганно замирала, прислушиваясь к тому, не раздастся ли вновь тот угрожающий гул.
Свекровь, однако, необычно резко пресекла её попытку развить эту тему.
– Прекратите в конце концов этот разговор! – сказала Айша. – И запомните, что с нами случается лишь то, что должно случиться, не больше и не меньше. От предначертанного не укроешься нигде! И пусть уезжают хоть все, а я останусь здесь, в том городе, куда привёз меня мой муж, и в том доме, где он меня поселил. Я и мысли не могу допустить, что в этом доме могут поселиться чужие люди!
Вопрос был снят, и жизнь их продолжалась в том же ключе, что и прежде.
А Саидбек с Разией, продав свой буйнакский дом, всё же перебрались в Махачкалу, приобретя по сходной цене вместительный дом на улице имени революционера Ермошкина и поселившись в нём вместе со своей приёмной дочерью Заремой.
Глава 6
Больничный обход завершился, и врачи, покончив с заполнением историй болезней своих пациентов и сделав новые назначения, позволили себе, наконец, расслабиться, сидя в ординаторской и медленно попивая обжигающий краснодарский чай вприкуску с твёрдым, мелко наколотым рафинадом.
– Какие всё-таки у нас дети молодцы! – с чувством сказала Елизавета Степановна, врач-терапевт с двадцатилетним стажем, пробегая глазами свежий номер "Комсомольца Дагестана". – Я хоть и вышла давно из молодёжного возраста, а всё равно люблю читать эту газету! Послушайте-ка, что пишет наша молодёжь!
Поправив на переносице очки, она принялась с выражением читать: "Дорогая редакция! Говорят, мы не похожи на школьников шестидесятых годов. Меньше идеализируем мир, больше подмечаем конкретные вещи. Может, поэтому в наших сочинениях о литературных героях нет книжности. Надо учиться мыслить! Мы десятиклассники. В последний год учёбы в школе, наверное, нужно пристальней присмотреться к себе, спросить себя, готов ли ты к жизни, чего хочешь? Какие личности нужны нашему обществу? Волевые, смелые? Мы спорим об этом в классе. Некоторые ребята заявляют, что не хотят быть похожими на кого бы то ни было, подражать какому-то герою, желают быть самими собой…"
– Да-а! – протянула Зумруд. – Судя по этому письму, дети у нас правильные и подход к жизни у них здоровый!
– А кто это написал? – поинтересовался молодой ординатор Наби Магомедович.
– М-м-м, старшеклассницы Махачкалинской школы номер тринадцать, – ответила Елизавета Степановна, взглянув на подписи.
– Молодцы! – сказал заведующий Исмаилов и обратился к Наби Магомедовичу: – Пойдём, что ли, покурим!
Вместе они вышли в коридор, оставив коллег-женщин сидеть в ординаторской. В этот момент дверь ординаторской распахнулась, и на пороге появилась старшая медсестра Соня. Она возбуждённо воскликнула прямо с порога:
– Там, в соседнем отделении, женщина принесла на продажу индийские футболки!
– А больше ничего нет? – разом спросили женщины.
– Кажется, есть ещё платочки носовые, если не разобрали! Весь персонал как налетел, ужас!
– Я вчера была у одной спекулянтки, у неё такие красивые вещи, но так дорого! – сказала Зумруд. – Правда, она не возражает, если частями отдавать. Я не удержалась и взяла одну кофточку. Не знаю теперь, что мой Халил на это скажет, ещё ему не показывала! Эта кофта стоит, как две наши зарплаты!
– Всё-таки хочется к празднику себя чем-то побаловать, правда? – обратилась к сидящим Соня.
– Ну да! – ответила за всех Зумруд.
– Интересно, почему у нас такая скудная лёгкая промышленность? – сказала Нателла, врач-интерн, бойкая, весёлая девушка. Она была всеобщей любимицей, и медицинский коллектив отделения считал своим долгом её воспитывать, поучать и при этом баловать шоколадками и конфетами. – Ракеты строим, заводы, станки, а вот одежды нормальной в магазинах как не было, так и нет…
– Точно! Вон соседка моя недавно ездила в Болгарию, так там всего полно! – сказала Елизавета Степановна, работавшая в отделении со дня основания. – А мы, великая держава, всем помогаем, той же Болгарии, а в магазинах ничего нет, всё с рук берём!
– Наверное, поэтому все евреи вдруг и решили рвануть в Израиль! Но, правда, не особенно-то их и отпускают!
– Честно говоря, девочки, я их не пойму! Жили себе здесь столетиями, и вдруг – раз! – решили уехать. Спрашивается, чего им здесь не хватало!
– Ну, говорят же, что Израиль – их родина…
– Да какая там родина! Родина – это где родился и вырос, а они вдруг срываются целыми семьями с насиженных мест и уезжают в никуда!
– Ну почему же в никуда? Им там вроде государство хорошо помогает с жильём, с работой, с пособиями…
– Ну, не скажите! Сколько таких, которые здесь, в Советском Союзе, в профессорах и доцентах ходили, а там еле – еле продавцами апельсинов да уборщицами устраиваются, да ещё и рады, счастливы, что нашли себе хоть какую-то работу!
– Это, конечно, верно, но… Я, если хотите знать, их совсем не осуждаю. Говорят, там полным – полно продуктов всяких, и одежды, и всего прочего, вот они и едут туда!
– А я очень даже осуждаю! Родину на продукты менять?! Извините! Я таких вещей не понимаю! – воскликнула Елизавета Степановна.
– Что поделаешь, уж так человек устроен! – сказала Зумруд. – Недаром ведь говорят, что рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше! Вот они и едут туда, где лучше!
– Нет, вы меня всё равно не переубедите! – сказала резко Елизавета Степановна.
– А мы что, лучше живём, чем евреи, что ли? – воскликнула Соня. – Да у нас у всех куча проблем! Но при этом мы ведь не уезжаем из Дагестана целыми семьями!
– А зачем нам уезжать? Мы у себя дома находимся!
– А они что, не у себя дома? Они тоже здесь родились и жили!
– Девочки, этот разговор бесконечный! – вмешалась молчавшая до этого Малика. – Я, например, тоже не хотела бы, чтобы наши люди уезжали из страны, но, с другой стороны, если они хотят, то зачем им мешать, удерживать, чинить препятствия? Пусть себе едут, если им там лучше! Почему власти их не отпускают, я не могу понять?
– Как это почему? Ясное дело: начнут отпускать, так полстраны и уедет! – засмеялась Зумруд.
– Ну зачем так говоришь? Куда уедет полстраны? Как говорится, там хорошо, где нас нет! Пусть, в конце концов, поедут, куда хотят, поживут там, а не понравится – пускай возвращаются обратно домой. Разве не так?
– Так-то оно так, но… Вот у нас соседи-евреи уехали тихо-тихо, слова никому не сказав, просто снялись с места – и тютю! А потом мы вдруг узнаём, что они и дом успели продать, и мебель, а уехали, так сказать, по-английски, под покровом ночи, даже не попрощавшись… А мне, например, обидно, ведь столько лет рядом жили!
– Боялись, небось, чего-то! Удачу, например, спугнуть, – сказала Соня.
– А интересно было бы куда-нибудь поехать за границу, правда же? – мечтательно произнесла Нателла.
– Ещё бы! Кстати, я слышала, что можно поехать по линии "Спутника". Только сперва нужно посетить соцстрану, а уже потом капиталистическую, иначе, говорят, не выпускают!
– Почему так, интересно?
– А кто их знает, что там у них в голове! Я лично и в соцстрану с удовольствием бы поехала, хоть в Венгрию, хоть в Румынию…
– В Венгрии, кстати, нас, советских, очень не любят!
– А где нас любят, покажите мне такое место!
* * *
Евреи действительно уезжали из Советского Союза, делая это с величайшими предосторожностями и объясняя свой отъезд стремлением жить на "земле обетованной", где им обещались свобода, равенство, братство и сытость.
В Советском Союзе сытости не было, как не было, впрочем, и голода, не было ещё двух вещей – свободы слова и свободы иметь много денег. Это страшно не нравилось "диссидентам", как стали называть тех людей, которые пожелали покинуть свою страну. Запад заманчиво предлагал им и то, и другое, а в СССР они уже получили всё, что он мог им дать, – образование, жильё и работу. Образование было хорошим, а вот жильё в лучшем случае представляли так называемые "хрущёвки" – небольшие квартирки в однотипных домах с низкими потолками и одинаково убогим государственным ремонтом. Жильё, правда, давалось бесплатно, но обстоятельство сие воспринималось как данность, и никому не приходило в голову благодарить за это Советское государство.
По сравнению с Западом работа в Союзе была низкооплачиваемой, но зато стабильной, и те небольшие деньги, которые государство платило своим гражданам за их труд, давали им возможность и кормиться, и отдыхать на курортах Чёрного моря и Кавказа, и спокойно ездить из одного конца страны в другой.
Рабочий класс в Стране Советов, находясь в достаточно привилегированном положении, имел неплохие социальные льготы в распределении жилья, путёвок, мест в детских садах и яслях. Да и научная интеллигенция не была обойдена вниманием, получая льготы в виде высоких зарплат, квартир и автомашин, а уж интеллигенция творческая, вдобавок ко всему, имела солидные гонорары и всякого рода государственные премии, не говоря уже о различных творческих союзах и домах отдыха.
Учитель, врач и инженер имели в стране наибольший авторитет, у крестьянства была своя собственная ниша, ну, а студенты и школьники, получив от государства бесплатное образование, тут же им и трудоустраивались. В целом все граждане СССР имели возможность учиться и лечиться бесплатно, а многие – и подкрепляя здоровье в санаториях и на курортах.
Страна была огромной, и в равной мере обеспечить её жителей изобилием у власти пока что не получалось, но люди, привыкшие с пониманием относиться к трудностям, в большинстве своём не роптали, а продолжали трудиться, спокойно рассчитывая на то, что последующим поколениям непременно достанется всё то, чего они недополучили.
Всё это, разумеется, не могло не раздражать Запад, развернувший беспрецедентную пропаганду своего образа жизни и своих ценностей, включавших всяческие свободы, и некоторые советские граждане услышали этот призыв – и возроптали.
Роптала – очень скрытно – определённая часть интеллигенции, для которой всё было плохо в этой стране. Их претензии сводились главным образом к неудовлетворённым амбициям. Они осторожно высказывали эти претензии друг другу и тем из единомышленников, которых мало-помалу набиралось у них всё больше.
Евреи в СССР жили ничуть не хуже, а некоторые даже лучше остальных граждан, прочно заняв свою нишу в сфере науки, культуры и торговли. Если у еврейского ребёнка был талант, он шёл в поэты, актёры или композиторы, а если таланта не было, отправлялся в парикмахеры либо заведовать базой, продовольственным складом, что приносило весьма хорошие "левые" доходы, от которых не отказывались и некоторые другие дагестанцы.
Грозный ОБХСС всегда был начеку, внимательно надзирая за нарушениями в виде хищений социалистической собственности, но работникам советской торговли как-то удавалось с ним договориться, и они подворовывали тихо и осторожно, опасаясь выставлять на всеобщее обозрение лишнюю сотню рублей, происхождение которых пришлось бы объяснять компетентным органам.
При всём этом в стране всё же имелись свои подпольные миллионеры, хотя и вынужденные прятать от всевидящего ока милиции и КГБ собственные денежки, наполняя ими трёхлитровые баллоны и закапывая их где-нибудь в саду.
Дагестан, как всегда, не оставался в стороне от всеобщих процессов и тоже имел как своих подпольных миллионеров, так и своих сограждан-евреев, вдруг пожелавших побыстрее ступить на вожделенную "обетованную землю". Выезд их из страны дагестанцы воспринимали как знак беды, ибо они полагали вполне обоснованно, что с отбытием евреев уходит из государства баракат, иначе говоря, благоденствие.
Советская пропагандистская машина отвечала на подобные "поползновения в сторону" в том числе и созданием мощных патриотических песен, в которых говорилось о том, что пусть "та земля теплей, а Родина милей" и что где-то по Нью-Йорку, непременно холодному, или же по Лондону, Мюнхену, тоже отнюдь не солнечным, ходит-бродит совершенно одиноко "смоленский мальчишка Иван", у которого была когда-то семья, отнятая войной. Война эта забросила его в чужие заморские края, где при ярком свете неоновых реклам он остро ощущает свою неприкаянность и всё вспоминает росшую под окном родительского дома ветлу, отца с матерью и свою родину, которая всё равно намного милей.
Марьяша, как всегда принимая близко к сердцу все песни о войне, испытывала пронзительную жалость к этому смоленскому Ивану, представляя, как он одинок и заброшен, шагая по многолюдным, чужым западным улицам, никому не нужный и, конечно же, продрогший и голодный. И она представляла, что кто-то могучий и добрый сумеет в конце концов протянуть ему руку и помочь возвратиться на родину, в СССР…
Когда она узнала, что их соседи Ханукаевы, а также семейство Слёзкиных отбыли в Израиль, она очень удивилась, не представляя себе, что где-то людям может житься лучше, чем в Советском Союзе. Видя, как Васька Градинарь, оставшийся без закадычного дружка, мается в одиночестве у подъезда, куря одну сигарету за другой, она даже испытала к нему невольное чувство жалости, подумав, что Мишке всё-таки следовало остаться с другом или забрать его с собой.
Позже, прислушиваясь к разговорам взрослых, Марьяша уяснила, что все эти люди уезжают так далеко и насовсем по одной простой причине – из-за стремления к спокойной и сытой жизни.
Насчёт сытости она не знала, а вот почему они считают, что в Дагестане неспокойно, так и не поняла. На её вопрос Юсуп с Маликой ответили кратко: "Им, наверное, виднее!", после чего тема в семье была закрыта.
Люди, однако, продолжали её обсуждать. Дело дошло до того, что, когда на проходившей в Брюсселе конференции была высказана обеспокоенность по поводу того, как живётся в СССР евреям, один из дагестанских учителей, Биньямин Пашаев, обратился в газету "Дагестанская правда" с гневным посланием. "Снова, в который уже раз, – писал он, – господа сионисты собираются постоять за советских евреев, "защитить" их права. У меня большая семья: родители, жена, пятеро сыновей… Двадцать лет я учительствую. Двадцать лет учу детей, совершенно не задумываясь над тем, кто из них какой национальности. Передо мной, учителем, прежде всего человек, которого я стремлюсь научить, воспитать в нём всё хорошее, доброе. Знаю, что и ученики видят во мне не представителя определённой национальности, а прежде всего учителя. И от того, какой я учитель, зависит мера их уважения и любви. И вот некоторые господа хотят меня и мою семью взять под защиту! Мы в этом не нуждаемся… Не лучше ли правящим кругам Израиля подумать о миллионах обездоленных, живущих в капиталистических странах, помнить о жертвах Катыни и Бабьего Яра, делать всё, чтобы не повторились ужасы войны и насилия…"
Всё же процесс эмиграции вовсю набирал обороты, и уже отдельные дагестанцы стали подумывать о том, чтобы под видом евреев куда-нибудь уехать в поисках лучшей доли.
Глава 7
– Малика Ансаровна, вам предстоит учёба в Ленинграде, надеюсь, не возражаете?
Главный врач, коренастый, сутуловатый мужчина с порыжевшими от табака усами, пригласил Малику в кабинет, где сообщил новость и, не дав ответить, продолжил:
– Вы же понимаете, это не моя прихоть, а нужное для каждого специалиста дело. По плану специализации сейчас ваша очередь, так что собирайтесь в дорогу!
Сообщив новость домашним, Малика стала собираться.
– А как же мы? – спросил Мажид, глядя на мать чёрными, как агат, глазами.
– А вы, дорогой, останетесь с папой! В выходные будете ездить в Буйнакск. А через два месяца я приеду, и мы снова будем вместе! – бодро сказала Малика, сама испытывая в душе волнение от предстоящего отъезда – ни разу ещё не приходилось ей уезжать одной. Обычно они с Юсупом ездили вместе на отдых, и так она побывала в Нальчике, Кисловодске, Тбилиси и Москве. Пару раз они всей семьёй гостили у отцовских родственников в Баку. А теперь вот отъезд на такой срок!
– У-у-у, целых два месяца! – расстроился Мажид. – И всё это время я что, должен подчиняться Марьяшке, да?!
– И ей, и, главное, папе! – сказала Малика. – Я очень надеюсь, что ты будешь себя вести хорошо в моё отсутствие. И, пожалуйста, не забывай про уроки, ты понял?
– Понял! – неохотно сказал мальчик.