Глава 10
Снова и снова Марьяша говорила себе: "Я студентка!", и снова ей не верилось, что это и в самом деле случилось. Позади остались волнения и переживания о том, как всё будет, и вдруг она не сможет ответить на вопрос экзаменатора, и он, недовольный этим, возьмёт и скажет: "Приходите на следующий год!"
Всё, однако, обошлось довольно гладко, если, конечно, не считать досадного эпизода с этим отвратительным попом Гапоном. От волнения она назвала его Гапаном, а экзаменатор, оказавшийся вполне симпатичным и доброжелательным дядечкой по имени Мурад Ибрагимович, поправил её: "Поп Гапон". А она снова сказала: "Гапан", и снова он поправил: "Гапон", пока она, забыв от волнения, где находится, не воскликнула: "Нет, я точно знаю, что Гапан!" И тогда Мурад Ибрагимович засмеялся и сказал: "Ладно, пусть будет Гапан, продолжайте!"
Этот ляп стоил ей снижения оценки, но и четвёрка её вполне устроила, хоть и была выставлена за основной предмет – историю, которую она в конце концов избрала в качестве будущей профессии, сделав это не без дружеского совета родителей.
Не сказать, что история привлекала девочку больше других наук, скорее ей хотелось стать журналисткой, но, увы, в Дагестане факультета журналистики не было, а выехать за пределы родины ей никто бы не позволил. Точные науки Марьяше давались с трудом, биология и география большого интереса также не вызывали, потому оставались история с филологией, из которых первая была ей более интересна, чему в немалой степени способствовали бабушкины рассказы о "тех временах".
В отличие от бабушки, университетские преподаватели говорили бесстрастным языком научных фактов, но и в их рассказах история мира и страны, Кавказа и Дагестана обретала черты живого организма. Этот организм развивался и функционировал лишь на первый взгляд независимо и хаотично, а при более глубоком рассмотрении в совокупности представлялся единой и цельной картиной мира, где мощные государства создавались и уходили в небытие, откуда потом возвращались к людям в виде археологических раскопок, и прошлое открывалось в настоящем через древние исторические манускрипты иногда сомнительной объективности, если, к примеру, переложить их на язык современных газет.
Атмосфера исторического факультета Дагестанского университета имени Ленина была вполне демократична, хотя он и изобиловал именами сыновей и дочерей известных в республике людей, начиная от номенклатурных работников и кончая профессорами. Эти чьи-то отпрыски были в меру избалованы и смешливы, и лишь Махач Даниялов отличался от остальных студентов степенностью и некоторой замкнутостью, держа дистанцию и сохраняя сдержанность в отношениях с окружающими.
Махач был сыном бывшего первого секретаря обкома партии и, сызмальства столкнувшись с таким неприкрытым сопровождением власти, как подхалимство, позднее получил от жизни превосходную возможность составить мнение о многих людях как об очень ненадёжных и изменчивых созданиях.
Он хорошо и ровно учился и всем своим обликом являл образец джентльменства, всегда одетый с иголочки, в костюм с галстуком и, в отличие от других студентов, ходивший с портфелем типа "дипломат" и приезжавший на занятия в собственной "Волге", чего остальные студенты, конечно же, не могли себе позволить.
Махач не скрывал разочарования в людях, и принятая им поведенческая манера одновременно являлась и протестом, и щитом от вероятных новых разочарований.
Это вовсе не мешало ему, однако, активно обращать внимание на девушек, позволяя себе, как это было в случае с Марьяшей, с ироничной снисходительностью заметить как бы мимоходом:
– О-о-о, какие девочки у нас тут появились!
Марьяша, не привыкшая к столь откровенному разглядыванию, смутилась и вспыхнула, однако, поразмыслив, решила, что в данной фразе в принципе не содержится ничего оскорбительного. Но в дальнейшем, завидев на переменах Махача, на всякий случай заходила обратно в аудиторию, чтобы ненароком не вызвать в свой адрес какой-нибудь его новой фразы.
Курс насчитывал двадцать пять студентов, и с первых же дней учёбы внимание Марьяши привлекла невысокая худенькая девушка по имени Хадижат, обладательница белоснежного лица с высоким лбом, маленьким, аккуратным носиком, красивой формы губами и большими глазами, менявшими свой цвет от зелёно-жёлтого до болотного в зависимости от эмоционального настроя их хозяйки.
А эмоций в девушке было много, и проявились они с первых же дней учёбы, когда сидевшая за передней партой Хадижат резко возразила преподавателю на его мимолётное замечание об имаме Шамиле как о турецком наймите:
– Шамиль не был турецким наймитом, он был героем!
Голос девушки, звонко прозвучавший в тишине лекционного зала, заставил студентов поднять головы от конспектов.
– Каким таким героем, интересно, был Шамиль? – повысил голос Басир Гереевич, опешив от столь бурной реакции первокурсницы.
– Национальным героем! – с достоинством ответила Хадижат.
– А с чего вы это взяли?
Преподаватель, совсем забыв о том, что лекция вообще-то была посвящена первобытно-общинному строю, начал уже кипятиться.
– Ну, во-первых, мне мой папа рассказывал, а во-вторых, мой учитель истории Булач Имадутдинович Гаджиев!
Гордость, прозвучавшая в голосе девушки, была вполне объяснима, и имя Булача Гаджиева, историка и краеведа, имевшего непререкаемый авторитет у дагестанцев, да к тому же ещё являвшегося родным братом Героя Советского Союза подводника Магомеда Гаджиева, возымело эффект, и Басир Гереевич, никак не прокомментировав её слова, поспешил вернуться к теме занятия.
Марьяша, поражённая этой сценой, вдруг почувствовала жгучий интерес к этой девушке, которую, как ей показалось, она уже давно знает, и на перемене, подойдя к Хадижат, произнесла с восхищением:
– Ты такая смелая, даже не побоялась спорить с преподавателем!
– А чего бояться? Я же знаю, что я права! – ответила та и добавила: – А правду надо отстаивать. Меня мой отец всегда так учил!
Как дальше выяснилось, Хадижат, или, как её все называли, Хадя, приехала в Махачкалу из Буйнакска, и это обстоятельство усилило в Марьяше ощущение необыкновенной душевной близости, укреплявшееся по мере того, как она всё больше узнавала об этой девушке. К тому же оказалось, что Марьяшин брат Шамиль дружит с младшим братишкой Хади Магомедом и что дом Мусаевых в Буйнакске расположен на одной улице с домом её дяди Имрана, пусть даже на другом её конце.
Хадя была не просто ученицей Булача Гаджиева, она была его любимой ученицей, и знания, которые Булач Имадутдинович щедро отдавал своим ученикам, нашли в ней самую благодатную почву.
Марьяше оставалось лишь удивляться, сколько же умещалось знаний в голове этой хрупкой девушки! В ней легко проглядывалась сила духа, едва она начинала о чём-то увлечённо говорить, делая это громко и уверенно и неизменно подкрепляя свои слова примерами из жизни или из истории, что в принципе, если брать по большому счёту, было одно и то же.
Хадины родители происходили из древнего аула Ругуджа, прославившегося, подобно остальным аулам Андалальского вольного общества, независимостью и свободолюбием, которые выражались в активном их участии практически во всех военных баталиях дореволюционного Дагестана.
Отец Хади, Гаджи, воспитывал четверых своих детей в духе самоуважения и неистребимой национальной гордости, желая, чтобы они унаследовали и продолжили традиции своих предков, которые и составляли славу Дагестана.
При этом, однако, он не поддержал желания старшей дочери посвятить свою жизнь истории, сказав, что в стране с таким непредсказуемым прошлым историю как науку изучать, наверное, не стоило бы.
Хадя, для которой авторитет Булача Гаджиева был так же высок и незыблем, как и авторитет отца, осталась тверда в принятом решении и отстаивала теперь свои принципы, вступая в неравные споры с теми университетскими преподавателями, кто, по её мнению, непозволительно искажал отдельные факты истории Дагестана, которую сама она штудировала весьма активно.
* * *
Знакомство девушек переросло в тесную дружбу, и теперь они были почти неразлучны. Хадя жила в университетском общежитии, но проводила большую часть времени в семье Марьяши, а та, в свою очередь, со всех ног бежала в общежитие к подруге, если она по какой-то причине вдруг задерживалась.
Юсуп с Маликой тоже полюбили девушку, сразу приняв её душой и с удовольствием предоставив ей свой кров. И Хадя платила им вниманием и любовью, обретя в семье Магомедовых близких и дорогих её сердцу людей.
Девушки так сдружились, что не мыслили теперь жизни друг без друга и мечтали, бывало, о счастливом будущем. Хадя видела это будущее связанным с наукой, а Марьяша пока ещё никак конкретно не видела, живя днём сегодняшним, в котором ей нравилось всё: и учёба, и студенты с преподавателями, и общественная работа в виде комсомола и художественной самодеятельности, где она участвовала активно в факультетском СТЭМе, и дружба с самой лучшей подругой на свете – Хадей, и даже сессии.
Хадя в художественной самодеятельности не участвовала, зато участвовала в студенческих шахматных турнирах и постоянно одерживала победы, что было неудивительно при её-то мозгах. На одном из таких турниров она познакомилась с Каримом. Тот учился на строительном факультете и, по мнению окружающих, очень походил внешностью на испанского певца Рафаэля, ставшего невероятно популярным после прошедшего в советском прокате кинофильма "Пусть говорят". Последнее обстоятельство вкупе с собственным обаянием привлекало к Кариму внимание немалого числа студенток, в отличие от которых Хадя держалась с ним весьма сурово. Карим, привыкший к лёгким победам, заметно нервничал, однако девушка продолжала держать дистанцию и была неприступна. Вдобавок и Марьяша, которая боготворила Рафаэля и присутствовала на шахматных турнирах в качестве постоянной Хадиной болельщицы, принципиально отрицала какое-либо сходство певца с кем-либо, включая Карима.
Студенческая жизнь обеих девушек, помимо занятий, состояла из походов в кино, смотров художественной самодеятельности и примерок новых платьев, обыкновенно шившихся в канун праздников у портнихи тёти Зины, которую рекомендовала Малике её коллега-врач.
Для пущей красоты девушки накладывали на волосы хну, отчего те приобретали приятный золотистый оттенок, а по праздникам ещё и накручивали их на бигуди, и тогда волосы превращались в красивые, пышные локоны. К концу второго курса они научились припудривать лицо и подводить глаза чёрным карандашом, а затем и наносить на ресницы тушь из маленькой картонной коробочки с надписью "Ленинградская", отчего глаза девушек становились ещё ярче и выразительнее.
По-прежнему трижды в год они ходили на демонстрации, теперь уже в качестве студенток, а не школьниц. Ритуал оставался неизменным. Пройдя бодрой колонной перед трибуной, где стояло руководство республики вместе с известными людьми Дагестана, студенты шумной стайкой бродили потом по махачкалинским улицам и скверам, заполненным праздно гуляющими горожанами.
Иногда к ним присоединялся Махач Даниялов, с которым у Хади были родственные отношения. Марьяша теперь уже нисколько его не боялась – при более близком рассмотрении он оказался приветливым и доброжелательным молодым человеком.
Махач с удовольствием сопровождал девушек в их неспешных прогулках по городу. Общаться с ним было просто и легко. Молодые люди шутили, острили и смеялись, беззлобно подтрунивая друг над другом. И вообще юность была прекрасна, а жизнь повернулась к ним самой своей солнечной и беспечной стороной.
Глава 11
Разия-ханум придирчиво оглядела дочку и осталась вполне довольна её внешним видом. Голубое платьице, сшитое лучшей портнихой города, сидело на девочке, как влитое, красиво оттеняя глаза цвета утреннего моря, а пепельные волосы, аккуратно заплетённые в косу, были подвязаны пышным белым бантом.
– Какая же ты у меня хорошенькая! – не удержалась Разия-ханум и, тотчас же спохватившись, поплевала суеверно: – Тьфу-тьфу, не сглазить бы!
Вступившая в подростковый период, Зарема была довольно крупной, рослой девочкой, и это обстоятельство позволяло Разие-ханум торжественно говорить окружающим:
– Вся пошла в своего отца!
Фариде, не раз слышавшей эти слова, они были не очень приятны, но ей удавалось сохранять выдержку, и она ни разу не позволила себе показать, что её это как-то задевает.
Нередко Саидбек привозил к ним в Буйнакск из Махачкалы, где они теперь жили, Разию с Заремой, и тогда Фарида встречала отца и его семью со всем радушием, щедро накрывая стол и непременно одаривая девочку каким-нибудь гостинцем.
Что она чувствовала в тот миг, когда видела, как девочка подбегает к её отцу и, крепко обнимая его, шепчет что-то на ухо, а он, улыбаясь ласково, отвечает ей, – об этом она никому никогда не говорила.
Иногда с Имраном и мальчиками она ездила в Махачкалу в гости к Саидбеку, и тот шумно радовался внукам и тоже чем-нибудь одаривал их при расставании, для Фариды же у отца всегда был припасён подарок в виде денежной купюры или изделия из золота, который он вручал дочери, улучив момент, когда Разии-ханум не было поблизости.
Видя это, Фарида смущалась и не хотела брать, но, боясь обидеть отца, которого безмерно любила и почитала, всё-таки брала, при этом краснея и застенчиво, даже виновато улыбаясь.
В Махачкале Разия-ханум наконец-то зажила той жизнью, какой, по её убеждению, и должна жить настоящая женщина. Покончив с хозяйственными делами, она тщательно наряжалась и отправлялась в гости к многочисленным родственникам и друзьям, вела светские разговоры, а заодно демонстрировала очередное новое платье, сшитое у лучшей портнихи города. Считая, что женщина должна ходить в изящной обуви и обязательно на каблуках, она ходила по спекулянткам, торговавшим на дому дефицитным товаром, и придирчиво отбирала обувь, какую, по её убеждению, должна носить каждая уважающая себя женщина.
Приезжая в Буйнакск, она не уставала твердить Фариде, что женщина должна ходить дома не в ситцевом, а в шёлковом халате и на кухне выглядеть всегда так, словно она только что вышла из парикмахерской, которую, кстати, сама исправно посещала каждую неделю. В глубине души она слегка презирала Айшу за её пренебрежение к своей внешности, выражавшееся в том, что та ровным счётом ничего с ней не делала, если не считать гигиены. Как можно не заниматься своим лицом, думала про себя Разия-ханум, вглядываясь в сеточку морщин вокруг Айшиных глаз. Бог дал тебе красивую внешность, а ты не делаешь ничего, чтобы её сохранить, в результате увядаешь, как роза, с которой один за другим печально опадают поникшие лепестки.
В один из приездов она привезла Айше питательный крем для лица и, торжественно вручая его, сказала:
– Смотри, обязательно им пользуйся! Это крем "Вечер", он очень подходит для ухода за кожей!
С улыбкой поблагодарив за подарок, Айша отдала его Фариде, сказав, что из всех средств ей больше всего подходит простая вода, в особенности буйнакская.
Маленькой Зареме Разия-ханум не отказывала ни в чём и повсюду брала её с собой, будь то курорт или визит в гости, к портнихе или в парикмахерскую.
Девочка росла живой и смышлёной, не ведая, разумеется, что Саидбеку она не родная. Что же касается Разии, то она твёрдо определила для себя будущее своей дочери: богатый дом и солидный муж, который будет носить её Заремочку на руках.
Глава 12
– Что-о?! Ты не читала Хемингуэя?!
Удивлённо посмотрев на Марьяшу, Махач повернулся к Хаде:
– И ты не читала?
Девушки смущённо переглянулись и выпалили одновременно:
– Читала "Старик и море"!
– Ну-у, это, конечно, сильная вещь, но это ещё не весь Хемингуэй, – сказал Махач. – Обязательно прочтите все его романы, у него их много, к примеру, "Прощай, оружие", "Фиеста", "За рекой в тени деревьев"… Да, ещё "Праздник, который всегда с тобой", имеется в виду Париж. Он так здорово пишет, уж поверьте мне!
Восторженная горячность, с которой юноша произнёс всю тираду, подружек удивила, потому что до сих пор их приятелю удавалось сохранять на лице маску невозмутимой сдержанности, а он, не замечая их ухмылок, продолжал:
– Старик Хем – так его все звали – просто уникальная личность! Открыл совершенно новый стиль в литературе – лаконичные диалоги и минимум описаний… Этот стиль так и назвали, между прочим, хемингуэевским. Чисто мужской, я бы сказал, скупой и ни на кого не похожий!
– Вот как? – произнесла Марьяша. – Надо будет прочесть!
– Ну ты и молодец, Махач! – сказала Хадя. – Тебе надо было не на исторический идти, а на филологический! Я, конечно, слышала о Хемингуэе, но не могу похвастать, что всего его прочла.
– Почитай обязательно! – сказал Махач. – А чтобы не откладывать в долгий ящик, я, пожалуй, принесу завтра книгу из своей библиотеки. Только смотрите не потеряйте, ладно?
– Боже упаси! – воскликнули девушки.