Ленинград Малику очаровал с самой первой минуты, едва она ступила на платформу Московского вокзала, и очарование это сопровождало её на протяжении всей командировки. Ей повезло попасть сюда в период белых ночей, и, едва занятия на курсах заканчивались, Малика вместе с новыми подругами, как и она, приехавшими на учёбу, торопилась в город – без устали бродить по улицам, любоваться мостами и соборами, ходить в музеи и театры.
Иногда её сопровождал в прогулках Далгат, достаточно хорошо знавший город, но продолжавший познавать его с помощью Сайды. С девушкой он познакомил Малику во вторую неделю её пребывания в Ленинграде. Малике Сайда очень понравилась, и она даже незаметно подмигнула Далгату в знак своего одобрения.
В Эрмитаже они провели весь выходной день, и потом ещё долго стояли перед её глазами величественные залы и лестницы, роскошные расписные стены, не говоря уже о выставленных здесь шедеврах живописи и скульптуры.
Два месяца пролетели, как прекрасный сон, где были Мариинка и БДТ, "Жизель" и "Чио-Чио-Сан", знаменитый крейсер "Аврора" и величественный памятник Петру Первому, воздвигнутый по приказу Екатерины Второй. А главное – была Набережная Мойки, двенадцать, где Малика с замиранием сердца бродила по комнатам, дотрагиваясь до дверных ручек и лестничных перил и думая благоговейно о том, что когда-то до них дотрагивался сам Пушкин, живший тут и именно отсюда отправившийся в свою последнюю дорогу через Чёрную речку…
Остановившись у окна, она представила себе, как Пушкин смотрит отсюда на гранитную набережную. Мысли его, конечно, были далеко не радужны, если учесть, сколько всего на него навалилось в последние годы жизни. "Боже мой, – думала Малика, – как же тут всё зримо и реально, будто всё случилось не сто с лишним лет назад, а совсем недавно…"
С ней словно что-то произошло, ей вдруг почудилось, как через вот эту дверь, по этой лестнице верный слуга несёт на руках смертельно раненного Пушкина, и ей послышался шёпот поэта: "Что, тяжело тебе нести меня?"
В кабинете она явственно увидела Пушкина лежащим на диване перед книжными полками и снова услышала слабый голос умирающего поэта, обращавшегося к книгам: "Прощайте, друзья!"
Глядя на портрет Натальи Николаевны и в который раз дивясь её необычайной красоте, Малика размышляла о том, какая выпала этой женщине участь – оказаться женой, а потом и вдовою Пушкина, и после жить с непреходящим ощущением вины, казнить себя за то, что сделала или не сделала, и нести свой крест всю последующую жизнь и даже после смерти.
Малика, хотя и пребывала в начальной поре своей зрелости, не утратила ни свежести восприятия, ни восторженной романтичности, когда речь заходила о поэзии, музыке или живописи.
В отличие от своего брата Имрана, она не обладала музыкальными талантами и не имела и тяги к сочинительству, зато в полной мере обладала чувством прекрасного, способностью воспринимать его сердцем именно так, как оно, это прекрасное, задумывалось автором.
И в литературе, и в искусстве у Малики имелись свои приоритеты и предпочтения, но главная роль отводилась всё же Пушкину. Не то чтобы он был её кумиром, просто именно через него она черпала мощный заряд какой-то неземной духовной энергии и именно у Пушкина находила успокоение в минуты душевной усталости или озабоченности.
Оттого и Ленинград, пронизанный особой духовной атмосферой, так её впечатлил, что, благодарная судьбе и своему главврачу, она ещё долго по возвращении с возбуждением рассказывала об этом прекрасном городе окружающим.
Глава 8
Айша без сна лежала в постели. Ночь по обыкновению глядела на неё чёрными глазницами окон, будто приглашая разделить с нею путешествие во времени.
Таких путешествий она проделала великое множество, и теперь ей казалось, что не было события или имени, которые она не извлекла бы из недр своей памяти за последние годы.
Она перебирала в уме события очень давние и совсем близкие, перескакивая с одного на другое и охватывая одновременно мыслями все. Вспоминала дочь Малику совсем крошечной девочкой с чёрными волосиками и ярко блестевшими глазёнками и тут же принималась думать о Марьяше и о том, как быстро выросла её единственная внучка, уже студентка! Глядишь, и замуж скоро придётся выдавать, вон время ведь как летит! Да и Шамиль с Арсеном выросли и уже не дурачатся, не бегают друг за дружкой, как раньше, а всё слушают часами какого-то Высоцкого, поющего под гитару непонятные песни, а внуки их слушают, затаив дыхание. Одна из его песен Айшу, правда, впечатлила, ну, та, где он поёт про коней, про ангелов и про Бога, и хотя далеко не всё в этой песне понятно, но ей нравится, как он говорит: "Ветер пью, туман глотаю…", напоминая женщине о родных кумухских горах. И ещё правильно он поёт, что в гости к Богу не опаздывают! Поневоле прислушиваясь к песням Высоцкого, чей хриплый голос разносился по всему их дому, Айша пришла к выводу, что певец хорошо поёт про горы оттого, должно быть, что сам родился в горах, но внуки пояснили, что это просто песни из кинофильма про горы. Но он, конечно, прав, что лучше гор нет ничего, в этом Айша с ним абсолютно согласна.
После Рашида Бейбутова и Батыра Закирова ей очень импонировали Георг Отс и Кола Бельды. Георг Отс, этот мистер Икс, пел глубоким, выразительным голосом песни, которые были ей по душе. Было жаль этого акробата, который на самом деле был не акробат, а знатный юноша, но что-то там не сложилось в его судьбе, и он оказался в цирке под чужим именем. Когда-то Ансар взял её с детьми в Махачкалу и повел в цирк. Там она и увидела таких акробатов, взлетавших под самый купол. И зрители с замиранием сердца смотрели на них, боясь, что они вот-вот сорвутся вниз и разобьются насмерть, но этого, слава Аллаху, не случилось, и она вместе со всеми от души аплодировала их мастерству.
Кола Бельды был с Севера, то ли якут, то ли чукча, и такой талантливый, и с таким чувством пел про своих оленей! Его маленькие узкие глазки светились и лучились, широкоскулое лицо заливала щедрая улыбка, когда он, подняв вверх большой палец, пел:
Самолёт – хорошо,
Паровоз – хорошо,
Пароход – ничего,
А олени – лучше!
Её Имран тоже хорошо поёт, вот только дома, а не по телевизору.
Мысли Айши тут же переключились на сына. Он переменился после той истории, нет в нём уже прежней бесшабашности, беспечности, и вечера все проводит дома, с семьёй. Бывает, возится в саду или что-то чинит, руки-то золотые, совсем как у отца!
Сон всё не шёл, и Айша, устремив взгляд в ночное небо, продолжала думать о том и о сём, пока, наконец, не задремала. Во сне к ней пришли её родители, такие, какими она их помнила по Кази-Кумуху: отец в чёрной черкеске с галунами, моложавый, подтянутый, и мама в длинном платье из коричневого шёлка с большим коричневым платком на голове. Они ничего не говорили, а лишь смотрели на неё внимательно и с теплотой, а она, в свою очередь, смотрела во все глаза на них и, наконец, спросила: "Вы и вправду меня простили?". Отец с матерью, не ответив, лишь улыбнулись, и улыбки у обоих были добрыми и любящими, отчего сердце Айши весь день потом одновременно и болело, и радовалось.
Иногда, очень-очень редко, она видела во сне Ансара. Он что-то говорил ей, а она никак не могла разобрать слов, но ей было так хорошо от его присутствия, что, проснувшись, она всё ещё его ощущала.
Шахри к ней являлась изредка, в виде неясных очертаний, говоривших голосом подруги, которой ей так много хотелось бы рассказать. Она и рассказывала, да только наяву, обращаясь к её фотографии и пребывая в уверенности, что Шахри её слышит.
– Ты, наверное, на меня обижена, вот и не приходишь. Я отпустила твоего сына, а ведь ты просила меня о нём заботиться… Но я не могла поступить иначе, он так рвался уехать, да и Ансар его поддержал! И вот сколько уже лет он в Петербурге, или как его там сейчас называют… а я даже не могу навестить его! Ты, конечно, права, что обижаешься на меня, да только Далгата, чувствую, сюда уже не вернуть. Он ведь мне и сам сказал, что не вернётся…
Так говорила Айша фотографии своей подруги, которая, как всегда, сидела перед объективом очень прямо, глядя на Айшу и улыбаясь едва заметной улыбкой.
К снам своим Айша уже давно привыкла, считая их продолжением своих дневных размышлений. Она всё чаще думала о том, что – благодарение Всевышнему – род Ахмедовых продлится в сыновьях Имрана, а род её отца Ибрагим-бека продлится в сыновьях её племянников, которые живут теперь в Каспийске и приезжают иногда её навестить. Род Манапа тоже, иншааллах, продлится в будущих сыновьях Далгата, который наконец-то женился. Он пишет в письмах, что доволен жизнью и обещает в скором времени привезти жену в Дагестан, чтобы родные могли с ней познакомиться.
– У нас в Дагестане полным – полно своих девушек! Зачем надо было брать оттуда! – начала было сетовать Айша, на что Малика отвечала:
– Мам, перестань! Далгат – парень умный и разбирается что к чему! Раз он выбрал эту девушку, значит, ему нужна именно она. И он просит, чтобы ты благословила его брак с нею!
– Конечно, я благословляю, и все молитвы за него прочла, и Аллаха за него попросила…
– Ну вот и хорошо, мамочка! Остаётся ждать их приезда!
Глава 9
– Вот, мама, это Сайда, моя жена!
Далгат стоял перед памятником из белого горного камня, на котором были высечены и покрыты бронзовой краской фамилия и имя Шахри вместе с датами её рождения и смерти. Оробевшая Сайда стояла рядом, чувствуя себя так, словно её рассматривают откуда-то сверху, или сбоку, или со всех сторон разом, и эти невидимые смотрины очень смущали и волновали молодую женщину, впервые попавшую вчера на свою историческую родину – в Дагестан, о котором она так много слышала и который ей так хотелось увидеть.
Далгат часто рассказывал ей о Буйнакске, и оттого ей казалось, что она уже достаточно хорошо знает этот городок, и его дух, и его людей, доброжелательных и приветливых. В Ленинграде люди также были приветливыми, это проявлялось во всём, начиная с их готовности в деталях разъяснить приезжему человеку, как лучше добраться до нужного места. И сейчас она думала о том, что вот два таких разных города, один огромный, а другой совсем маленький, и люди в них живут разные, с разным воспитанием и разной культурой, а как похожи друг на друга своей доброжелательностью и участием.
Когда они вчера под вечер сюда приехали, семья уже ждала их. Всё было очень тепло и искренне, и оттого Сайда, всю дорогу волновавшаяся, наполнилась ощущением того, что давным-давно знает всю мужнину родню – Имрана, Малику, их семьи, всех соседей и друзей дома. А главное – ей с первого же взгляда понравилась Айша, о которой Далгат всегда говорил с особенною теплотой. Среднего роста, полноватая женщина с белоснежными волосами, выглядывавшими из-под чёрного платка, и мягким взглядом чёрных глаз, смотревших на собеседника с мудростью и не притушенным временем живым интересом, она выделялась даже среди молодых какой-то особенной статью и была, кстати, единственной, кто говорил по-русски с сильным акцентом, а потому, стесняясь, то и дело переходила на язык родной.
Далгат пояснил Сайде, что у лакцев не принято говорить на своём языке в присутствии хотя бы одного представителя другой нации, это было высшим проявлением их национальной этики и уважения к иноязычному собеседнику.
Сайда, дагестанка по происхождению, о горах и горцах имела чисто теоретические представления, порой далёкие от действительности, и потому теперь ей было интересно наблюдать за этими людьми, в которых её удивляло всё. Её удивляло, что все, включая гостей дома и детей, изъясняются по-русски совершенно свободно, правильно проговаривая слова и ставя ударения, да ещё и употребляя сложные речевые обороты. Девушку поразили непринуждённое и в то же время очень интеллигентное поведение за столом, манера есть, умело орудуя ножом и вилкой, спокойные, неторопливые беседы за едой.
Покрытый белоснежной накрахмаленной скатертью стол размещал на себе сверкающие белизной приборы, расставленные в строгом соответствии с принятым этикетом, ложки с ножами при этом находились, как им и положено, справа от тарелки, а вилки – слева, к каждому прибору прилагалась накрахмаленная белая салфетка.
Вечер прошел шумно и весело. Было много гостей, специально пришедших для того, чтобы увидеть Далгата и познакомиться с его молодой женой, было множество воспоминаний, музыки, добрых советских песен. И Сайда тоже пела вместе со всеми, и ей казалось, что все эти люди были в её жизни всегда.
Когда далеко за полночь гости покинули дом, Сайда хотела помочь Фариде с посудой, но та не позволила, сказав, что лучше пусть она отдохнёт с дороги.
Бельё, которым Фарида застелила их постель, также было кипенно-белым и накрахмаленным, а буйнакская ночь была такой свежей и так полна садовых ароматов, что разомлевшая от впечатлений Сайда тотчас же провалилась в глубокий, крепкий сон и проснулась лишь в девять утра, когда из других комнат вовсю уже доносились приглушенные голоса домочадцев.
Ей захотелось умыться во дворе, и вода в кране была такой студёной и такой вкусной, что Сайда с трудом заставила себя оторваться от её тугой бодрящей струи.
– С добрым утром! – почтительно обратилась она к Айше, и та, ласково улыбнувшись, ответила:
– С добрым утром, доченька! Как поспала?
– О, отлично! У вас здесь такой замечательный воздух! И вода просто бесподобная!
Айша снова улыбнулась и сказала:
– Садись, милая, и поешь хорошенько!
– А где все? – спросила у неё Сайда.
– Фарида побежала на работу, у неё уроки. Дети в школе, а Имран с Далгатом пошли навестить дядю Гасана, он что-то приболел, потому и не смог вчера прийти.
– Дядя Гасан – это который ваш друг? И у него жена Света, кажется? Мне Далгат о них рассказывал… Ой, что же он без меня пошёл, я ведь так хотела с ними познакомиться!
– Ты так хорошо спала, что он не стал тебя будить! Ничего, в другой раз пойдёте вместе. А пока сядь, покушай!
На столе Сайду уже поджидали поджаренные хлебцы, издающий специфический аромат овечий сыр, аппетитная яичница с зелёным луком и чабрецом и какой-то дымящийся напиток бежевого цвета, который Айша подала в красивой фаянсовой пиале.
– Что это, тётя Айша?
– Это, дочка, калмыцкий чай, очень полезный и вкусный! Его нужно заправить топлёным маслом, добавить соль, перец и мускатный орех и пить с чуреком и сыром, а ещё лучше – с лепёшками. Завтра у нас четверг, так что утром, иншааллах, сделаю! А пока попробуй так, надеюсь, тебе понравится!
Сайда зачерпнула ложкой и отхлебнула горячую жидкость, вначале показавшуюся ей странной и не очень приятной на вкус. Из вежливости она отправила в рот ещё несколько ложек, после чего вдруг почувствовала, что с каждым новым глотком напиток начинает ей нравиться, и она, не заметив, выпила всю пиалу до дна.
Айша без устали потчевала её то одним, то другим, а под конец придвинула к ней ещё одну пиалу, поменьше, которая была доверху наполнена чем-то чёрным и вязким, по виду напоминавшим мазут.
– А теперь поешь-ка вот это! – сказала Айша, намазав эту малосимпатичную массу на кусок свежего чурека.
– Тётечка Айша, миленькая, я уже не могу ничего есть! – взмолилась Сайда. – Я сейчас лопну!
– Не лопнешь! От полезной еды ещё никто не умирал. Съешь хотя бы кусочек, прошу тебя!
– А что это такое?
– Это урбеч, по-нашему вивра!
– Вивра? Как интересно! А из чего оно сделано?
– Сначала съешь, потом скажу!
Чтобы не обидеть Айшу, Сайда заставила себя отправить в рот кусочек хлеба с этим странным и жутким на вид веществом и, невольно зажмурившись, проглотила его. И в этот самый момент вдруг почувствовала что-то такое своеобразно-вкусное, чего ей никогда в жизни не приходилось отведывать.
– Ой! – сказала Сайда. – А можно ещё?
– Можно, конечно, доченька! Ешь, сколько хочешь, кроме пользы это ничего не даёт!
– А из чего всё-таки оно сделано, тётя Айша?
– Ну, первое – это сам урбеч, потом сливочное масло и мёд… Хорошо при простудах помогает. Кстати, будете уезжать в Петербург, возьмёте с собою пару банок!
– С удовольствием, тётечка! – ответила Сайда, которую весьма позабавило то, как Айша величает Ленинград.
Она помогла убрать со стола и, несмотря на протесты Айши, подмела в комнате пол.
Потом пришёл Далгат, и вместе они отправились на могилу Шахри. И вот она стоит перед памятником своей свекрови и чувствует всеми фибрами души, как та пытливо рассматривает избранницу своего единственного сына.
Сайда, как и большинство её сверстников, в загробную жизнь не верила, но ей стало не по себе.
– Как ты думаешь, я понравилась бы твоей матери? – спросила она Далгата, когда они возвращались домой маленькими неказистыми улочками.
От неё не укрылось, что он помедлил с ответом, но не успела она огорчиться, как Далгат произнёс уверенно:
– Думаю, да!
Сайда обрадовано вздохнула и, стараясь подладиться под шаги мужа, продолжила:
– И мне очень понравились твои родственники! И тётя Айша, и Малика с Юсупом, и Имран с Фаридой… Очень приятные и доброжелательные люди!
– А я тебе что говорил?
– Да, ты именно так и говорил, но всё равно я страшно волновалась!
– А теперь? – мягко спросил Далгат.
– Теперь мне кажется, что я тыщу лет с ними знакома!
– Что же, я очень рад, – ответил Далгат.
Сайда улыбнулась ему своей лучистой улыбкой. Она обожала мужа и очень им гордилась. И Далгат был благодарен судьбе: Сайда оказалась той девушкой, которая была ему нужна, её непосредственность, открытость и искренность сумели растопить холодок, поселившийся в сердце юноши после смерти матери. Оно оттаяло, словно лучик солнца прошёлся по льдинке и растопил её, превратив в сосуд с живой водой.
Сайда умела слушать, и, когда он впервые поведал ей о судьбе своих родителей, она сказала:
– Бедные, бедные люди! За что же им такое выпало?
И такое искреннее, живое участие звучало в её голосе, что Далгат тут же почувствовал, как его залила горячая волна благодарности и ещё чего-то такого, что сильно смахивало на любовь.