И собирает Кобец местных коммунистов в сельском Доме культуры и грозно вопрошает: кто добровольно вышел из партии? Кто сдал партийный билет? Кто кричал, что власть коммунистов в России кончилась навсегда? Кто критиковал политику Коммунистической партии, называл ее антигуманной? Кто призывал к роспуску колхозов, раздаче оленей в частное владение? Кто, наконец, хвалил американцев, говорил, что тамошние эскимосы живут лучше коренных жителей советской Чукотки? И кто брал гуманитарную помощь из рук вчерашних политических и идейных врагов, распространял слухи о грядущей продаже Чукотки Соединенным Штатам Америки?
Да, размышлял Пестеров, кое-кому придется при таком повороте дел строго отвечать. Особенно бывшим партийным и советским руководителям, которые сегодня называют себя демократами и рыночниками.
Но и при таком раскладе Пестеров считал себя в некотором выигрыше. Из партии он добровольно не выходил: его исключили. Что он допустил промах с приемом Мстислава Ростроповича, с кем не бывает! Откуда он знал, что музыкант дружит с Солженицыным? Все-таки лауреат Государственных и Ленинской премий!
Возврата к старому наверняка не будет. Больно далеко зашли новые власти, да и большевики такого наломали, есть что припомнить им. Невеселая картина, однако, вырисовывается.
В сопровождении Пестерова Сьюзен поднялась на холм, нависающий над Улаком, чтобы сделать панорамный снимок поселка. У развалин старого маяка цепочка звериных следов вела к самому краю обрыва, где из снега виднелись большие валуны, образующие правильный, несколько вытянутый четырехугольник, нечто вроде оградки.
- Здесь был похоронен Млеткын, - сообщил спутнице Пестеров. - Удивительный был человек. В молодости он несколько лет жил в Америке, хорошо говорил по-английски, умел читать и писать по-русски. Этому его научил Вэип, ученый-этнограф Богораз, сосланный царским правительством отбывать каторгу на Чукотке. Млеткын привез из Америки барометр, разные хирургические инструменты, лекарства. Я его не застал в живых, но многое слышал о нем. Будто он мог творить чудеса и исцелять больных… А сам Млеткын жил охотой, как все ходил в море, промышлял нерпу, внешне был простой человек. Но большевики боялись его. Сначала хотели привлечь на свою сторону, даже возили в Москву. Он был принят Председателем ВЦИК Михаилом Калининым. Ну, по-американски, как бы президентом. Однако Млеткын наотрез отказался служить советской власти. И тогда председатель Чукотского ревкома Хорошавцев подло застрелил его со спины. Шамана похоронили вот здесь и обложили его тело валунами. По старинному обычаю покойника, прежде чем положить на землю, на вечный покой, раздевают догола, а его одежду режут на мелкие куски. Это чтобы он не вздумал встать и одеться. Но когда несколько дней спустя на эту могилу пришли сыновья Млеткына - Гивэу и Кмоль, - они не обнаружили тела. Не было и одежды. Такое впечатление, что он встал, оделся и ушел. Знающие люди утверждали, что он так и сделал. Но он ушел в небо, точнее, вознесся в Созвездие Печали, что возле Полярной звезды.
Пестеров глянул на небо.
- Может быть, он теперь оттуда на нас посматривает.
Сьюзен Канишеро удивилась и даже немного испугалась неожиданной ассоциации со смертью и воскрешением Христа. Но, скорее всего, это случайное совпадение.
Ее волновало другое - мертвый и пугающе зловещий вид нескончаемой ледяной пустыни, расстилавшейся перед ней. И этот пейзаж в своем унылом однообразии простирался к самой вершине планеты, переваливал через нее, к берегам Гренландии, Арктической Канады.
Наверное, дед Роберт Карпентер поднимался на это возвышение и обозревал море в надежде увидеть долгожданные белые паруса шхуны Олафа Свенссона. Но это случалось летом. Вряд ли он бывал здесь в зимнее время.
Сьюзен еще раз огляделась вокруг и присела на одни из валунов, со следами зубов какого-то животного.
- А что это за звери сюда ходят?
- Горностаи, - ответил Пестеров. - Очень осторожный зверек. У него удивительный мех, снежно-белый. Только кончик хвоста черненький. Русские цари шили шубы только из горностая. А у нас его нашивали на спину нарядной кухлянки. Те звери, которые ходят сюда, на шаманское кладбище, вроде как священные, их нельзя бить. Может, в них души умерших, того же Хорошавцева, убийцы Млеткына.
- Хорошавцев тоже был убит?
- Нет, он умер своей смертью. Но похоронен он на Холме Сердечного Успокоения, где лежат обыкновенные люди. Хорошавцев был первым человеком в Улаке, которого похоронили по-новому, тангитанскому обычаю - в деревянном ящике. Заколотили в ящик и вкопали в землю. А над могилой поставили столбик с жестяной пятиконечной звездой. Ну, а потом по-новому, в ящиках, то есть в гробах, стали хоронить и местных, сначала тех, кто стал коммунистом, а потом и всех остальных.
За рассказом Аркадия Пестерова угадывалась потаенная, скрытая для постороннего глаза, глубокая история, наложившая свой отпечаток на современность, на отношения между местными жителями и приезжими. Что должны чувствовать люди, которым было обещано земное счастье, светлое будущее, которых убеждали, что они живут в самом справедливом обществе, в светлом мире, а потом бросили на произвол судьбы, - с одной стороны, оторвали от прошлого, с другой, лишили будущего? Вернется ли когда-нибудь у них доверие к тем, кого они называют тангитанами? Да, они с благодарностью принимают гуманитарную помощь, но при этом никак не могут понять, почему она пришла с той стороны, которая всегда считалась враждебной? При этом они не скрывают своего недоверия, подозрений о том, что за всем этим стоит какая-то цель, своеобразная корысть тангитана.
Все это чувствовала Сьюзен Канишеро. И ей было немного стыдно, что в ее плане строительства новой пекарни в Улаке лежит тайная надежда отыскать клад деда.
Ну, а если и впрямь отыщется спрятанное золото, то Сьюзен Канишеро уже мысленно распорядилась им. Она отдаст его на улучшение жизни этих людей, брошенных на произвол судьбы политическими экспериментаторами.
Эта мысль сразу подняла ее настроение, и она уже не так беспокоилась по поводу неожиданной задержки в Улаке.
За эти дни, пока бесновалась пурга, Сьюзен побывала в косторезной мастерской, на полярной станции, несколько раз в школе, и даже дала урок английского языка старшеклассникам. Иногда удавалось позвонить в Анкоридж, брату, который, похоже, был по-настоящему влюблен в Антонину Тамирак и больше говорил о ней, чем об общих делах.
Сьюзен просыпалась рано и тотчас начинала прислушиваться к вою ветра за окнами. За плотно покрытыми изморозью стеклами ничего нельзя было увидеть. Весь большой, многоквартирный деревянный дом содрогался под натиском ветра, скрипел, стонал и трещал.
Иногда Сьюзен представляла, каково было деду пережидать снежную бурю в своем доме-яранге, на берегу моря, в Кэнискуне. Из рассказов улакцев Сьюзен знала, что это селение никогда не насчитывало больше пяти яранг, а в конце Второй мировой войны вообще опустело - все кэнискунцы переселились в Улак. Этот нескончаемый ветер и вой могли свести с ума. Но местные жители, во всей видимости, давно свыклись с такой непогодой, и даже в самый лютый ветер, когда можно было буквально только ползти, работала школа, в назначенный час открывался полупустой магазин, в пекарне пекся хлеб, на сторожевой вышке, откуда и так ничего не было видно, топтался одетый в тулуп пограничник с автоматом на груди.
Пурга закончилась неожиданно. Поутру Сьюзен не услышала привычного воя за стенами и даже испугалась: не оглохла ли? Подышав на оконное стекло и пальцем образовав кружочек на нем, увидела яркий голубоватый свет, который бывает в часы, когда чистое небо отражается в девственном снегу.
Казалось, все население Улака высыпало на улицу. Откапывали занесенные снегом двери и окна, прокладывали пути к главной улице, тянущейся от подножия Маячного холма по галечной косе вдаль, за домики полярной станции, к покинутому поселку локаторщиков.
Появились неизвестно где пропадавшие Чейвун и Доджиев и стали торопить Сьюзен.
Сьюзен аккуратно упаковала два драгоценных подарка. Первый был от Тани Пучетегиной и представлял собой разрисованный моржовый бивень, на котором как бы в кадрах была изображена древняя чукотская легенда о рождении первого человека от сожительства Первоженщины и Кита.
Второй подарок представлял собой пиликена - брюхатое, большеухое существо на коротких ногах. Эти фигурки довольно распространены по берегам Берингова пролива, но эта была особенно ценна тем, что была вырезана из черной кости. Такой цвет обретает пролежавший долгое время в морской воде моржовый бивень, и этот материал особо ценится и резчиками и коллекционерами.
Это был подарок Аркадия Пестерова, и он даже вроде бы прослезился, прощаясь с гостьей.
- Скоро увидимся, - обнадежила его Сьюзен. - Надеюсь, уже следующим летом начнем строить новую пекарню.
Все уже разошлись, только один Аркадий Пестеров стоял на холме возле старой школы, провожая глазами удаляющийся по заснеженной лагуне караван из двух мотонарт и на прицепе - обычном, чукотском - восседала Сьюзен Канишеро.
Глава девятая
- Раньше это называлось просто выборы. Никто их не называл демократическими, разными "волеизъявлениями" и прочими неудобными для произнесения словами, - рассуждал Василий Доджиев. - И это было значительно и, главное, спокойно. Никакой шумихи и ерунды. Биография кандидата, его данные, партийный стаж, ну, иногда семейное положение. Зато веселья было навалом. Особенно выпивки. Если намечались выборы в руководящие органы страны, в Верховный Совет, то ответственность предполагалась наистрожайшая!
Василий Доджиев говорил многозначительно, с очень важным видом поглядывая на своих собеседников из-под густых бровей.
За столом сидели его племянница Лиза Доджиева, телеграфистка районной конторы связи Анна и ее муж, хозяин квартиры Владимир Чейвун, прозванный "новым чукчей" по аналогии с "новыми русскими". Владимир не был уж так богат, во всяком случае, ему далеко было до настоящих "новых русских", оплетенных золотыми цепями, раскатывающих по Москве на шикарных машинах. Но по чукотским меркам, а тем более по меркам Чукотского района, Владимир Чейвун считался крепким мужиком. В его владении были мотоцикл "ИЖ", вельбот, два подвесных мотора и дора - мореходная посудина с дизельным мотором и небольшой каютой. Кроме того, у Чейвуна было собственное китобойное снаряжение, небольшой балок на берегу бухты Пинакуль и вместительная трехкомнатная квартира в пятиэтажном доме в районном центре.
Анна резала пекулем копальхен на широком деревянном блюде и пододвигала куски к сидящим за столом гостям. Она делала это машинально, и по ее действиям было видно, что она выросла в настоящей чукотской семье, в недрах которой еще сохранились древние обычаи гостеприимства, неписаные правила поведения за трапезой.
Василий, принесший бутылку водки и поэтому считавшийся хозяином напитка, бережно разливал драгоценную влагу по стаканам. Никто не пьянел, все в были меру веселые и оживленные, и речь была о главном и важном - предстоящих выборах губернатора Чукотского автономного округа.
- Раньше у нас слово "губернатор" считалось почти что бранным, как "белогвардеец", - вспомнила Лиза Доджиева. - А теперь - вот.
- К губернатору надо обращаться так: ваше превосходительство, - продемонстрировал свою эрудицию Чейвун.
- А как тогда Франтова называть? Ваше сиятельство?
- До сиятельства, он, конечно, не дотягивает, - заметил Чейвун. - Но может быть вполне каким-нибудь благородием.
- Прямо как в царские времена, - усмехнулась Лиза. - Раньше, когда в книгах читала, удивлялась. Когда перестройка начиналась, тоже удивлялась, а сейчас даже перестала.
- Еще год назад такой интерес был, - включилась в разговор Анна, прожевав кусок копальхена, - а сейчас все уже махнули рукой.
- Может быть, после выборов жизнь улучшится, - с надеждой проговорил Василий Доджиев. - Все-таки новое звание, и такие обещания. А раньше, помню, кандидат в депутаты никаких обещаний не давал. Только клялся верно служить партии.
- И этого было достаточно. - заметила Лиза. - Явка под сто процентов, проголосовавших "за" столько же.
- Сейчас такого не будет, - задумчиво произнес хозяин.
Чейвуна, как и всех его земляков, лет десять назад переселили из Нувукана в районный центр.
Володя неплохо учился в школе и мечтал поступить в университет на юридический факультет. Но пришлось идти в армию. Вернувшись со службы, быстро женился, пошли детишки. Первое время Владимир Чейвун состоял в кооперативе "Нувукан", созданном Михаилом Меленским. Каждый раз, когда проплывал мимо Нунакмунского мыса, у него сжималось сердце и в глазах закипали слезы. По преданиям, Чейвун состоял в родстве со знаменитым Пакайкой, хозяином всего побережья залива Кытрын. Большая его яранга стояла на самом мысу Кытрыткын, где сейчас вращалась антенна аэродромного локатора. В юности Володя Чейвун ходил на мыс, бил уток и с каким-то внутренним трепетом рассматривал оставшиеся на берегу округлые валуны. На старых рисунках эти валуны, подвешенные на длинных ремнях, поддерживали моржовые кожи, покрывавшие яранги. Кроме этих валунов, никаких следов людей на мысу не осталось. А ведь когда-то здесь кипела настоящая жизнь. Становище Пакайки располагалось на пути из южных районов Чукотского полуострова на север, к Улаку, а оттуда уже на побережье Ледовитого океана. Берега бухты Кытрын, включая Пинакуль на противоположном от районного центра берегу, считались его родовыми владениями. И вот недавно выяснилось, что, по новым российским законам, Чейвун, как прямой потомок Пакайки, может претендовать на земли, которые теперь занимали аэропорт с посадочной полосой, поселок, пограничная застава, строительная организация и дорожное управление. На родовых землях сегодня стояли жилые дома, мастерские, склады, магазины, площадки для каменного угля, электростанция и дом районной администрации, где еще недавно размещался районный комитет КПСС.
Конечно, Чейвун понимал, что никто ему эти земли не отдаст. Он мечтал получить в "пожизненное и наследуемое владение", как было прописано в законе, хотя бы берег и бухту Пинакуль. В советские времена там построили МРС, которая расшифровывалась довольно зловеще - моторно-зверобойная станция. По идее ее создателей, она должна была оказывать помощь местным колхозам, особенно тем, кто занимался морским промыслом. Здесь ремонтировались суда, моторы, заготавливался жир морского зверя в бочках, который потом увозился неизвестно куда. Эта была как бы своеобразная МТС, но для морских пахарей.
Чтобы просто получить разрешение на строительство балка, пришлось обойти все кабинеты и коридоры районной администрации. Местные бюрократы накинулись на бедного Чейвуна, как изголодавшиеся волки. Они гоняли его по этажам, заставляли бессчетное число раз переписывать бумажки, заверять, снимать копии, подписывать то у одного, то у другого. В это трудно поверить, но новоявленному хозяину пришлось затратить почти два года, чтобы ему разрешили на той же земле, которая испокон исков принадлежала его роду и которая большим и мелким начальникам Чукотки была совершенно ни к чему, возвести строение, скорее похожее на будку, нежели на жилье.
По этой причине Чейвун был не так ироничен по отношению к новым выборам. Он надеялся, что Базаров исполнит хотя бы одно предвыборное обещание: общинам будут действительно возвращены родовые земли, за людьми будет признано право собственности.
- Куда ни сунься, мы все равно зависим от тангитанов, - философски произнес он. - Так что я буду голосовать за Базарова.
- А как наш соплеменник, Пэлят? - подала голос Анна.
- Он настоящий большевик, - пояснил Чейвун. - Многие так называемые коммунисты быстро перекрасились, объявили себя демократами. Они и не были настоящими большевиками. Кто больше даст, тому и лизали руки… А Пэлят - он очень идейный. Как наши шаманы, как Млеткын. Ни за какие блага не переменит веру. Вот он такой. Может, у него шаманские корни?
Старший сын хозяина включил телевизор. В Кытрыне принималась только одна программа - первая. Передавали рекламу памперсов.
- Во жизнь стала! Чего только не изобретают! Вот теперь памперсы! - воскликнул Доджиев.
- А я хорошо помню эти памперсы, - заявил вдруг Чейвун. - В детстве ими пользовался. Бабушка подкладывала мне.
- Откуда памперсы? Американские, что ли? - удивилась Лиза.
- Наши исконные, чукотские памперсы. Экологически чистейшие, гигиенически проверенные.
- Ну, еще придумаешь! - усмехнулась Анна.
- Это точно памперсы, - настойчиво повторил Чейвун. - Делалось это так. В моем детском комбинезоне сзади был устроен специальный клапан на ремешках. В этот клапан бабушка укладывала пучок высушенного мха - и чукотский памперс готов!
Тем временем на экране появилась девица, страдающая перхотью. Она быстро избавлялась от нее чудодейственным средством. Это было неинтересно, так как в местном универсаме даже обыкновенное туалетное мыло невозможно купить. Дольше всего смотрели придурковатого парня Леню Голубкова из компании "МММ", который обещал быстрое обогащение. Он призывал зрителей в "партнеры". Это было тоже неинтересно, но поскольку программа была одна, выбора не было, то и приходилось смотреть все подряд.
- На Аляске можно смотреть двадцать, а то и больше программ! - заявил Доджиев.
- Какой же телевизор такое выдержит! - не поверила Анна.
- Через спутник.
- Наше телевидение тоже через спутник.
- Когда я был в Америке, - сообщил Василий, - тамошние эскимосы показывали мне небольшой прибор с маленькой антенной. Так вот этот прибор показывал на небольшом экране положение судна. Это в тысячу раз лучше компаса. Это называется "навигатор".
- У американцев чего только нет, - вздохнул Чейвун. - А помните, как нас дурили большевики - мол, вымирают ваши соплеменники, спиваются. А как оказалось - это мы спивались и вымирали!
- Базаров наобещал такое! Куда больше, чем Пэлят, - заметила Лиза Доджиева.
- У него больше денег, - сказал Доджиев.
- Пэлят говорит: я сделаю такие законы, которые помогут вам жить.
- А на хрена нам законы! - громко произнес Чейвун, видимо вспомнив свои хождения по чиновничьим кабинетам. - Нам не законы нужны, а еда, одежда, уголь, солярка, бензин.
- Ожидают борт из Въэна, - сообщил Доджиев. - Базаров прилетает. Везет подарки для избирателей.