В тот же вечер, движимый любопытством, Пестеров постучался к соседке.
Сьюзен, в плотно облегающих джинсах, пила чай с хозяйкой и ее мужем, начальником полярной станции. Пестерова посадили рядом с ней, познакомили.
- Сьюзен очень интересуется своим дедом, который до советской власти был торговцем в Кэнискуне, - сообщила Татьяна, - но мы так мало о нем знаем.
- А мой дед был знаком с ним, - сказал Пестеров. - Он бывал у него в Кэнискуне. Продавал ему свои изделия из моржовой кости, нерпичьи кожи, меховые тапочки. Не ругал его, как потом это делали большевики или писатель Семушкин в романе "Алитет уходит в горы". Но больше всего Карпентер дружил с шаманом Млеткыном.
- А что рассказывал ваш дед? - спросила Сьюзен.
- Ну, теперь об этом можно открыто говорить… Карпентер торговал от компании Олафа Свенссона. Еще зимой он нанимал несколько нарт, брал нужный товар и отправлялся в путешествие по побережью Ледовитого океана. Потом советские торговцы переняли этот обычай и назвали "развозторг". Но американец не просто торговал, а выведывал у людей, что кому нужно: какое оружие, сколько патронов, капканов, какие материи, иголки, нитки, сколько сахару, чаю… Кофе не пили чукчи… Все это он заносил в толстую черную книгу, а потом посылал эти заказы Олафу Свенссону. Свенссон уже следующим летом на своей шхуне привозил заказанный товар, который всегда отличался отменным качеством. И еще - Карпентер охотно давал в кредит хорошим охотникам, крепким хозяевам, оленеводам. Одним словом, его, Карпентера, старые люди вспоминали хорошо, как и Свенссона…
- А что вы скажете о дружбе Млеткына с моим дедом? - спросила Сьюзен.
- Многого я не знаю. Хотя косвенно я тоже родственник знаменитого шамана, но более близким является Теркие… Правда, он болеет, ноги у него отнялись. Хотите, пойдем к нему, поговорим?
- С удовольствием! - встрепенулась Сьюзен.
- Только без бутылки к нему лучше не ходить, - понизив голос и скосив взгляд на Пучетегину, произнес Пестеров.
Так как магазин был закрыт, выпивку пришлось покупать у доктора Милюгина. Еще недавно, в советские времена, самогоноварение считалось уголовным преступлением. Теперь это называлось частнопредпринимательской деятельностью в условиях рыночной экономики. Самогон в Улаке гнали и глава сельской администрации, и участковый милиционер. Но лучшим считался продукт доктора Милюгина. Весь аптечный запас активированного угля шел на фильтрование огненной жидкости. Сами тангитаны предпочитали бутылкам сомнительного качества и происхождения кристально чистый напиток доктора Милюгина. Стоила пол-литровая бутылка столько же, сколько магазинная водка - шестьдесят рублей.
Хотя многие улакцы из-за дороговизны отказались от телефона, Теркие сохранял этот вид связи, который соединял его с внешним миром: двое его дочерей жили на материке. Пестеров позвонил и предупредил:
- Жди гостей.
- Кого это?
- Меня и американку Сьюзен Канишеро.
- Нашу благодетельницу… Между прочим, я знаком с ее братом - Робертом Карпентером.
- Она больше интересуется своим дедом, с которым дружил твой родич шаман Млеткын… Готовь закуску.
- Ну, за этим дело не станет!
К приходу гостей жена Теркие, дородная и улыбчивая Етгеукэй, приготовила толченую нерпичью печенку с растертым в каменной ступе нерпичьим жиром и особой приправой зеленью-чиньэт, заквашенной по осени. Сам хозяин сидел на кровати в чистой рубашке, свесив на пол беспомощные ноги в меховых чижах.
Прежде чем приступить к главному разговору, выпили, закусили. Теркие понравилось, что гостья не воротила нос, как некоторые тангитаны, от чисто чукотского угощения и даже выпила наравне с мужчинами.
- Какой ты хороший человек! - воскликнул в восхищении Теркие. - Такие люди мне нравятся.
- Вы мне тоже симпатичны, - отозвалась Сьюзен.
Однако каких-то особых подробностей о шамане Млеткыне Теркие не сообщил. Зато сначала сыграл на баяне, потом спел, а потом стал хвастаться своими враждебными отношениями с советской властью.
- Большевики меня четыре раза сажали в тюрьму! - возмущался Теркие. - Можно сказать, большую часть своей жизни я провел в застенках и на каторге. То, что я претерпел от советской власти, никаким Солженицыным и диссидентам и не снилось. Я боролся за свободу с командно-административной системой. Так что архипелаг Гулаг я знаю вдоль и поперек!
Теркие нисколько не стеснялся ни Аркадия Пестерова, ни своей жены, ни своих дочерей, которые отлично знали, за что сидел в тюрьмах и лагерях этот якобы борец за свободу. В трезвом виде спокойный и рассудительный, активный читатель сельской библиотеки, Теркие, напиваясь, буквально терял человеческий облик, зверел. Первый раз он сел, едва справив свадьбу с Етгеукэй, а потом пошло-поехало! Только на принудительном лечении от алкоголизма он провел в обшей сложности семь лет. В промежутках между отсидками Теркие произвел шестерых дочерей. Из заключения он слал жене пространные письма, полные любви и раскаяния. Появившись в родном селении, Теркие некоторое время вел образцовую жизнь, а потом снова начинались пьянки, драки, хулиганство. Последний раз Теркие сел за то, что каким-то образом сумел ограбить пограничников, вскрыв сейф в командирской комнате под носом у часового.
- Меня больше интересует шаман Млеткын. Он ведь был вашим родственником, не так ли?
- Моя мама, Наулик, была родной сестрой Туар, жены Гивэу, сына Млеткына. При советской власти о таком родстве лучше было помалкивать. И я помалкивал И мама моя помалкивала, и папа Кулиль помалкивал. Мой папа научился печь хлеб у знаменитого улакского пекаря Павлова!
- Так ваш отец был пекарем!
- Не совсем, - уточнил Теркие. - Он больше занимался печкой и водоснабжением, но в хлебопечении хорошо разбирался. Они еще варили хорошую брагу. Из Кытрына приезжали большие начальники и хвалили.
- А вы сами родились в яранге? - спросила Сьюзен.
- А где же еще! - гордо ответил Теркие. - Лет до семнадцати жил.
- Расскажите мне, как была устроена яранга, - попросила гостья.
Теркие с удивлением воззрился на Сьюзен и заметил:
- Я слышал, что вы планируете строить пекарню, а не ярангу.
- Да нет, - смутилась Сьюзен. - Мне просто интересно. Хочется знать, как жил мой дед.
- Ваш дед, по рассказам, - сообщил Теркие, - жил в особой яранге. Она находилась в Кэнискуне, рядом с развалинами старых складов. Она была очень большая и состояла как бы из трех частей. В одной устроена комната с окном, с печкой, в ней и жил Карпентер, рядом висел меховой полог для жены и детей, а обширный чоттагин представлял собой торговое помещение с полками для товаров. Над очагом всегда висел большой чайник - для покупателей. Я-то сам его не видел, но мой отец мальчиком бывал в лавке Карпентера, угощался сладким чаем и ел галету, намазанную млячем.
- Чем? - полюбопытствовала Етгеукэй.
- Мляч. Это американское слово, - уточнил Теркие. - Как соуп - мыло, кау - корова… Раньше в нашем языке много было американских слов, а потом большевики заменили их русскими.
- Мляч - это, наверное, мелясса, - высказала догадку Сьюзен.
Теркие выразительно посмотрел на Пестерова, и тот с готовностью заново наполнил стаканы.
- Я предлагаю тост за дружбу Чукотки с Аляской, - торжественно произнес Теркие. - Спасибо вам. В самую трудную минуту пришли на помощь. А где эти большевики с их светлой мечтой - коммунизмом?
- А вот ваша яранга тоже была покрыта моржовой кожей? - поинтересовалась Сьюзен.
- Мы не такие богатые, как Гэмалькоты, у которых крыша была брезентовая, - ответил Теркие.
- И камни висели?
- И камни висели, - кивнул Теркие. Он заметно пьянел, но был еще в той стадии, когда хотелось петь.
Он растянул меха и прислушался к звучанию инструмента.
- У русских что хорошо, так это песни, - с мечтательным выражением произнес Теркие. - Вот послушайте:
Глухой, неведомой тайгою.
Сибирской, дальней стороной,
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной, узкою тропой…
Теркие пел протяжно, полузакрыв глаза. Закончив одну, он тут же начал другую, о ямщике, замерзшем в пути.
- Ямщик - это русский каюр, - снисходительно объяснил он гостье. - Только в упряжке у него не собаки, а лошади. Ох, как я испугался, когда впервые в жизни увидел это животное!
Но Сьюзен интересовало совсем другое. Она хотела знать, как сносили яранги, куда девали большие валуны, которые держали крыши из моржовых кож.
- Вы, наверное, видели, как сносили ярангу шамана Млеткына?
- Это я видел своими глазами! - оживленно ответил Терние. - Яранга была немалая. Когда бульдозер сокрушил стены, вдруг появились спрятанные в укромных уголках изображения духов, деревянные и каменные идолы, большие бубны, священные сосуды. Потом подожгли.
- И все это сгорело?
- Сгорело! - сокрушенно произнес Теркие. - Эти духи в огне плясали, как живые, казалось, даже выли и говорили на незнакомом, шаманском языке. Младший сын Млеткына, Гивэу-комсомолец, потом убивший свою жену, мою тетю Туар, смеялся…
- А эти камни, валуны, которые поддерживали крышу, они не лопались, не крошились?
- Это крепкие камни. С ними ничего не случилось. Только почернели. В Улике их было навалом, поначалу не знали, куда девать. Свозили их к Священному валуну. А потом, когда начали строить новую пекарню, из них сложили фундамент.
- А эти камни, они как, тяжелые были?
- Старались подвешивать камни потяжелее. Ведь в Улике случается такой южак, что не только моржовую крышу, даже железные листы срывало со школы.
- Ну, вот этот камень мог поднять один человек? - продолжала Сьюзен, удивляя своих собеседников странным интересом к этим частям уже давно забытого на побережье древнего жилища.
- Мог, конечно, - ответил Теркие и обратился к Пестерову: - А ты не забывай наливать!
Аркадий Пестеров опасался, что Теркие быстро окосеет. Земляк пьянел, но становился оживленнее. Он с удовольствием вспоминал свое житье-бытье в яранге, часто поминал отца Кулиля, помощника пекаря Павлова, своих школьных друзей - Петьку Павлова и Владика Леонтьева.
- Отличные были ребята, даром, что тангитаны! Оба шпарили по-чукотски, как заправские луоравэтланы, ходили на охоту, каюрили. У Леонтьева была даже своя упряжка. Владик потом стал ученым, писателем… Но недавно скончался от рака горла. Много курил. Как приезжал к нам в Улак, так все кашлял. А Петька, тот работал на полярных станциях механиком, даже зимовал в Антарктике, а потом куда-то исчез…
- А вот эти камни, - Сьюзен все поворачивала на свое, - они целиком положены в основание новой пекарни или их как-то ломали, дробили?
- А чего их дробить? Клали так, целиком, только цементом скрепляли. Пекарню строила бригада армян. Горные люди. Фундамент сделали на века. А вот стены оказались заражены грибком. Такая жалость!
- Новую пекарню надо строить, - заключила беседу Сьюзен.
- Кто против! Все новое всегда лучше старого! - согласился Теркие.
Пестеров поспешил увести Сьюзен: хозяин приближался к тому состоянию, когда в нем пробуждалась необъяснимая ярость и он мог обратить гнев на первого попавшегося ему на пути. В нынешнее время свободной продажи и обилия спиртного Теркие, скорее всего, опять сидел бы в тюрьме, но несчастье - невозможность самостоятельно передвигаться - спасало его. Он что-то кричал вслед, и Сьюзен даже разобрала "гуд бай", но Пестеров буквально тащил ее за руку подальше от домика.
Проходя мимо пекарни, откуда несло запахом свежевыпеченного хлеба, Сьюзен замедлила шаг и спросила спутника:
- Когда разбирали старые яранги, не находили ли чего-нибудь такого необычного, странного?
- О, находок было много! - воскликнул Пестеров. - Больше, конечно, изображения духов, идолов, старые американские граммофоны с широкими трубами, никуда не пригодное оружие, винчестеры, древние луки, стрелы, копья, воинские доспехи из пластин моржовых бивней и даже клады!
- Клады? - Сьюзен остановилась как вкопанная.
- Один довольно большой.
- Золото?
- Какое золото! - махнул рукой Аркадий. - Деньги. Целый ящик советских денег! Уже недействительных, вышедших из обращения. Ребятишки их разобрали, играли ими.
Умяв волнение, Сьюзен спросила:
- А более серьезных находок не было?
- Вроде ничего такого примечательного.
- Золото, алмазы…
- Откуда у чукчей золото? - усмехнулся Пестеров. - Тем более алмазы. Это у якутов алмазы.
- Я слышала от деда, - осторожно продолжала Сьюзен, - до революции сюда добирались золотоискатели с Аляски, и кое-кому из них даже удавалось намывать драгоценный металл.
- Может, такое и было, - предположил Пестеров.
Работая помощником первого секретаря окружкома КПСС в Въэне. Пестеров имел доступ к информации о запасах полезных ископаемых в округе, которая считалась секретной. Никаких подписок о неразглашении он не давал, но, тем не менее, чувствовал, что не имеет нрава делиться с иностранкой даже теми скудными сведениями, которыми располагал.
- Значит, все-таки золото здесь есть, - продолжала Сьюзен. - Я слышала чукотскую легенду о Золотом великане. Якобы такой легендарный Золотой великан упал на Берингов пролив, причем его ноги оказались на Аляске, а туловище и голова - на Чукотском полуострове…
- Знаете, - усмехнулся Пестеров, - эти легенды, как и чукотские анекдоты, придумывают тангитаны. Какой там Золотой великан! Существовала даже придуманная большевиками легенда о том, как Ленин бывал на Чукотке!
- Выходит, что большого золота на Чукотском полуострове нет? - с оттенком разочарования произнесла Сьюзен.
- Я этого не говорил… Просто не в курсе дела. Может, есть, а может, и нет. Если честно говорить, то от золота Чукотке одна беда. В западной части, где прииски, реки настолько загрязнены, что в них уже ничего живого не осталось. Даже перелетные птицы на воду не садятся. Тундра перепахана тракторами, вездеходами, бульдозерами. Ягельные пастбища уничтожены. Так что для нашего района великое благо, что нет промышленной добычи золота.
Пестеров умолчал о старателях, которые не без успеха промышляли в устьях тундровых рек, на галечниках лагун. Он размышлял о другом: как заставить гостью раскошелиться еще на бутылку. Выпитое в домике Теркие стремительно улетучивалось и рождало в душе тревожное и унылое настроение.
Татьяна Пучетегина пригласила соседа на чаепитие. Пестеров без особого энтузиазма согласился: в этом доме совершенно не пили. Обходились обыкновенным чаем, но, правда, особенно заваренным и сдобренным тундровыми травами.
За столом присутствовал муж Пучетегиной, начальник полярной станции, мужик необыкновенно молчаливый и даже мрачноватый на вид.
Сьюзен порылась в своем багаже, достала бутылку виски и торжественно водрузила на стол рядом с большим блюдом блинов и банкой варенья из морошки.
- Вообще-то мы не употребляем спиртного, - промолвил густым басом хозяин.
- Но ведь совсем не обязательно употреблять, - горячо возразил Пестеров. - Пусть стоит бутылка как бы для украшения.
Хозяева не стали особенно возражать, а предприимчивый Пестеров вспомнил, что где-то читал: очень полезно для здоровья добавлять виски в крепкий сладкий чай. Попробовали. И впрямь получилось неплохо.
Таня Пучетегина рассказывала о косторезной мастерской, о художниках, о том, как большинство из них ударились в коммерцию, вышли из коллектива и занялись индивидуальной деятельностью.
- В мое время такого не могло быть. - решительно заявил Пестеров и влил в свою чашку добрую порцию виски, делая вид, что добавляет в чай.
Он был оживлен, у него даже пробудилась давняя потребность нравиться женщинам, тем более Сьюзен Канишеро была женщина еще молодая и очень привлекательная. В ее внешности чувствовалась кровь нувуканских красавиц, смешанная с дедовской, тангитанской. Хорошо бы затащить американку к себе в холостяцкую квартиру. Но, вспомнив, в каком состоянии находились комнаты, особенно постельное белье, точнее, его полное отсутствие, Аркадий решил повременить.
С этими мыслями он вышел перед сном подышать свежим воздухом.
Улак засыпал. Чудом поздней осенью удалось завезти солярку, и местная электростанция давала свет от шести вечера до полуночи и с утра до полудня, что было вполне достаточно. Один за другим гасли огни, тишина, смягченная обильным снегопадом, накрывала селение.
Мысли, которые приходили в такие часы, навевали дурное настроение, вызывали тоску. Как бездарно прожита жизнь! И все из-за бутылки, из-за болезненного пристрастия к "огненной воде". Часто в минуты просветления Пестеров вспоминал былое, воображал, кем бы стал в иерархии власти. Самое низшее - это председатель районного исполкома, высшее - глава исполнительной власти округа. А это уже членство в Верховном Совете страны, поездки на сессии в Москву, заискивание всех без исключения нижестоящих чиновников. Какой-нибудь Франтов скорее язык проглотил бы, чем обозвал его алкашом, как это случилось прошлым летом, когда Пестеров назвал его говночистом.
Допустим, достиг бы он высшего положении, как Тевлянто, Отке, Рультытегин, чьими именами теперь названы улицы окружного центра. Правда, они тоже страдали болезненным влечением к алкоголю, но это как-то им сходило с рук, прощалось, умело скрывалось. Или представлял себя на месте Пэлята. Тот был преданным коммунистом, окончил партийную школу, и все это оказалось сегодня никому не нужным. Партия учила его слепо исполнять свои приказы, следовать идеологическим указаниям, а вот как действовать в сегодняшних условиях, ничего об этом не было в трудах основоположников марксизма-ленинизма, толстенные тома которых Пэлят перечитал и проконспектировал не раз. Оказалось, что в современных условиях самое большое достоинство - как можно громче и убедительно открещиваться от коммунистических идей, критиковать и изничтожать плановый принцип ведения хозяйства, коллективизм и демократический централизм.
Такого, думал про себя Пестеров, он бы не выдержал и, если бы был трезвенником, определенно запил бы.
Выходит, он даже в какой-то степени оказался в выигрышном положении: исключение из партии теперь можно поставить себе в заслугу, как моральные страдания от тоталитарного режима. Но как начинать новую жизнь? И хватит ли сил? И самое главное - долго ли продержится новый режим? Как-то трудно поверить в то, что всесильная и могущественная партия лопнула, как разукрашенный праздничный резиновый шарик.
Иногда Пестеров (эта картина представлялась ему обычно в утренние похмельные часы, когда нестерпимо болела голова, хотелось уйти от постылого мира в небытие, а денег на опохмелку не было) мечтал. Слышится жужжание, потом на горизонте, над низкими холмами за лагуной показывается черпая точка, которая растет на глазах. Это летит вертолет. Не пограничный, а гражданский, который при советской власти базировался в районном центре. Он садится на специально оборудованную, отмеченную ярко раскрашенными пустыми бочками, площадку, и из него выходят первый секретарь окружкома КПСС Кобец, председатель районного совета Блинов и вездесущий Дудыкин. Для убедительности Дудыкин несет красное бархатное знамя коммунистической партийной организации Чукотского района, которое, по слухам, кто-то украл в неразберихе.